нее по своим каналам.
Колесников называет еще пять-шесть имен, большая часть из которых мне уже известна. Но по некоторым персонажам мне нужны уточнения.
— А что ты думаешь о Бортновском?
Колесников впервые за время нашей беседы оживляется.
— Ты понимаешь, имей я такое реноме, как он, давно бы уже утопился. А тот ничего, живет, и довольно неплохо. Он весьма удачливый торговец, в нашем деле разбирается. А вообще я не советую тебе с ним связываться. У Бортновского, как бы это сказать, пониженное ощущение опасности. Он имеет привычку обманывать окружающих, не осознавая, что за это бывает. Обманывать автоматически, то по мелочам, то по-крупному. Поэтому он при определенных обстоятельствах может быть просто опасен для тебя. У него и приятель был такой же чумовой, некий Гутманис, предприниматель из Риги. Они вывозили из России цветные металлы, занимались торговлей необработанными драгоценными камнями, естественно, нелегальной. Этот Гутманис в конце концов доигрался: с год назад расстреляли в его же собственной машине.
Все это я знаю и без Колесникова. Сейчас меня интересует совсем другое.
— Мне нужен выход на Бортновского.
Колесников снова задумчиво жует нижнюю губу с частью бороды.
— Бортновский сейчас должен продавать в Париже несколько работ Челищева, Родченко и Ларионова. Неплохие вещи. Сошлись на меня, прикинься покупателем. Будет повод для беседы. Да, еще у него есть Коровин.
— Коровин какого года?
— Двадцать пятого.
— Пусть оставит себе. Поздний Коровин мало кого интересует.
Колесников одобрительно кивает:
— Согласен. Но вообще, чаще прикидывайся дураком — люди нашей профессии любят чувствовать себя умными.
Колесников ошибается — это правило носит универсальный характер и распространяется не только на торговлю антиквариатом. В случае необходимости бодрая придурковатость легко становится частью моего существа. Но это и хорошо — людям нравится чувствовать себя умными, и в этом счастливом состоянии они чаще делают ошибки.
— Последний вопрос перед тем, как я уйду, так сказать, освобожу тебя от своего присутствия. Тебе в Париже не приходилось сталкиваться с антикваром по фамилии Лоран? У него небольшой магазин на рю де Лилль.
После очень короткой, почти неуловимой паузы Колесников сокрушенно разводит руками:
— Не знаю, старик, такого. Всяких людей встречал во Франции, но этого — нет. Может, нас и знакомили где, скажем, на каком-нибудь антикварном салоне. Но разве всех упомнишь.
— Конечно, не упомнишь. Спасибо тебе огромное за помощь. Будь здоров.
И, тепло улыбнувшись своему старинному приятелю, я покидаю его магазин.
* * *
Все, абсолютно все врут. Верить нельзя никому. Колесников по неведомой причине солгал, что не знал Лорана, а механик обманул, сказав, что отремонтировал генератор. А тот работает еще хуже, чем до ремонта, и аккумулятор садится на глазах.
Вполголоса ругаясь, прижимаюсь к бровке и открываю дверь машины. В этот момент сзади слышатся визг резины и резкие сигналы клаксонов. Понятно: кто-то кого-то подрезал. Ничего удивительного. В Москве каждый едет туда, куда ему нужно, а не куда дозволено правилами. Водителю вон той синей «шестерки» потребовалось встать у обочины, он и поехал поперек движения.
А я как раз наоборот, снова вливаюсь в поток машин на Садовом, чтобы направиться на юго-запад Москвы. Следующие минут двадцать твержу себе о необходимости сосредоточиться и вести машину неторопливо и аккуратно в окружении сонма потенциальных убийц. И постоянно поглядывать в зеркала, чтобы чувствовать дистанцию с другими машинами. С этой справа, с этой слева, и этой…
А вон та синяя «шестерка» сзади мне знакома. Это она ездит не вдоль улиц, а поперек. Проходит еще минут десять, но «шестерка» все так же неотвязно следует за мной, оставляя между нами две-три машины.
Ну что ж, на работу я все равно опаздываю, так что терять мне нечего. На Смоленской площади сворачиваю к Бородинскому мосту и, не доехав до него, круто направо вниз к набережной. Заправляю машину, курю у обочины, разглядывая через реку шпиль гостиницы «Украина». Просто сижу в машине, не курю и не разглядываю.
Все это время синяя «шестерка» то тащится позади, то послушно стоит поодаль. Крутым переулком возвращаюсь на Садовое, после нехитрых маневров сбрасываю хвост на светофоре и направляюсь на юго-запад к комплексу наших зданий. Остается гадать, где меня будут ждать в конце рабочего дня.
Для простоты исключим возможность слежки со стороны милиции. В равной мере маловероятно, чтобы за меня опять взялась наша служба безопасности. ФСБ и наши по преимуществу работают на другом уровне, и в этом случае я бы уж точно хвост не заметил. Что бы ни говорили Авилов и его коллеги, а работать они умеют.
Тогда в ситуации нет ничего сложного. Следить могут или для того, чтобы установить место работы или определить распорядок дня. Если бы я не стал избавляться от слежки, то, в первом случае, хвост больше не появился бы — ведомственная принадлежность нашего комплекса зданий известна всем, а во втором случае — наблюдение еще продолжалось бы, пока мои передвижения в течение дня не стали бы ясны. О том, что должно было случиться дальше, лучше не думать.
* * *
— И все-таки я не понимаю, почему этот Ковальски обратился именно к нам. Зачем мне нужен космический проект я знаю абсолютно точно. Почему русские соглашаются на участие посредников, тоже понятно. Но что касается Ковальски…
Гутманис покачал головой. К этой теме он возвращался снова и снова. Ему не нужно было, чтобы Хелле его убеждал в чем-либо. Он скорее разговаривал сам с собой. В свою очередь Хелле и не пытался спорить, он скорее размышлял вместе с шефом, стараясь увести в нужном направлении.
— Не знаю. Я сам часто думаю над этим. Но объяснения Ковальски звучат вполне логично. На крупных фирмах уводить заказы на свои или подставные компании — обычное дело. Это гораздо выгодней, чем получать зарплату.
— Я бы на его месте создал свою фирму. Нет ничего проще.
Гутманис и Хелле отдыхали на стульях рядом с сеткой своего корта. Массивный Гутманис сидел, свободно развалившись, стальные трубки стула, казалось, гнутся под тяжестью его мощной фигуры. Хелле вообще никогда не казался усталым или расслабленным. Вот и сейчас он вытирал полотенцем пот с лица, но было видно, что его сухое и твердое тело в любой момент готово к резкому и беспощадному броску.
Эхо от ударов с соседних площадок гуляло под крышей крытого стадиона. С год назад Гутманис решил заняться своим здоровьем. Бегать ему было скучно, заниматься в тренажерном зале он считал вредным для сердца, а ездить верхом слишком претенциозным. Для плаванья он был слишком брезглив: наличие
