Сложив газету вчетверо, Мещеряк сунул его в карман. Прошли две молодые туркменки в просторных пестрых платьях. На арбе, поджав ноги, дремал какой–то старик в чалме. Протрусил на ишаке краснобородый туркмен. И почему это ему на глаза попадается столько краснобородых?.. Мещеряк перешел на другую сторону улицы.
Позавтракал он в обкомовской столовой. Волоокая официантка принесла ему на подносе прохладное мацони, лепешки и кислое повидло на донышке блюдца. Не густо, но жить можно… Тем более, что официантка позаботилась л о чае — через минуту перед Мещеряком уже стояли пузатый фарфоровый чайник и пиала. За другими столиками торопливо завтракали обкомовские работники. Но Мещеряку спешить было некуда.
Он пил чай и думал о вчерашних визитерах. Что им было нужно? В первую очередь, разумеется, их интересовали его бумаги. Но кроме школьного учебника географии, принесенного Ризаевым из дому, в его планшете ничего не было. То–то, наверное, у визитеров вытянулись лица… Но почему он говорит о них во множественном числе? Наверняка к нему в номер проник только один человек. Ему хотелось узнать о намерениях Мещеряка, хотелось выяснить, с какой целью он прпбыл в Чарджоу и что собирается делать. И все это из–за того, что красноводский майор решил ему услужить. Стало быть, подполковник прав, когда говорил ему, что надо помалкивать. Не случайно же вчера кто–то пытался выяснить, что Мещеряк собирается делать. Но ведь последнего, говоря по совести, он сам еще не знал. Не может же он дать объявление в газету, что ищет Ачил–бека.
От этой мысли ему стало и смешно, и грустно.
К школьному учителю Усманову он отправился вместе со старшим лейтенантом Ризаевым и Садыковым. И это было еще одной ошибкой, которую он допустил. Ошибкой, имевшей, как пишут в авантюрных романах, роковые последствия.
На Марийскую Мещеряк и Ризаев пошли пешком, велев Садыкову туда приехать после того, как он сменит передний скат. При этом Мещеряк успокоил парня: пусть не переживает, им не к спеху. Свернув возле почты в переулок, они зашагали по рельсовым путям, блестевшим, как застывшие арычки, и вскоре очутились на пустынной улице, по обе стороны которой тянулись унылые глиняные дувалы.
У Мещеряка было такое чувство, словно он попал в лабиринт, из которого нет выхода, но Ризаев уверенно подвел его к деревянной калитке с намалеванным на ней синим номером «12».
В тихом дворике рос ветвистый карагач. Под сенью виноградных лоз хозяева, как полагается, устроили сури — соорудили небольшую деревянную площадку на сваях, на которую вела лесенка. На таком помосте хорошо отдохнуть вечерком или принять гостей.
Навстречу Ризаеву и Мещеряку из дома вышла пожилая узбечка в мягких неслышных сапогах и в белой шали. Ризаев что–то сказал ей, она кивнула и поклонилась. Хозяин был дома.
Он появился в полосатом халате. Треугольные кончики его яркого пояса задорно торчали в разные стороны. Приложив обе руки к животу, он поклонился гостям.
— Шарифиддин–ака, мы к вам по важному делу, — сказал Ризаев по–русски, чтобы Мещеряк понял.
Старик снова наклонил голову в черной сатиновой тюбетейке и пригласил гостей подняться на помост, на котором был разостлан вытертый ковер. Под помостом урчала медленная вода.
Они уселись на ковре, скрестив ноги. Первым делом Ризаев осведомился о сыновьях старика. Пишут ля? Живы ли, здоровы?..
— Придет день, и вернутся наши сыновья, и наши женщины по старинному обычаю станут осыпать их головы сладостями и пригоршнями монет, — ответил старик по–узбекски, и Ризаев тут же поревел его ответ Мещеряку.
Перед Мещеряком сидел темнолицый ширококостный человек. Из–под прищуренных век его лукаво смотрели детские глаза. А лет ему было, наверное, уже под шестьдесят. Ударив в ладоши, он дал знать жене, что можно подавать угощение.
Мещеряк счел своим долгом спросить, как старикам живется.
— Хорошо, — ответил хозяин по–русски. В его глуховатом голосе были и почтительность, и усмешка. Но тут же он снова перешел на свой родной язык.
Между тем хозяйка, неслышно ступая, подавала шавлу и манты, принесла чай. Шавле, очевидно, полагалось быть жирной, но время было трудное, и вместо мяса в рисовой каше темнели кусочки моркови.
Ели медленно. Старик шамкал беззубым ртом. Потом, когда дошло до зеленого кок–чая, отменно утолявшего жажду, Мещеряк рискнул сказать, что Шарифиддин–ака, на его взгляд, отлично говорит по–русски. Уж не приходилось ли ему бывать в России?
— В древности был философ. Имам Газали. Не слышали? — старик погладил жидкую бороденку. — Так вот, спросили у него однажды, как он преуспел в знаниях. А знаете, что он ответил? «Я не стыдился спрашивать». А я мог бы добавить, что не стыдился слушать. Но мне легче говорить по–узбекски, по–туркменски, по–тюркски, и если уважаемый гость желает…
Ни одного из этих языков Мещеряк, к сожалению, не знал. Признавшись в этом, он приложил руку к сердцу. Шарифиддин–ака может говорить на любом языке. Мещеряк благодарен ему за то, что он уделяет ему столько времени. Он пришел за советом. Он не знает, с чего начать…
Видя, что Мещеряк колеблется, Шарифиддин–ака опустил пиалу и сказал:
— Один человек, доверив другому тайну, спросил: «Запомнил?» — «Нет, забыл», — ответил друг.
Ризаев тут же перевел его слова, и Мещеряк кивнул.
— Шарифиддин–ака, — произнес он медленно. — Один большой человек как–то заметил, что история всегда повторяется дважды. Только один раз в виде трагедии, а второй — в виде фарса.
— Это был мудрый человек, — кивнул старик.
— Так вот, что бы вы сказали, если бы вдруг в этих местах снова объявился какой–нибудь Алим–хан или Ачил–бек?
— Который переметнулся от англичан к немцам? — не утерпев, спросил Ризаев.
— Вот именно, — подтвердил Мещеряк.
— Что ж, в мире нет такого коня, который бы не продавался, как говорил когда–то Ходжа Насреддин, — уклончиво ответил старик.
— Но вы допускаете такую возможность?
— Это небо, — старик поднял руки, — видело и не такое.
— Что он, по–вашему, должен был бы делать?
— Человек не может обойтись без других людей, а Шакал ищет себе подобных, — ответил старик.
— Понимаю… Вы хотели этим сказать, что шакал не может стать человеком, так?..
— У великого Саади сказано: «Что б ни делал, злой Человек не способен на благие чувства. Что б ни делал волк, ему вовек не постичь скорняжного искусства».
— У нас есть пословица: «Сказал бы словечко, да волк недалечко», — произнес Мещеряк.
Шарифиддин–ака кивнул, давая понять, что целиком одобряет сказанное. До него, очевидно, уже дошли слухи о том, что Ачил–бек снова объявился в этих местах.
— Есть и другая пословица: «Сколько волка ни корми, он в лес смотрит».
— Верно, — старик снова кивнул. — Это и к людям относится. — И снова чуть нараспев процитировал Саади: — «Добру учить глупца и подлеца напрасное старанье. Свечой светить над головой слепца — напрасное старанье!..»
Ризаев перевел.
На легкой веранде, подпертой тоненькими точеными колонками (позднее Мещеряк узнал, что такие веранды называются айванами) появилась хозяйка дома. Спустившись во двор, она захлопотала возле мангала, на котором стоял чайник, подбрасывая в огонь ветки саксаула. Под окнами блестела листва райхона. Ветви карагача были сильными, узловатыми.
Шарифиддин–ака сидел с полузакрытыми глазами и, как показалось Мещеряку, раскачивался в такт своим мыслям.
Помнит ли он Ачил–бека?.. Шарифиддин–ака вместо ответа отвернул рукав своего халата, под которым темнел рубец. Чувствовалось, что ему не хочется вспоминать прошлое.
— Его надо искать там, откуда он родом, — сказал он.
Мещеряку хотелось спросить, нет ли у Ачил–бека каких–нибудь особых примет. Но прежде, чем он отважился задать вопрос, старик сам сказал:
— Плохой человек, волк. И глаза у него волчьи, и повадки… Он очень страдал из–за того, что ростом не вышел. Карлики ненавидят великанов. И джигиты отвечали ему тем же. Но боялись его. Лучше повстречаться с тигром, чем с Ачил–беком. На базарах о нем разное говорят.
На базарах?.. Мещеряк посмотрел на Ризаева и подумал, что тому, пожалуй, придется походить по базарам, потолкаться среди людей. Сам он, к сожалению, был лишен этой возможности. Что толку от базара, если не знаешь языка? Видать, напрасно поручили ему это дело. Надо было поручить его кому–нибудь из местных…
Но вслух он произнес другое.
— У нас еще говорят: «Не так страшен черт, как его малюют». Я хочу сказать, что умный человек всегда может заставить глупца бесплатно тащить мешки с тыквами. Я вычитал это из книги о Ходже Насреддине. В поезде. Одолжил у случайного попутчика.
— О, в таком случае вы уже постигли одну из главных премудростей Востока, — оживился старик, и глаза его стали хитрыми.
