Костыль? Слышал вроде такое имечко. Или нет? В голове еще гудел хмель, да и после удара мозги пока не на месте. Григорий чертыхнулся и дал себе зарок — коли выберется отсюда, пить больше не будет. Ну рюмку-другую, и то по большим праздникам. Через эту водку он и в подставу влип, и удар пропустил. А был бы трезв, разве ж купился бы на такую подлянку?
— А я Скок. Гриня-Скок. Не слыхал?
Костыль оглянулся на мордатого, скривил губы. Что его невольный гость окажется блатным, не ожидал. А ведь это другой расклад, совсем другой. Или нет?
Когда к нему пришел Азиат с просьбой взять в оборот одного фраера и вытянуть из него все, что тот знает о некоем портфеле и бумагах, что в нем были, Костыль думал, что дело это плевое. К тому же Азиат дал хороший аванс и пообещал вдвое больше за результат. Фраера же после допроса следовало прирезать и бросить где-нибудь на улице, предварительно вывернув все карманы, сняв часы и цепочку. Типа, убили ради грабежа.
Дело и впрямь плевое, хотя такой расклад Костыля насторожил. Зачем Азиату труп? Но раз платит, то получит и признание, и труп.
Однако когда подручный Козыря Ванюта Хвост походил за фраером, мнение старого изменилось. Фраер, оказывается, был не сам по себе, а вместе с какими-то залетными, и те вроде как снимали синему. Хватало там и баб приличных, и мужиков. Лезть к таким себе дороже. Сам фраер хиляком тоже не выглядел, здоровенный детина, такого на понт не возьмешь, в морду на улице не засветишь.
Пришлось пускать в ход Анютку — молоденькую уличную, которой и четырнадцати толком не исполнилось. Стрижка под пацана, худая фигурка, голосок тонкий. Переодеть — ну как есть пацан лет одиннадцати-двенадцати. Несмотря на молодость, девка была пробивная, дерзкая. Клиентов сама выбирала, из тех, кто поприличней. И брала с них хорошую деньгу.
Костыль держал ее при себе, пользовал по случаю, защищал, баловал мелкими подарками. Девчонка и рада была.
В этот раз тоже все сделала хорошо. Отвлекла, выжала слезу, а Морда врезал фраеру по затылку набитым песком чулком.
И все шло как надо, но тут фраер вдруг объявился, и вышло, что он честный вор с кличкой Скок. А своего вроде как западло под нож подводить. Впрочем, Костыль всякую кровь лил, и воровскую тоже. Но сейчас брать грех на душу не очень и хотелось.
— Должок за тобой, Гриня, — словно размышляя, проговорил Костыль. — Порт ты взял, камешки, хрусты… Хороших людей обидел.
Григорий хотел было спросить, откуда Костыль узнал про портфель, который он освободил, но сдержался. Пусть дальше говорит, авось что интересное ляпнет.
— За это ответить надо, — закончил Костыль, пристально глядя на пленника.
Подручный Костыля стоял молча, рта не раскрывал, видимо, вообще права голоса не имел.
— Ну что молчишь, милай? Аль помочь вспомнить?
Скорин поморщился, представил, что сейчас сделает этот мордатый по команде Костыля, и понял, что надо говорить. Молчание ничего не даст, его просто превратят в кусок мяса с кровью.
— Не было там ни хрустов, ни камней. Бумаги были. И ничего больше.
Костыль кивнул и ласково улыбнулся.
— И где бумаги?
— Отдал продюсеру, — видя, что Костыль не понял, пояснил: — Главному на съемках.
— А ты не врешь, Гриня? Может, заныкал бумаги-то?
— А ты спроси у того, кто тебя послал, — надо ныкать эти бумаги или нет? Он тебе растолкует.
Костыль подошел ближе, растянул губы в мерзкой усмешке и вдруг врезал Григорию по шее. Тот увидел удар, успел прижать плечо к голове, и кулак угодил в ухо. Больно не так чтобы очень.
— Не груби мне, Скок, — спокойно сказал Костыль, украдкой потирая руку. Отбил о голову этого баклана. — За грубость и голову оторву. Где бумаги?
— Я сказал — у продюсера. Хочешь узнать — спроси у него. Только смотри, он и сам может голову оторвать.
Костыль нахмурился. Не врет парень. Просьба Азиата выполнена — судьба неких бумаг выяснена. И кто взял — понятно. Похож этот Скок на кого-то, но на кого? Видел Костыль такие же глаза и улыбку. У кого? Да теперь и не важно.
— Ладно, милай… если соврал…
Костыль обернулся на мордатого, тот отлепился от стены. И Григорий вдруг понял, что сейчас его убьют. Просто придушат или нож под ребра сунут, и все. Глупая до смешного смерть. Накануне новой жизни. Ну, Гриня, пришел твой час. Зато отца с братом увидишь… может быть.
— Помолись перед смертью, — честно предупредил Костыль. — И не бойся, успокоим быстро, без мучений. За кого свечку поставить-то?
Мордатый встал рядом с Костылем, многозначительно поиграл плечами, но тот жестом остановил его.
Григорий покрылся потом, губы свело судорогой. Он глубоко вздохнул, унимая дрожь, и попробовал взять себя в руки. Подыхать, так человеком, а не слизняком. Хер с ними, с этими подлюгами, Скок не будет рыдать и вымаливать жизнь. Пусть подавятся.
— Григорий Павлович Семенин. Гриша-Скок.
— Может, весточку кому передать? — спросил Костыль. — Я сделаю.
— Некому передавать, один я остался. Сирота. Отца и брата легавые убили, а теперь блатные дружки и самого на тот свет определяют.
Костыль помрачнел. Совсем погано выходило. Своего блатного порешить в угоду Азиату — выходит западло. Узнай кто — за такое на сходняке и по ушам дать могут.
— Как родителя-то звали?
— Павел Семенин. Паша-Гусь.
— Что? Гусь? Твой отец — Паша-Гусь?
Костыль изумленно смотрел на пленника, не замечая, как отвисает его челюсть.
Григорий удивленно раскрыл глаза. Чего это он? Ровно покойника увидел.
Мордатый, словно почуяв, что расправа откладывается, зарычал и шагнул вперед. Костыль, не оборачиваясь, двинул локтем назад. Мордатому такой удар — что свинье щелбан, даже не заметил. Но послушно остановился и засопел.
— Так, значит, Паша-Гусь твой отец? Так, а?
— Ну так. И что?
Костыль упер руки в бока, разглядывая Скорина как диковинку.
— А то, что твой папаша знаком мне. Очень хорошо. Видишь, — он похлопал по хромой ноге. — На каторге сука одна пыталась меня пришить. А твой отец помог, спас… Вот ногой откупился. С тех пор Гусь побратим мне. А скажи-ка, мил человек, каков твой папаша из себя?
— Роста среднего, больше двух вершков с третью… волосы седые, на левой руке шрам у локтя.
— Верно, — кивнул Костыль. — Этот шрам от ножа. А брательника твоего как звать?
— Мишка-Храп… покойный.
— И обоих легавые порешили?
Григорий кивнул. Костыль постоял, думая о чем-то, потом вздохнул, подошел к Григорию, на ходу доставая нож. Встал сбоку, одним движением разрезал веревки, хлопнул парня по плечу.
— Отец твой жизнь мне спас, и я поклялся ему своей жизнью. Но он умер, царствие ему небесное. — Костыль небрежно перекрестился. — Должок свой я тебе верну. Это по-человечески будет. Ну, чего встал?
Последние слова были обращены к мордатому. Тот все еще тупо пялился на старшего, не зная, что делать.
— Иди, скажи Хвосту, пусть четвертинку ставит. И поснидать чего там… А ты вставай, Гриня. Зла на меня не держи, послушал я одного… да зря. Нельзя азиятам верить, нехристи они. Чуть руку на хорошего человека не поднял. Иди к столу. Поешь, выпей. Помянем твово отца да покумекаем, как быть дальше. Иди…
…Утром Азиат передал в японское консульство, что украденные Скориным документы переданы продюсеру. Больше ничего Скорин не знает. О том, что со Скориным, где он — ничего сказано не было. Костыль заявил Азиату, чтобы тот больше к нему не подходил и вообще забыл о нем. Старый должок отработан, так что разошлись без слез.
Чуть позже в консульство пришла срочная депеша от руководства. Идзуми предписывалось вывезти полученные документы в Японию запасным путем. К рейду Владивостока была послана малая подводная лодка, которая должна вывезти Идзуми в нейтральные воды, где ее будет ждать корабль.
Документы следовало доставить любой ценой. Однако если операция становилась бы слишком опасной и явной, нужно было уничтожить все документы и уходить основным путем на пассажирском пароходе.
Особенно было подчеркнуто, что операция ни в коей мере не должна была бросить тень на отношения двух стран и осложнить ситуацию.
Полученный приказ был четким и понятным. Но Идзуми еще долго сидел над ним, складывая куски мозаики воедино. Кажется, он вступил на тот отрезок игры, который всегда назывался — ходьбой по лезвию бритвы. Малейший крен в одну или другую сторону, и его голова полетит с плеч. Что будет наименьшей платой за провал и за напряженность в отношениях союзников.
«Художник Скорин не агент русской контрразведки, а ловкий проходимец, захотевший украсть содержимое портфеля. Зачем? Загадка. Он спас Кинджиро и меня, но украл бумаги. И отдал их продюсеру. Господин Щепкин — кто он? Контрразведчик? Тоже любитель сунуть нос в чужое барахло? А если он отдал бумаги полиции? Но тогда бы меня уже допрашивали… Или русские ведут свою игру? Непонятно.
