Они поставили его на колени на голую землю, в футболке и трусах. Его запястья связали за спиной короткой веревкой, обмотанной вокруг лодыжек. Таким образом, руки были вытянуты назад, а пальцы почти касались пяток. Если бы он мог сесть, ему бы удалось немного уменьшить давление на руки, но две дополнительные веревки на предплечьях были закреплены на ветках дерева в десяти футах у него над головой, и он не мог отклониться назад. Веревки были такой длины, что земли Квин касался только коленями. Будь путы чуть-чуть короче, он повис бы в воздухе.
Квина не убили, но он знал, что рано или поздно это произойдет. Кранц и его люди вернутся утром. Если пленник будет еще жив, они проверят, не сделала ли его сговорчивее холодная ночь. Но когда они не сумеют ничего добиться, Квин присоединится к Два-П, лежащему на земле.
Время шло, и Квин отчаянно старался подавить озноб. Всякий раз, когда его начинала колотить дрожь, веревки натягивались, и ему казалось, что руки вот-вот оторвутся от плеч.
Он пытался придумать способ высвободиться, но не мог сосредоточиться, туман в его голове сгущался. Может быть, всему виной холод. По крайней мере, так он себе говорил, объясняя свое поражение.
В сознании время от времени возникали образы того, что он сделает с Кранцем, если сумеет освободиться, и эти мысли дарили короткое утешение в безнадежном положении. Он решил, что не повторит ошибку, которую совершил Кранц, а просто подойдет к нему и прикончит одним выстрелом в голову, с близкого расстояния. Расправится на месте. Не важно, что ему не доводилось делать ничего подобного раньше, а сейчас шансов осуществить задуманное нет. В эти мгновения он чувствовал себя счастливым.
Он слышал самые разные ночные звуки: шум ветра, шорох какого-то маленького зверька на дереве, машины, изредка проезжавшие по шоссе где-то вдалеке. И голос Дьюри. Наставник говорил с ним так тихо, что Квин не различал слов, но значение их не оставляло сомнений.
Разочарование. Неудовольствие. Отвращение.
Самое худшее произошло за два часа до рассвета. Он услышал приближающиеся шаги. Это могло означать только одно: Кранц и его люди возвращаются. Его ждет смерть.
Шаги приближались, и он вдруг понял, что идет только один человек. Возможно, Кранц решил, что выпытать у Квина ничего не удастся, и послал палача, чтобы покончить с ним. Квин был измучен и крепко связан, так что справиться с ним мог бы трехлетний ребенок, вооруженный пластмассовой вешалкой. Одного здорового мужчины вполне хватит.
Когда Квин увидел, кто пришел, его догадка подтвердилась. Это был один из головорезов Кранца — тот самый, кто держал его голову, пока убивали Параса. Белый, лет на десять старше Квина, ростом шесть футов без пары дюймов, с копной темных кудрявых волос, прикрывавших уши, защищая их от холода.
Он опустился на колени перед Квином и заглянул ему в глаза, затем кивнул на тело Параса.
— Ты знал, что твой дружок был настоящий сукин сын? — сказал он с чистейшим американским произношением.
Квин попытался плюнуть ему в лицо, но во рту у него пересохло.
— Отвали, — с трудом прошептал он.
Мужчина улыбнулся.
— Ненависть, — сказал он. — Хороший знак.
Он поднялся на ноги и раскрыл большой складной нож.
Квин приготовился к худшему, не сомневаясь, что его голова скоро будет лежать в луже крови. Но мужчина не стал перерезать ему горло — он обошел пленника и исчез из поля зрения Квина.
Квин ждал, когда нож вонзится в его тело. Возможно, палач хотел добраться до артерии или вогнать лезвие под ребра. Если он садист, он может начать с позвоночника, сделать Квина инвалидом и только потом убить.
Проходили мгновения, Квин все больше напрягался и почти желал, чтобы нож наконец добрался до него. Как вдруг он оказался на земле, а давление на запястья и плечи исчезло. Веревки, удерживавшие жертву в течение нескольких часов, упали к его ногам.
— Ты можешь идти? — спросил мужчина.
Квин открыл глаза и увидел, что человек наклонился к нему.
Это все еще могло быть обманом, игрой, затеянной головорезом Кранца. Квин не хотел рисковать и попытался лягнуть мужчину в голень. Но его мышцы не слушались — нога поднялась всего на фут и остановилась в воздухе.
— Если ты действительно хочешь мне врезать, — сказал мужчина, — побереги силы и подожди, пока мы отсюда выберемся. Я предоставлю тебе возможность, когда будем в безопасности.
Квин почти ничего не помнил из следующих нескольких часов. В какой-то момент мужчина поставил его на ноги. Ему казалось, что он бесконечно долго тащится босиком по холодной каменистой тропе. Он помнил, что пробормотал какой-то вопрос, но не мог вспомнить, какой именно и что ему ответили.
Потом он осознал, что уже никуда не идет, а сидит на пассажирском месте в машине. Мужчина крутил руль, глядя прямо перед собой. Квин посмотрел в окно, и ему показалось, что их со всех сторон окружают деревья, освещенные фарами мчавшейся по дороге машины.
Он хотел спросить, кто посадил эти деревья и почему так темно. Перед тем как тело окончательно перестало ему подчиняться, он хотел узнать, куда они едут. Но сумел задать единственный вопрос:
— Как тебя зовут?
Мужчина весело рассмеялся и ответил:
— Стивен.
Так Квин впервые встретился с Маркоффом.
Агент ЦРУ работал под прикрытием в организации Андрея Кранца, занимавшегося переправкой советского оружия — обычного, биологического и, как он утверждал, ядерного — на Запад любому, кто хотел его купить. Два-П был одним из дилеров, но пожелал стать главным боссом. Квин, сам того не подозревая, оказался втянут в разборки внутри банды.
Почему Маркофф решил его спасти, так и осталось для Квина загадкой. Маркофф сказал, что свою работу он уже сделал, поэтому ему не составило труда помочь. Однако Квин ему не поверил. По всем сведениям, Кранцу удалось сбежать. А если бы Маркофф завершил дело, Кранц должен был умереть.
Так или иначе, Квин знал тогда и помнил сейчас, что он на вечные времена должник Маркоффа, спасшего ему жизнь.
— Я нашел два адреса, — сообщил голос из телефонной трубки.
Звонил один из агентов Квина — Штайнер, работавший в экспедиторской и курьерской компании, расположенной на Венис-Бич. Квин позвонил ему пару часов назад и попросил отыскать адрес Дженни.
Коньком Штайнера был не поиск информации — он занимался документами. Мог сделать паспорта и удостоверения личности, которые выдерживали любую проверку. Благодаря его талантам у него имелось огромное множество контактов, а посему знакомство с ним было весьма полезным, когда требовалось кого-нибудь срочно найти.
— Слушаю, — сказал Квин.
— Тот, что в Вашингтоне, — самый новый.
Штайнер назвал адрес в Джорджтауне и номер квартиры. Значит, это не дом, где живет одна семья.
— А другой?
— В Хьюстоне. Информация не совсем свежая, но, по моим сведениям, вполне надежная.
Он сообщил адрес в Техасе.
— Спасибо, — сказал Квин и отключился.
Задняя стена его гостиной представляла собой сплошное окно от потолка до пола. Квин стоял перед ним, глядя вдаль. Сегодня выдался жаркий день, окутанный дымкой, какие бывают в начале сентября. Квин терпеть не мог такую погоду. Он почти ничего не видел дальше Беверли-Хиллз.
Он предпочитал осень, когда воздух становится прохладнее, а ветер разгоняет дымку. Или даже зиму, когда сразу после ливня небо бывает ясным и чистым, а город сияет по ночам, как рождественская гирлянда. Впрочем, он бы с радостью согласился и на окутанный дымкой жаркий день, если бы кто-нибудь исполнил его желание и перенес его куда-нибудь далеко за пределы страны в тот момент, когда ему позвонил Албина и попросил избавиться от трупа, прибывшего в порт.
Нужно было сказать «нет».
Но он не сказал.
Квин глубоко вздохнул, прошел через гостиную в прихожую и открыл переднюю дверь. Нейт лежал на капоте своего десятилетнего «аккорда», читал учебник по управлению самолетами и наслаждался солнышком.
— Не слишком-то расслабляйся, — сказал Квин.
— У нас есть работа? — подняв голову, спросил Нейт.
— Возможно.
— Такая, за которую нам никто не заплатит?
— Просто выведи мою машину из гаража и будь готов ехать через десять минут.
— И куда мы поедем? — спросил Нейт.
Он спустил ноги на землю и встал.
— Ты отвезешь меня в аэропорт, — ответил Квин.
Человек, выходивший из терминала международного аэропорта имени Джорджа Буша в Хьюстоне, как будто налетал на стену из желатина. Воздух здесь был таким густым от влажности, что у Квина возникло ощущение, будто его толкают назад, проверяя, хватит ли у него смелости сделать еще один шаг.
Он посмотрел на часы: четверть четвертого. Но это в Лос-Анджелесе, а здесь, в Техасе, на два часа больше, то есть четверть шестого. Конец рабочего дня. По крайней мере, для некоторых людей.
