Майор Бреннер смотрел на Томаса с восхищением. «Что за парень, что за мировой парень! Мне бы стать таким. А почему, собственно, нет?» Про себя майор Бреннер решил доказать при очередной возможности, что он тоже не лыком шит…
Да, все произошло за одно мгновение (за пять минут до отхода поезда в Марсель) до того, как проводник Эмиль постучался в купе, чтобы передать господам два бокала для шампанского. «Войдите!» — крикнул Томас. Проводник открыл дверь. Ему пришлось открыть ее полностью, чтобы пропустить мимо очень высокую и худую даму, провожавшую другую даму и собиравшуюся покинуть спальный вагон.
Дама, проходившая мимо открытого купе, где стоял Томас рядом с Ивонной, была в форме штабсгауптфюрера германского трудового ведомства. Ее бесцветные волосы были собраны в пучок, на кителе золотой значок члена партии, на застежке строгой блузки — тяжелая кованая брошь. На штабсгауптфюрерин Мильке, личном референте главы ведомства Хирля, были коричневые шерстяные чулки и коричневые туфли без каблука.
Судьбе было угодно, чтобы она прошла мимо купе именно в тот момент, когда его открыл проводник Эмиль. Лучше бы она прошла чуть раньше или позже, или вообще не проходила. Но она появилась в момент, самый неподходящий из всех возможных. Она взглянула и узнала типа, с которым несколько недель назад ужасно поскандалила, увидела рядом с ним красивую молодую женщину. И еще судьбе было угодно, чтобы Томас Ливен не заметил штабсгауптфюрерин Мильке, он стоял к ней боком. В следующее мгновение она исчезла…
— Ах да, бокалы, — обрадовался Томас. — Поставьте, я сам открою, Эмиль.
Он хлопнул пробкой, и едва они выпили по первому бокалу, как за две минуты до отправления в их купе появились два патрульных унтер-офицера. И тут выяснилось, что Ивонна может быть не только истеричной. Она полностью сохранила самообладание. Патрули посмотрели удостоверения, козырнули, пожелали приятного пути и ушли.
— Ну вот, видите, — сказал Томас Ливен. — Все идет как по маслу.
Оба солдата вышли из вагона и направились к стоявшей на перроне штабсгауптфюрерин, которая и приказала им проверить документы у пассажиров семнадцатого купе.
— Все в порядке, штабсгауптфюрерин. Оба из абвера в Париже. Некто Томас Ливен и некая Мадлен Ноэль.
— Мадлен Ноэль, так-так-так, — повторила штабсгауптфюрерин, в то время как раздался свисток, двери закрылись и поезд, выпустив пар и вздрогнув, медленно тронулся в дальний путь. — Значит, оба из абвера в Париже? Спасибо.
Она посмотрела вслед поезду, и злобная улыбка внезапно зазмеилась на ее плотно сжатых губах. Последний раз штабсгауптфюрерин Мильке улыбалась так в августе 1942 года в Берлине, на приеме в рейхсканцелярии. Тогда Генрих Гиммлер рассказал анекдот о поляках.
16
После первой бутылки «Вдовы Клико» страх у Ивонны прошел. Почти бесследно улетучилась внутренняя напряженность. Почти непринужденной стала беседа. Оба смеялись — но вдруг Ивонна затихла, отодвинулась, встала, отвернулась. Томас хорошо понимал ее. Однажды он пренебрег ее любовью. Ни одна женщина не забывает такого. И никакая женщина не захочет пережить подобное еще раз.
Так что около половины двенадцатого они пожелали друг другу спокойной ночи. «Что ж, пожалуй, так даже лучше», — подумал Томас… Лучше? Он тоже чувствовал легкий хмель, и Ивонна казалась ему особенно красивой. Когда он на прощание поцеловал ей руку, она отпрянула, мучительно улыбнулась и вновь замкнулась.
Томас направился к себе в купе, разделся и помылся. Когда он надевал пижамные брюки, поезд резко затормозил, тут же заложив крутой вираж. Томас потерял равновесие, качнулся и с грохотом ударился о дверь соседнего купе, которая распахнулась. Падая, он приземлился в купе Ивонны. Она уже лежала в постели, но тут испуганно вскочила.
— Боже мой!
Томас выпрямился.
— Извините. Я не хотел, в самом деле, нет… Я… доброй ночи… — и он направился к распахнувшейся двери. И услышал ее сдавленный голос:
— Подождите!
Он повернулся. Глаза Ивонны были очень темными, веки полуопущены, губы приоткрыты. Голос срывался:
— Эти шрамы… — она пристально смотрела на его неприкрытое туловище. С левой стороны его грудной клетки виднелись три поперечных ужасно вздувшихся рубца, которые невозможно спутать ни с какими другими. Это были следы от ударов одного особого инструмента — спирали, обтянутой резиной.
— Это — это однажды случилось со мной… — Томас отвернулся и непроизвольно прикрыл рукой грудь. — Авария…
— Вы лжете…
— Простите?
— У меня был брат. Гестапо арестовывало его дважды. Во второй раз его повесили. В первый раз его пытали. Когда он… — Ее голос сорвался, — когда он вернулся домой из больницы, у него… у него были такие же шрамы… А я еще вас ругала — подозревала… Вы…
— Ивонна…
Он приблизился к ней. Губы прекрасной женщины коснулись рубцов от ран, нанесенных жестоким человеком. Потом они почувствовали друг друга. Поток нежности унес с собой и страх, и воспоминания. Завывал поезд, стучали колеса. Тихо позвякивала ваза с красными гвоздиками.
17
Двухмоторный курьерский самолет с германской государственной символикой все быстрее разгонялся по взлетной полосе аэродрома в Марселе. День был хмурый. Слегка моросило.
У одного из окон в здании аэропорта стоял мужчина, у которого было много имен. Но настоящее — Томас Ливен. Держа руки в карманах мягкого шерстяного пальто, он суеверно сжимал большие пальцы.
В курьерском самолете находилась Ивонна Дешан. Она улетала в Мадрид, а оттуда — в Лиссабон.
Всего одну-единственную ночь они любили друг друга—а теперь, когда самолет скрылся в облаках, Томас почувствовал себя одиноким, брошенным, бесконечно старым.
Его знобило. «Всего тебе доброго, Ивонна, — мысленно произнес он. — В твоих объятиях я впервые за многие месяцы не вспоминал Шанталь. Но мы не можем оставаться вместе. Не время сейчас для любви. Это время разрывает все узы, разлучает и даже убивает влюбленных. Всего тебе хорошего, Ивонна, мы вряд ли когда-нибудь услышим друг о друге». Но тут он ошибался!
22 сентября 1943 года Томас Ливен вернулся в Париж. Нанетта, красивая черноволосая служанка, обожавшая его, сообщила:
— Четыре раза звонил мсье Ферру. Ему необходимо срочно поговорить с вами.
— Приходите сегодня в четыре ко мне домой, — попросил Ферру, когда Томас дозвонился до него в банк. При встрече седой элегантный финансист со слезами на глазах обнял его. Томас прокашлялся:
— Мсье Ферру, Ивонна в безопасности. Чего не скажешь о вас.
— Простите?
— Мсье Ферру, я свою часть договоренности выполнил, теперь ваша очередь. Но прежде чем перейдем к нашему делу, я хочу кратко рассказать вам, что показало мое расследование ваших трансакций.
За прошедшее время Томас выяснил: Жан-Поль Ферру нарушал закон, но нарушителем он был особого рода. Как и многие спекулянты, банкир оперировал огромными партиями товаров, необходимых для снабжения армии, но не продавал их немцам, а прятал от них. Он был прямой противоположностью обычного спекулянта, распродававшего французское достояние. Он пытался спасать его. Для этой цели Ферру подделывал бухгалтерские отчеты, предоставлял фиктивные данные о выпускаемой продукции предприятий, управляемых его банком, и якобы продавал огромные партии товаров немцам.
Все это Томас высказал ему прямо в лицо. Ферру побледнел. Он попытался протестовать, потом замолк и отвернулся от Томаса. А тот завершил:
— …то, что вы делали, было просто идиотизмом, мсье. К чему это приведет, причем в самое ближайшее время? У вас отберут ваши фабрики. И что тогда? С позиции француза то, что вы делали, понятно. Поэтому мой вам личный совет: прежде чем все обнаружится, срочно требуйте введения немецкого опекунского правления над вашими предприятиями. Тогда ни один человек не станет интересоваться вашим производством… А обвести опекунов вокруг пальца вам ведь труда не составит?
Ферру обернулся, кивнул, дважды сглотнул комок в горле. Потом сказал: «Спасибо».
— Не стоит. Так. А теперь к делу. Но предупреждаю вас, Ферру. Если ваша информация окажется пустой, я не буду вас покрывать! Я могу войти в положение не только французов; в конце концов, Ивонна была спасена с помощью немцев.
— Я знаю. И признателен за это, — Ферру подошел поближе. — И то, что я расскажу, поможет вам разгромить сеть черных рынков, самую разветвленную из когда-либо существовавших. Уничтожить организацию, которая уже нанесла колоссальный ущерб не только моей, но и вашей стране. В последние месяцы во Франции всплыли немецкие имперские долговые обязательства (сокращенно НИДО) в таком чудовищном количестве, как никогда ранее. Знаете, что такое долговые обязательства?
Томас знал. НИДО были своего рода оккупационными деньгами. Они существовали в каждой стране, захваченной немцами. С их помощью Берлин рассчитывал воспрепятствовать чрезмерной утечке немецких банкнот за границу.
