Мещеряк выскочил из «газика» и взбежал по широкой школьной лестнице на второй этаж в застойный запах карболки, несвежих бинтов, валерьянки и еще чего–то приторно–сладкого, вызывающего тошноту. Все окна и двери стояли настежь, но тяжкий госпитальный дух был недвижим и густ. В самом конце коридора перед закрытой дверью прохаживался старший лейтенант Ризаев.
— Туда нельзя… — Ризаев кивнул на дверь. — Операция еще не кончилась. Второй час идет… Главный хирург лично… — и замолчал, уставившись на сестру, которая появилась из операционной.
— Еще ничего… Он спит…
— Какое ранение? — спросил Мещеряк. — Пулевое?
— Проломлен череп, — ответил Ризаев. Он посторонился, чтобы пропустить сестру, и та прошла мимо с надменно поджатыми губами. Ее руки были в резиновых перчатках.
Мещеряку смертельно захотелось курить. Он вытащил кисет, но, вспомнив, где находится, тут же спрятал его. Пролом черепа… Следовательно, Усманов мог видеть того, который… Эх, если бы Мещеряку разрешили задать старику хоть один вопрос… Как этот человек проник к нему в дом? Перелез через дувал? Спокойно вошел в калитку? Если старик сам впустил его, то, естественно, они были знакомы…
— Это случилось утром, — сказал Ризаев. — Рана была совсем свежая. Его ударили камнем.
— Произошла ссора?
— Очевидно.
— Старик ничего не успел сказать?
— Когда мы прибыли, он был без сознания. Но его жена…
Мещеряк, глядевший в окно, круто повернулся на каблуках.
— Она не хочет говорить. Боится. Но своей сестре она рассказала, что знает этого человека.
— Это был… он? — Мещеряк подался вперед.
— Сам он не стал бы рисковать, — ответил Ризаев. — Он послал одного из своих… Это Хатамов, Кара Хатамов, конюх колхоза «Кзыл юлдуз». Он был одним из джигитов Ачил–бека, но его простили. А в прошлом году, когда его призвали, он дезертировал… Старуха рассказала, что они долго спорили. Хатамов настаивал, требовал, но Шарифиддин–ака не соглашался. Вот он его и ударил. Решил убрать. Очевидно, старик оставался единственным свидетелем… Он мог бы опознать Ачил–бека…
Мимо них снова прошла сестра. Халат на ее спине был темен от пота. На Мещеряка и Ризаева она даже не взглянула.
— Хатамов интересовался вами, — сказал Ризаев, понизив голос до шепота. — Старуха сказала, что он все время расспрашивал о вчерашних гостях. Кто такие, зачем приходили… Допытывался. Зачем, мол, приехал большой начальник?..
У Мещеряка заныло сердце.
— А старик оказался молодцом, — сказал Ризаев. — Ответил, что большой начальник интересуется историей. Старик ему даже книгу дал. Только, думаю, Хатамов не поверил…
«Еще не все потеряно, — подумал Мещеряк. — Ачил–бек должен проверить… Он пошлет кого–нибудь, чтобы тот еще разок порылся в моих вещах. Еще не все потеряно».
Он дождался появления главного хирурга и, узнав, что операция прошла успешно, растормошил Садыкова, который был горазд поспать. Поехали!.. Куда? Разумеется, в гостиницу.
Коридорная только–только еще приступала к уборке. Она была ленивой и нерасторопной. К Мещеряку она еще не заходила — вас много, а она одна. С медленно бьющимся сердцем Мещеряк открыл дверь. В номере все было таким, каким он его оставил: незастеленная кровать, открытая банка тушенки на тумбочке, вафельное полотенце на спинке кровати… Неужели он ошибся? Мещеряк тщательно осмотрел каждую вещь. А вот и то, что он искал!..
Как ни торопился Мещеряк, уходя вместе с Садыковым (кровать и то не застелил!), а все же успел оставить несколько «зарубок». Так, книгу, которую дал ему Шарифиддин Усманов, и школьный учебник дочери старшего лейтенанта Ризаева он перед уходом положил рядышком, позаботясь о том, чтобы их названия вытянулись в одну строку. Сейчас же учебник географии был чуточку сдвинут, и названия обеих книг уже не совпадали. Да и вторая книга лежала чуть–чуть левее… Покамест Мещеряк отсутствовал, кто–то к ним прикасался. Осторожно, чтобы не оставить следов… Кто–то хотел убедиться в том, что старик сказал правду. Кому–то нужны были доказательства этого. Что ж, в таком случае он получил их.
Тут он вспомнил, что басмач назвал его «большим начальником». Следовательно, Ачил–бек не догадывался о Цели его появления в Чарджоу. И на том спасибо. Что же ввело Ачил–бека в заблуждение? Надо разобраться. В самом деле, в городе неожиданно появляется какой–то военный. Его встречают, ему тут же выделяют отдельный кабинет с зарешеченным окном, предоставляют номер в Гостинице, набитой до отказа. Его прикрепляют к обкомовсксш столовой. Наконец, к нему прикрепляют легковую машину, которых в самом городе — раз, два и обчелся. По, чему? С какой стати?.. А потому, что этот военный моряк, надо думать, какая–то важная персона. Иначе с ним бы так не нянчились. К такому выводу должен был бы прийти каждый, кто умеет сопоставлять факты и логически мыслить. Ну а звание… Звание в данном случае не имело большого значения.
Своих противников Мещеряк никогда не считал дураками. И теперь всем этим надо было воспользоваться. Даже теми ошибками, которые сам он умудрился совершить. Их еще можно было обратить в свою пользу. Каким образом? Над этим стоило поразмыслить.
Он не выпускал изо рта папиросы, прикуривая одну от другой. Вокруг него клубился дым. А за окном чирикали воробьи. Он же сидел на кровати, машинально тасуя пачки папирос «Беломор», которые купил в обкомовской столовой, как тасуют игральные карты. Однако пасьянс из «Беломора» не выходил.
Мещеряк отдавал себе отчет в том, что за эти дни ни на шаг не продвинулся к цели. Ачил–бек был где–то рядом, совсем близко, но они словно бы поменялись ролями: не он шел по следу Ачил–бека, а тот наблюдал за ним.
Положение усугублялось тем, что до сих пор запеленговать рацию Ачил–бека не удалось. Больше того, за последние две недели тот ни разу не выходил в эфир. А раньше он регулярно по средам и пятницам вел передачи на частоте 9876 килогерц — каждая последующая цифра на единицу меньше предыдущей, легко запомнить. В распоряжении Ачил–бека был отличный радиопередатчик. Мещеряку приходилось такие видеть. Шедевр науки и техники, а не передатчик. Аппарат помещался в двух небольших сумках из черной кожи, которые с первого взгляда можно было принять за противогазы. В большей сумке находились три 90–вольтовых и одна 45–вольтовая батареи и аппарат Морзе, а во второй — коротковолновый передатчик и две складывающиеся серийные мачты с изоляторами на каждом конце и протянутой между ними проволокой. Эта установка обладала большой мощностью и позволяли вести связь на значительном расстоянии: Ачил–беку ничего не стоило поддерживать связь со станциями, расположенными не только на территории Ирана, но и соседней с ним Турции.
Если бы удалось узнать, где расположены базы Ачил–бека и где он скрывается!.. Была бы хоть одна ниточка… Но где об этом узнать? Не на базаре ли? А что, может, и там… Послать Ризаева? Не имеет смысла. У старшего лейтенанта каждый третий встречный если не дальний родственник, то свояк. Попросить, чтобы Ризаев отрядил верных людей? Пусть потолкаются среди народа, прислушаются к разговорам… А что толку? Шансов на удачу дочти никаких. И не в его привычке сидеть сложа руки и уповать на случай. Питаться базарными слухами? Этого еще не хватало…
Сам он на восточных базарах никогда не бывал. Не приходилось, и все тут. Он знал о них только с чужих слов. Поэтому он мог лишь представить себе огромную площадь, которая гудит и колышется, затопленная из конца в конец разноплеменной, разноязычной и многоцветной толпой. Халаты, чалмы, тюбетейки, попоны, покрывала… Потные лица. Блестящие глаза. Кричат и продавцы, и покупатели. И блеют овцы. И орут ишаки. Гончары выбивают палочками звонкую дробь на своих горшках, уговаривая всех плениться чистотою их звона. Продавцы дынь, изюма и тыкв хватают прохожих за полы халатов… В одном ряду торгуют зеленью, в другом мясом (теперь и верблюжатина в цене), а в третьем сидят чеканщики… Мещеряк не представлял себе, что теперь и восточные базары стали другими. Война… На базарах появились эвакуированные, которые торговали застиранными простынями, скатертями, старыми пиджаками и туфлями, чтобы на вырученные за них деньги купить хоть немного хлопкового масла или сушеного урюка. И тут же, опираясь на костыли, ходили выздоравливающие в госпитальных халатах, на которых позвякивали боевые медали. Эти не только искали среди эвакуированных земляков, но и меняли пайковый табак на виноградное вино.
Нет, нельзя было рассчитывать на то, что в этой пестрой толпе удастся что–нибудь услышать об Ачил–беке, Куда вероятнее было другое. В этой толпе наверняка расхаживали его люди. А раз так, то не следовало ли ему, Мещеряку, этим воспользоваться? Попробовать во всяком случае стоило.
Он подумал, что эта мысль не так уж плоха. Кто ловит слухи, а кто их сам распускает…
