Мы работаем — местный ОБХСС стоит рядом.
— Мы, говорят, считаем, сколько у вас рабочих часов и сколько денег вы получите.
— Считайте, если своих денег мало.
Мрак. Они прекрасно знали, что я четырежды судим. Охота за мной шла вплотную. Но Василий Александрович говорил о нас егерям:
— Они честно получают деньги. Мы их под контролем держим.
Так длилось с 81-го по 85-ый, примерно, год.
Работа у нас кипит.
Но с расценками в СССР было плохо дело. Каждое ведомство, республика, министерство, имело свои ценники. Это создавало большую путаницу. Единой, строгой системы в СССР не было. И вот я решил, чтобы обезопасить себя, создать собственный ценник,т. е. собственный ценник КОМИ АССР.
9
Он у меня сохранился, этот исторический для развития плана ГОЭЛРО в Коми документ. Нужно было утвердить в министерстве сельского хозяйства Коми, подписать министром или заместителем и обкомом профсоюза. Я взял много самых разных ценников отраслевых из самых разных ведомств и организаций и сделал сборник единых цен и расценок. Нужных мне расценок. Я надергал из других отраслей, из оборонной промышленности, из горно-рудной, из атомной энергетики. Там ставки намного выше, чем в сельском хозяйстве. И в несколько пунктов я опытной, недрогнувшей рукой вписываю несколько крайне мне необходимых расценок. Вся книжка пошла на утверждение. Ни один из больших экспертов на эти пункты не обратил внимания, хотя они пятикратно превышали действующую к этому дню расценку в сельском и лесном хозяйстве республики.
Подписал этот опус замминистра сельского хозяйства Коми. Иду в обком профсоюза, где сидел в промышленном отделе друг моего тестя Владимира Дмитриевича Савенкова. После министерской визы он тоже подмахнул. И так у нас в Коми АССР вышел мой собственный ценник. Мной разработанный, мной внедренный в производственную практику республики. И в моих же личных интересах.
Афера века по тем временам.
10
Теперь я мог работать спокойно, приходя в любое предприятие. Там все наряды, все сметы проверяют главный экономист, главный бухгалтер, плановики, главный энергетик. Каждому нужны основания для начисления сумм зарплаты — книжка расценок. Они могли любые деньги заплатить: чужие же, не свои. Там совхозы по году зарплаты не видят. И десять тысяч рублей в казне — это месячная зарплата всего совхоза. Но несколько сот отстегиваешь директору, несколько — главному инженеру, в бухгалтерию шоколадных конфет принесешь и бутылочку "шампанского". А в Коми подпись на десять тысяч можно было получить за две-три бутылки водки. Там ни в райкоме партии, ни директор любого хозяйства не начинают работы, пока не примут стакана водки.
Приходишь к директору совхоза — в портфеле водка, закуска. Говоришь:
— Надо такой-то объект сделать. Давай мне его — позарез надо!
И тут же мне:
— Водка есть?
— Есть.
Нажимает кнопку — является секретарь, из приемной.
— Два стакана.
Приносит этот секретарь два стакана. Я и наливаю два. То, что я за рулем — никого не волнует: обязан пить, а дальше твои проблемы. Где-то говорят "мы повязаны кровью, товарищ". Здесь же ты должен быть повязан водкой. Тогда ты свой, тебе верят.
Там, а не на зонах, я начал курить и выпивать. Только так можно было дела делать. Не пойму, как алкашом не стал! Хоть бы закусить давали. Бонза позвонит, секретарше и по-вятски ей:
— Цай.
Секретарь приносит два стакана чаю.
В совхоз приезжаешь с утречка — директор уже шатаясь по гаражу ходит, шоферы пьяные, доярки полупьяные. В гараже в девять утра уже все пьяные в пимах, дубленках, шапках меховых. Директор на кого-то орет:
— Я тебя в тюрьме сгною!
Вывод: все разворовано, всем все равно.
Итак, вооруженные до зубов моими расценками, мы с удвоенной силой и уверенные в своей правоте стали "бомбить" казну республики и процветать.
Но тут наступил критический момент.
11
В 83 году мне сорок один год.
Ирина родила мою любимую дочь Валентину. Прекрасная девочка, взрослеющий мой ребенок. Сейчас уже выросла: умная, стройная, строгая, принципиальная.
Примерно годом позже мы сдали серьезный объект, и я получил хорошие деньги.
Я выезжал тогда еще за пределы Сыктывкара и в Киев, и в Сочи. По работе и на отдых.
Обычно, с первого дня отпуска всю дорогу до солнечного Сочи мы с семьей проходили на своей машине. Первым личным авто была у меня там старая "копейка". Потом купил трехлетнюю, почти новую, у начальника ОБХСС.
В Сыктывкаре мы обычно ставили машину на грузовую платформу и ехали до Кирова. Там железная дорога прерывается.
В Кирове спускаем машину и едем автотрассами на Киев, Москву, на Конотоп, где у меня жили мама и сестра. Мы привозили им дефицитные продукты, рыбу, икру, семгу. И сердце мое глупое купалось в счастье, когда я видел сияющие добром и покоем глаза мамы. Она видела: наконец-то сынок женат и преуспевает, у нее внук и внучка, которые — даст Бог — не будут знать холода в костях и голода в лаптях… Ей нравилась спокойная и рассудительная северянка Ирина.
Кто-то скажет: странная у вас, Николай Александрович, мама. Ведь она пожизненно знала или догадывалась, что ваши доходы — не чисты. Так чему же радоваться?
А я отвечу: если самый заблудший мужчина ради этого счастья в материнских глазах не совершил безумного поступка, то это еще одно его заблуждение. И если, во имя спасения своего больного ребенка мать откажется от трансплантации ему своего здорового органа, то она, как было сказано в одном старом кинофильме, не мать ему, а ехидна, пожирающая свое дитя. Она, моя мама — Царствие ей Небесное! — просто отдала мне свою жизнь. Перефразируя Есенина, "она бы вилами пришла вас заколоть за каждый крик ваш, брошенный в меня".
Может быть и есть матери, думающие и поступающие иначе… Но спрос-то за детей с них, а не с ребенка: твоя плоть, твоя кровь, твое воспитание. Как и с меня спрос нынче, когда сегодня мой сын, а ее внук Алексей, становится наркоманом. Спрос с меня. И если он завяжет, то я буду безмерно счастлив. Но во мне нет силы материнской любви. Я исковеркан и жесток. Я ненавижу наркоманов. Они для меня все равно, что педики.
И пусть бы он лучше на свет не родился, думаю я, раздираемый любовью и презрением к нему. И сам удивляюсь мудрому терпению матерей…
12
Но я отвлекся от основной линии.
Итак, в 84-ом году я отработал в совхозе.
Все время работ я в понедельник уезжал из дому, а в пятницу возвращался. Потому что далеко. И в этот раз приезжаю домой, уже куплены билеты в Сочи и завтра, в шесть утра субботы, самолет вылетает. Этот раз решили лететь самолетом.
Мы уже приготовили все вещи, дети ждут путешествия и у меня еще все хорошо. Я часов в десять вечера ванну принял, выхожу — звонок в дверь. Заходит "цветной" лейтенант.
— Михалев тут живет?
— Тут.
— Надо пройти для выяснения кое-каких обстоятельств в городской отдел милиции.
— А, может, завтра утром?
Говорю, а сам думаю: в Сочи рвану, а там уж потом разберемся. Потому что могли в любой момент посадить. Это чувство не покидало меня все прожитые годы. И в Коми я чувствовал, что обстановка накаляется.
— Завтра нельзя, сейчас надо.
— Ирина Владимировна, дай мне, пожалуйста, теплое белье… На Руси ведь как? От тюрьмы да от сумы не зарекайся. Или, как говорил поэт Крылов: "…Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют…"
Она, родная, кладет мне в сидорок зубную щетку, полотенце, сигарет блок, потому что я всегда готов. И она готова. За что, Господи, наградил меня грешного и недостойного такой женой? Уж не маминой ли молитвою…
13
Выхожу на улицу.
Стоит почтовый "москвич"-сапожок. Оказывается, они за мной следили уже несколько дней. И вообще я числился, как оказалось, во всесоюзном розыске. Меня закрывают в будку, привозят в городской отдел милиции, дежурному майору сдают.
Дежурный, как водится, под турахом.
Николай, Александрович, вы у нас, дорогой, арестованы. Попались, как простой урка.
За что же такая честь: быть вами арестованным?
Оказывается, в Сисольском районе, город Визига, где я делал когда-то ферму, возбудили против меня дело. Шьют хищение государственного имущества мошенническим путем, подделку документов. Это серьезная и тяжкая статья.[63] Мне она уже не по силам. Но я снова в розыске.
— Мы много за вами следили, охотились и не могли вас поймать.
— Я тут прописан, у меня тут семья, я никуда не скрываюсь. Чего за мной охотиться? — стараясь выглядеть спокойным, отвечаю я и иду в камеру. Думать о превратностях судьбы.
За мной закрывают одни двери, вторые. Сижу. В туалет не выводят. Часа в два ночи ведут к дежурному майору. Он мне докладывает:
— Мы дали телеграмму в Визингу. Сообщили, что вас арестовали. Если была бы ответная телефонограмма, то мы вас, с санкции прокурора, отправили бы по этапу в тюрьму города Визиги. Но нам пока не ответили. Сейчас даю вторую телеграмму. Если не ответят на вторую, то будем решать с вами вопрос. Понятно?
