Зубавин нетерпеливым взмахом руки остановил Крыжа:
— Вашу историю жизни потом расскажете. Сейчас отвечайте пока на вопрос. Зачем вам понадобился Андрей Лысак?
— Я хотел сделать из него хорошего связника.
— И для этой цели послали в бригаду Олексы Сокача?
— Да, именно с этой целью. В свой первый же заграничный рейс Лысак должен был связаться в Тиссаваре с агентом разведцентра и доставить нам в Явор важную посылку.
— От кого эта посылка?
— Мой квартирант говорил, что из разведцентра, от «Бизона».
— Каково ее содержание?
— Если верить «товарищу Червонюку», — усмехнулся Крыж, — то «Бизон» решил послать нам какую-то новинку — портативную мину замедленного действия и страшной разрушительной силы.
— Для какой цели?
— Взорвать большой мост на Тиссе или какой-нибудь туннель.
— При каких обстоятельствах должен был встретиться Лысак с агентом разведцентра? Явка? Пароль?
Крыж рассказал слово в слово то, что уже было известно Зубавину от самого Лысака. Записав показания Крыжа, Зубавин отправил его в тюрьму и пошел к полковнику Шатрову.
«Галочка» медленно прошла контрольный пост. У окна паровозной будки стоял Олекса Сокач. В верхнем кармашке его комбинезона синел букетик горных фиалок.
У свежепобеленной будки, в солнечном проеме распахнутых дверей стояла стрелочница с медным начищенным рожком в руках. В ее русые волосы тоже были вплетены горные фиалки.
— Куда едешь, Олекса?
Сокач сдержанно, неопределенно помахал рукой.
— В какую часть света? — допытывалась стрелочница. — В Карпаты?
Сокач отрицательно покачал головой.
— В Румынию?
— Нет.
— В Чехословакию?
— Гадай дальше.
— К польской границе?
— Не угадала!
— Ага, знаю — Венгрия!
— Ах, какая ты умная!
Фыркая паром в отводную трубку тормозного насоса, «Галочка» прошла мимо стрелочницы.
Олекса сжал паклю в тугой комок и, смеясь, бросил в девушку, целясь в ее русую голову:
— Держи, Анна, и мой букет!
Она перехватила паклю на лету и, пробежав несколько шагов, вернула подарок в раскрытое окно будки паровоза:
— Приколи своей невесте!
«Галочка» осторожно, на самом малом пару, покатилась к восточным воротам станции.
Еще не скрылась из глаз русоголовая стрелочница с медным рожком, а Сокач уже, забыл о ней. Даже если б на месте Анны стояла сама Ганна-Терезия, то и тогда бы она не закрыла приманчивые дали этого чудного дня.
Впереди по ходу паровоза, за осокорями-великанами, за водокачкой, за входным семафором, за Тиссой, лежала Большая Венгерская равнина. Справа, на фоне чехословацких земель, подернутых маревом, возвышались красные корпуса и высокая труба кирпичного завода. Позади, на северо-западе, поднимались многоярусные Карпатские горы — сначала небольшие, почти холмы, потом выше и выше, все ближе к небу. Слева, поверх черных и красных крыш вагонов, медленно тянулись южные склоны предгорья Карпат, сплошь покрытые виноградниками. С юго-востока, от Трансильванских Альп, вереница за вереницей летели дымчатые, веселые, с косыми солнечными линиями тучи.
С юга, с Большой Венгерской равнины, струились теплые воздушные массы, нагретые у берегов Атлантического Океана.
С юго-запада, со стороны Словакии, шагало бесчисленное войско, одетое в зеленые и белорозовые одежды, — яблони, груши, абрикосы, черешни. Во главе их стояли осокори-великаны.
И только на севере, где-то в поднебесье, наверное, в районах Высоких Бескид, все еще была настоящая зима. Там сияли белоснежными вершинами горы.
Взглянув на снежные горы, Сокач сейчас же забыл о них. Он видел только весну и ее одну чувствовал.
«Галочка» прошла выходные стрелки и, повинуясь рожку стрелочника, вернулась на четвертый путь, где стоял готовый к отправке состав пульманов, груженных коксом, рудой и чугуном в слитках.
Кондукторская бригада начала принимать поезд.
Главный с откровенным любопытством посмотрел на молодого механика, как бы спрашивая глазами: неужели ты, такой молокосос, поведешь за границу поезд?
К паровозу подошел капитан пограничных войск.
— Прошу паспорта, — сказал он.
Олекса, кочегар и помощник спустились на землю, вручили пограничнику свои новенькие паспорта. Тот внимательно просмотрел их и молча удалился по направлению к станции.
— Что такое? — встревожился Иванчук. — Почему не вернул?
— Зарегистрирует и вернет. Такой порядок. — Олекса говорил уверенно, спокойно, словно ему уже сто раз приходилось пересекать границу.
Тем временем кондукторская бригада приняла поезд. Главный получил поездные документы и аккуратными пачками складывал их в свою кожаную сумку. Осмотрщик автоматических тормозов написал справку о том, что все тормоза в порядке, и выдал ее главному. На путях появился смуглолицый, в красной фуражке дежурный по станции. Ажурная рука семафора поднялась кверху. Таможенники сделали свое дело. Стрелочница подготовила дорогу маршруту.
А пограничника все нет и нет.
Наконец, к паровозу подошел оператор с маршрутом и вручил его Сокачу. В путевой телеграмме было сказано, что дежурный венгерской станции Лайош ожидает к себе советский поезд № 733 в составе семидесяти шести осей.
Все, решительно все готово, а пограничника…
Вот он! В руках у него стопка темнокрасных книжек. Лицо капитана теперь было добрым, приветливым — лицо человека, исполнившего святой долг. Он быстро роздал паспорта движенцам и паровозникам и, сдержанно, одними глазами, улыбнувшись, приложил руку к козырьку зеленой фуражки.
Главный кондуктор дал свисток. Сокач почти в то же мгновение откликнулся протяжным, веселым гудком.
Далеко-далеко разнесся голос «Галочки» — по тихой солнечной долине, вверх и вниз по Тиссе, по предкарпатским предгорьям, по границе.
Знаменитая равнина большой тисской долины ложилась под колеса «Галочки». Позади, в Карпатах, всего в двух часах езды отсюда, — туннели, пробитые в скалах, головокружительные мосты, грохочущие по камням речушки, буковые леса, водопады, еловые горы, окутанные облаками, туман и дождь, а здесь — неоглядная морская ширь колхозных полей, теплое, почти жаркое солнце, безветрие, тишина весеннего дня. Справа, вдоль железнодорожного полотна, тянулись то черные с рубчатыми следами гусениц трактора огородные массивы, то зеленеющие поля озимых. Слева через окно помощника видны луга, а за ними молодые и старые сады.
Из-за деревьев показалась изумрудная линия дамбы, прикрывающей долину от наводнений. Это уже граница. Владения колхоза «Заря над Тиссой».
На травянистых откосах дамбы паслось разноцветное стадо коров. Трактор, сияя на солнце гусеницами, пахал землю. В древнем русле Тиссы, на приволье теплых дождевых вод, резвилось стадо гусей. Тут же, засучив штаны, белоголовые мальчишки ловили рыбу самодельными сетями. Осокори-великаны, уже зеленые от подножия до вершины, возвышались за дамбой; их густые тени лежали почти у самого берега Тиссы. Галчиные стаи лакомились в пограничных садах прошлогодней падалицей.
Еще один небольшой поворот железнодорожного полотна — и на паровоз начала надвигаться громада стального моста, переброшенного через Тиссу.
Там, посередине реки, и проходит государственный рубеж.
Олекса Сокач, Иванчук, Довбня, кондуктор, поездной мастер — все, кто вел поезд, молча всматривались в медленно приближающуюся границу.
Граница!.. Грань государства. Еще в далекие-далекие времена начали люди «рубеж рубить и грань гранить». Русский от немца, немец от француза, болгарин от турка отгораживались горами и пустынями, реками и болотами, лесами и степями, штыками и пушками, вековой смертельной враждой. И только меч и кровь, огонь и разорение на время стирали границу между народами. Мир был редким и недолгим гостем на всех государственных границах земного шара. Никакой народ ни в какую эпоху не мог протянуть через границу другому народу руку дружбы, братства и соединить свои усилия в борьбе за лучшую жизнь. Много сот лет назад китайцы воздвигали на своих границах Великую стену, существующую и поныне. Но еще выше этой стены, еще неприступнее стали национальные перегородки в умах людей. Немецкие завоеватели считали свои западные и восточные границы пределом, краем, концом «культурного, организованного, идеально сложенного германского мира». Турецкие поработители тоже считали, что «идеал прекрасного заключен лишь в пределах их мусульманского мира». Японские самураи чувствовали себя на своей земле самыми «великими людьми». Испокон веков уж так повелось: англичанин кичился перед французом, испанец — перед португальцем, итальянец — перед греком. Все они вместе презирали желтокожих и чернокожих, у индийцев, мавров, корейцев, негров, китайцев власть имущие в свою очередь воспитывали ненависть к белокожим. Непроходимые границы, «межи да грани, ссоры да брани» вдоль и поперек разрезали земной шар и людские сердца. Из поколения в поколение передавалось человеку это чувство границы, черты раздела.
