– Кажется, оторвались, – обрадовался Костечкин.
– Нет, Андрюша. Эти типы сейчас развернутся и опять припустят за нами.
– Странные они какие-то. Кто же так слежку ведет?
– А это не слежка, – спокойно произнес Громов. – Это охота.
– На нас?
– Теперь уже на них.
До следующей лесополосы было около трех километров, но, несмотря на сплошные рытвины и ухабы, «семерка» преодолела это расстояние за каких-нибудь пару минут. Когда она свернула за деревья, преследователи еще только раскачивались на середине пути.
– Пересаживайся, – крикнул Громов, выскакивая из машины. – Жми обратно. Не притормаживай, не газуй, не сворачивай. Просто держи курс прямо. Понял меня? – Он уже занял место спутника, но не сидел, а стоял, навалившись грудью на распахнутую дверцу.
Злобно рыкая на чужака, суетящегося на водительском сиденье, «семерка» развернулась за деревьями и ринулась навстречу преследователям.
– Вах, какой прыткий джигит нам попался! – посмеивался Шеварднадзе, пока припустивший прочь Громов не развил скорость, на которой отвлекаться на разговоры стало слишком опасно.
– За город торопится, – заметил Гурген, когда обе машины вырвались из города и свернули на шестиполосную объездную дорогу.
– Ага.
– Наверное, нас заметил.
– Угу.
– Оторваться хочет.
– Без тебя вижу! – заорал Шеварднадзе. – Зачем под руку говоришь?
Выражение лица у него было почти плачущим. Он еще никогда не набирал скорость свыше ста двадцати километров, и такие эксперименты ему не нравились. Когда поток встречного воздуха норовил задрать капот «Самары» над лентой шоссе, он то молился про себя, то ругался, но притормозить не решался, потому что Сосо ждал от него не оправданий, а результатов.
– Уходят! – не унимался Гурген. – Гони, дядя!
Щелк! Выскочивший из-под ската «семерки» камушек оставил метку на лобовом стекле «Самары». Шеварднадзе инстинктивно откинулся назад и не заметил, как его правая нога тронула тормозную педаль. Прикосновение было мимолетным, но этого оказалось достаточно, чтобы машину развернуло боком и повлекло прямо навстречу истошно гудящему «КамАЗу».
У-а-а!.. Уа-а-а-ууу!.. – грузовую махину чудом пронесло мимо.
Сиденье под Шеварднадзе сделалось горячим и, кажется, мокрым. Ладони тоже. Если бы не меховая опушка на руле, он обязательно выскользнул бы из вспотевших рук. Шеварднадзе понятия не имел, в ту ли сторону он крутит баранку, выводя машину из бокового заноса, но, как выяснилось, все было проделано правильно. «Самара» выровнялась, проехала вперед еще пару десятков метров и затормозила, присев на все четыре колеса.
– Где они? – прокричал Шеварднадзе, вглядываясь вперед. В ушах у него по-прежнему стоял рев встречного грузовика и пронзительный визг покрышек.
– Свернули! – Гурген тоже не был готов к общению в обычном голосовом регистре.
– Без тебя вижу, что свернули. Куда?
– Во-он, через поле катят.
– Когда догоним, ты им в животы стреляй, – велел Шеварднадзе, разворачивая «Самару» в обратном направлении. – Пусть перед смертью помучаются.
– Ладно, – легко согласился Гурген. Он попадал из пистолета в пивную банку с расстояния десяти шагов и считался одним из лучших стрелков в общине. – Только поднажми, дядя. Свернут за посадку – и поминай как звали.
– Сам знаю, – огрызнулся Шеварднадзе.
Он попытался набрать такую же скорость, как стремительно уменьшающаяся «семерка», и почувствовал себя кукурузным зернышком, подбрасываемым на сите. Трясло так, что все плясало перед глазами. Когда под колеса попадала особенно глубокая рытвина, Шеварднадзе доставал макушкой до потолка.
– Не успеем, – с отчаянием прокомментировал Гурген. – Они повернули. Разве нельзя быстрее?
– У меня не вездеход! – В промежутках между отрывисто произносимыми словами было слышно, как екает селезенка рассерженного Шеварднадзе.
– У них тоже не вездеход.
– Вот купишь себе машину, там посмотрим, как ты по таким колдобинам ездить станешь.
– С тобой купишь, как же! – проворчал Гурген.
– Ты как со мной разговариваешь, слушай? Ты еще бичо, желторотый мальчишка! – Шеварднадзе набрал полную грудь воздуха, чтобы как следует обругать родственника, но все, что сумел произнести, это: – Э?!
Знакомая белая «семерка» с едва заметным голубоватым отливом вынырнула из-за лесополосы и теперь мчалась навстречу. Ее правая дверца была распахнута, но не болталась как попало, потому что ее придерживала высунувшаяся наружу мужская фигура в черной кожанке. Казалось, Громов указывает водителю направление, однако его вытянутая вперед рука заканчивалась вовсе не указательным пальцем, а пистолетным стволом, развернутым плашмя.
– Сытырыляй! – от волнения Шеварднадзе перешел на русский язык.
Встречная машина неслась прямо на них, явно не собираясь выскакивать из колеи на обочину. Когда до нее оставалось метров сорок, Гурген направил на нее пистолет и открыл беглый огонь. Никакой пользы от этого не было, один сплошной вред. Лобовое стекло рассыпалось, как пластина подтаявшего льда, и оба седока захлебнулись холодным встречным ветром.
Шеварднадзе поймал свою пулю на вздохе и захрипел, силясь освободить грудь от распирающего ее кислорода. Не сумел. Его голова с размаху ударилась об руль. Коротко мяукнул клаксон.
«Самару» выбросило из колеи, и она взмыла в воздух. Ощутив зубодробительный толчок, Гурген решил, что автомобиль благополучно коснулся земли передними колесами. Он ошибся. Это пуля ударила его под левый сосок. Следующая угодила в надбровье. Словно ломом изо всех сил в лоб ткнули, а потом сквозь дыру в черепе пронеслась тугая струя воздуха, и все ухнуло во мрак.
Все ж таки в ущелье Цихерва было не так плохо, как казалось, промелькнула потухающей искоркой последняя мысль…
А заваливающаяся набок машина все летела и летела вперед, и не было видно этому полету конца.
– С трех раз, надо же! – Костечкин покачал головой. – Всего с трех раз!
– В идеале должно было хватить двух пуль, – буркнул Громов. – По одной на каждого.
Он ни разу не оглянулся на перевернувшуюся «Самару», а Костечкин все не мог оторвать взгляда от ее отражения. Ее колеса вращались до тех пор, пока она не скрылась из виду.
– Мне показалось, это грузины были, – поделился он своими наблюдениями со спутником. – Уж не Сосо ли заинтересовался нашими скромными персонами?
Громов пожал плечами:
– Возможно.
– А вы действительно пообещали Светлане, что…
– Послушай, Андрюша. Сейчас для меня существуют только две женщины в мире, и ни одну из них не зовут Светланой… Ну-ка, притормози. Пора меняться местами.
– Я мог бы и дальше вести, – проворчал лейтенант, который втайне задумал разогнать машину так же, как это делал старший товарищ. – Думаете, я Лену хочу найти меньше вашего? Тут вы здорово ошибаетесь, Олег Николаевич.
– Никто не спорит. – Разминяясь с Костечкиным возле капота притормозившей машины, Громов поощрительно хлопнул его по плечу. – Но если мы опоздаем, то в глубине души я буду считать виноватым в этом тебя и только тебя. Тогда нашей дружбе конец.
Он сел за руль, тронул «семерку» с места и заметил:
– Всегда и во всех обстоятельствах лучше винить самого себя. Вернее, не лучше, а полезнее.
Лейтенант собрался ответить не менее рассудительной репликой, но в этот момент сила инерции вдавила его в спинку сиденья и стало не до философствований. Мысли приходили в голову какие-то куцые и тревожные. Например: «Двойной обгон? На такой скорости? Не проскочим!.. Уф, проскочили… Что?! Опять двойной обгон?»
Когда добрались до коксохимзавода, Костечкин налился нехорошей бледностью, словно до тошноты катался на самых крутых американских горках, которые только можно себе вообразить.
Возле проходной Громов вышел, немного пообщался с народом и возвратился мрачен.
– Не здесь? – посочувствовал Костечкин.
– Не здесь, – согласился Громов, вставляя в рот сигарету. – Пристегнись-ка, Андрюша. Теперь я буду ехать очень быстро.
«А до сих пор разве вы ехали медленно?»
Вопрос, просившийся на язык, так и не прозвучал. Костечкин, чувствуя себя пассажиром стартовавшей ракеты, предпочел молчать и надеяться, что эта безумная гонка когда-нибудь закончится. Лучше – благополучно, хотя в это верилось с трудом.
В том, что он попал по адресу, сомнений почти не было, а те, которые имелись, рассеялись, когда Ивасюк обнаружил, что за цехом, где он решил пристроить свой «Форд», припрятана еще одна машина – зеленый «Опель» с давно остывшим двигателем.
Держа пистолет наготове, подполковник проник под своды бетонной громадины. Здесь вовсю гулял ветер, и сложная комбинация из жидких прядей, которую Ивасюк носил на лысине, моментально рассыпалась. Отклеившиеся от головы волосы торчали во все стороны неопрятными лохмами. Сзади и по бокам они были слишком сальными и слишком длинными, чтобы украшать немолодого грузного мужчину, не являющегося ни поэтом, ни художником, ни даже стареющим рок-музыкантом.
