Я попробовал наладить отношения. Хотя что можно сказать жене и дочери перебежчика? Он ведь и их тоже предал.
— Мы не собираемся здесь обыскивать. Я просто хочу понять, что произошло. Просто поговорить.
— Вас, может, чаем угостить? — усмехнулась дочь.
— Спасибо, не стоит. Но сесть я бы не отказался.
— Садитесь. Вы хозяин положения.
Это снова дочь сказала. Достала сигарету, зло стала чиркать плоскими спичками из кафе, ни у кого это сразу не получается. Затянулась, выдохнула, закинула ногу на ногу. Ноги длинные, прямые, тоже загорелые. Ездила зимой в жаркие страны или солярий?
Мои безмолвные спутники устроились рядышком на диване и уткнулись глазами в пол, как посетители в приемной у стоматолога. Жена осталась стоять, прислонившись спиной к дверному косяку. Раз так, мне садиться было как-то неудобно.
— Мы с Володей встречались, когда вы жили в Лондоне. — Я повернулся к дочери. — Я даже видел вас как-то у него в машине. Вы еще в школе учились.
— Очень трогательное воспоминание. Я польщена, — прыснула в меня новой порцией желчи дочь.
— У меня это как-то не укладывается в голове, — не сдавался я. — Не похоже на него.
И это, в сущности, было правдой.
— Мы все сказали этим… Ну, которые приходили до вас, — наконец раскрыла рот жена. — Нам нечего добавить.
— Расскажите мне, как он уезжал, — попросил я.
Этого вопроса она, похоже, не ожидала.
— Как уезжал?
— Да. Только как можно подробнее.
— Хорошо. Володя… Он, — поправилась женщина, как будто запретив себе произносить это имя. — Он пришел домой в начале восьмого. Он всегда приходит с работы примерно в это время. Тони дома не было. Я собиралась покормить его, но он сказал, что не голоден — они там на работе что-то отмечали. Прошел в кабинет — это вон та маленькая комната. — Она махнула рукой куда-то через стену. — Я не видела, что он там делал. Потом вышел, стал надевать пальто. Я тогда только заметила, что он чем-то расстроен. Я спросила: «У тебя неприятности? Ты куда собрался?» Он говорит: «Там один наш сотрудник попал в сложную ситуацию. Меня посылают в командировку, чтобы помочь ему». И уехал. На своей машине, что было как-то странно. Но это я уже после его отъезда обнаружила. Вот и все.
— Как он с вами попрощался?
— Как обычно. Поцеловал в щеку. Только мысли его уже где-то в другом месте были.
— Он какие вещи с собой взял, не знаете?
— У него такая сумка была. Раньше «саквояж» говорили, теперь «уикендер». Еще с тех времен, мы вместе в Лондоне покупали. Он в командировку на несколько дней всегда его брал. Там как раз места хватает для всяких туалетных принадлежностей, смены белья, свитера, книги в дорогу. Что конкретно он взял, я не видела.
— А вам он не звонил? — повернулся я к дочери. — Тоня вас зовут?
— Для вас Антонина Владимировна. — Дочь была несомненно рада, что к ней обратились. Остался еще яд в защечных железах.
— Так отец звонил вам, Антонина Владимировна? Я помню, что Володя вас очень любит.
— Не звонил. Сообщение прислал на мейл — я на следующий день утром обнаружила. Показать не могу — компьютер забрали.
Я повернулся к жене:
— Не возражаете, я посмотрю его кабинет?
— А мы можем сказать «возражаем»? — откликнулась дочь.
Мне надоело:
— Нет, не можете. Я просто пытался быть вежливым.
Я встал и пошел в комнату за стеной, на которую показывала жена. У Мохова была четырехкомнатная квартира: гостиная, кабинет и за закрытыми дверьми, видимо, комната дочери и супружеская спальня.
Кабинет действительно был маленьким: кроме пианино и письменного стола в нем помещалось только два книжных стеллажа под потолок. Жена Мохова вошла за мной следом. Не потому, что она хотела убедиться, что я оттуда ничего не возьму. Мне показалось, что ей было легче с кем угодно, только не с собой. Даже с человеком, который пришел рыться в их вещах, а потом будет преследовать мужа.
— А на фортепианах кто играет? — спросил я, пытаясь снять напряженность.
— А, — отмахнулась она, и на ее лице промелькнуло даже некое подобие улыбки. — Я когда-то закончила музыкальную школу, но сто лет уже не играла. Пианино родители покупали, теперь стоит как память.
— А дочь не играет?
— Мы ее не заставляли. Меня-то родители отдали в музыкальную школу в приказном порядке. Тоня балетом занималась — ей нравилось. Но выросла высокой, в деда — пришлось бросить.
Говорит медленно, устало, но охотно. Я-то знаю, как это страшно — не вылезать из себя.
— А книги кто собирал?
— Все понемножку. А вон те полки целиком… его.
— Можно посмотрю?
— Смотрите.
В стеллаже у письменного стола были в основном книги на английском. Детективы и шпионские романы. Художественная литература — самая разная, от Хемингуэя до Вудхауса. Воспоминания разведчиков и документальные книги про шпионов — теперь уже и на русском. Одна полка целиком посвящена Средневековью: трубадуры, альбигойцы, тамплиеры, рыцари Круглого стола.
— У моего сына есть эта книга. — Я достал с полки «Смерть Артура» Томаса Мэлори с иллюстрациями Бердсли. — И еще вот эта. Он в отрочестве бредил рыцарями.
— Это не детское увлечение, — сказала жена. — Он много лет собирает эти книги. Хочет… хотел написать что-то о рыцарях, какое-то исследование. Ну, когда выйдет в отставку.
Женщина помолчала.
— Вы уже знаете, где он? — наконец спросила она.
— Нет. А вы? Может, у него в Англии есть близкие друзья?
— Мы дружили только с одной семьей из торгпредства, но они тоже давно в Москве. А людей, с которыми он общался по работе, я не знаю.
— Он не хранил визитные карточки своих контактов? Я имею в виду англичан.
— Их он как раз взял, всю визитницу. Я уже потом обнаружила.
Женщина поняла, что сказала лишнее, и замолчала. Эсквайр мне эту важную подробность не сообщил, значит, не знал.
Тут в комнату вошла — нет, ворвалась — дочь.
— Мама, ты что, не понимаешь, кто это? Не понимаешь, с кем ты сейчас разговариваешь? — закричала она, не обращая на меня внимания. — Они же готовят на папу охоту. Найдут его и убьют. Или накачают наркотиками, привезут сюда, допросят и убьют. Ты с его убийцей разговариваешь! — Она повернулась ко мне и с вызовом выкрикнула мне прямо в лицо: — Ну, арестуйте меня! Я вас не боюсь.
— А там, где работал ваш отец, все убийцы? — спокойно спросил я. — Значит, и он тоже?
Дочь Мохова не стушевалась.
— Нет, у вас там все очень милые, — с тем же напором сказала она. — Только правила у вас такие… — Она поискала слово. — Не людские.
На крики подтянулись мои напарники, с вопросом посмотрели на меня из коридора: мол, что нам делать? Я отмахнулся от них рукой: все нормально.
— Отец к вам вообще непонятно как попал, — продолжала дочь. Как там ее звали — Тоня? — Он не такой, как вы все.
— Вот это вы правильно заметили, — не удержался я.
Она вдруг замолчала. Потом плюхнулась на стул, стоящий перед письменным столом, и закрыла лицо руками. Мать подошла и прижала ее голову к себе. Я думал, Тоня плачет. Нет, вот она высвободилась, и глаза у нее были совершенно сухие.
— Не убивайте его! — сказала она мне уже не злобным, но по-прежнему приказным тоном. — Папа очень хороший человек. Я не знаю, что заставило его так поступить. Но он очень хороший — порядочный, честный. Вы ведь, в сущности, тоже человек.
Я вздохнул. Меня впервые принимали за киллера.
— Разберитесь сначала, — продолжала дочь. — Он нам нужен, — она посмотрела на мать, — мне по крайней мере. У него впереди еще столько лет жизни. Вам же дорога ваша жизнь?
— Моя жизнь не во мне, — неожиданно для себя сказал я.
Это я только сейчас понял. Моя жизнь была в Джессике, Бобби и Пэгги. И первой это, согласитесь, глубоко личное признание услышала женщина, которая была готова задушить меня голыми руками. Мне почему-то нужно было произнести это вслух. Странные вещи заставляют нас делать слова.
Тоня не поняла, да и кто это мог понять? Она просто посмотрела на меня как на неодушевленный предмет. Совершенно определенно она жалела, что раскрылась перед человеком, который того не стоил. Если перестать наскакивать на людей, значит — раскрыться.
Я вдруг понял, что пришел зря. А что я надеялся здесь найти: имена, адреса, явки? Ничего, мне приходилось начинать расследование, не имея и того, что было на этот раз.
А стимула сильнее у меня не было никогда. «Ты только запомни, что это его жизнь или твоя», — сказал мне в конце нашего позднего обеда Эсквайр.
5
Конечно — конечно же, — я не мог побывать в Москве, не повидавшись с Лешкой Кудиновым. Я спросил о нем в первые пять минут нашего разговора с Эсквайром, но тот отмахнулся, сказав, что Лешка занят. То есть на задании? Может быть, в Новой Зеландии — мало ли где он реализует свою потребность в адреналине? Бородавочник снова сделал неопределенный жест — не это, мол, сейчас главное.
