— Я начинаю думать, — однажды мрачно заявил Залесхофф, — что зря мы фальсифицировали отчеты «Спартака».
— Я никогда не сообщил бы ему настоящие цифры!
— Вагас, наверное, потрудился проверить первый отчет и обнаружил обман. Теперь он думает, что вы просто хотели получить контракт от департамента боеприпасов, и списал вас на убытки.
— Как он мог проверить цифры?
— Откуда мне знать? Это единственное разумное объяснение. Иначе почему он молчит? У него есть все необходимое, чтобы вас шантажировать. Зачем тянуть?
— Наверное, ждет, когда я пришлю ему отчет за последний месяц, — хочет создать у меня ложное чувство безопасности.
— Надеюсь, вы правы. Но ожидание действует мне на нервы.
Тут сомневаться не приходилось. Хотя причины я понять не мог. Сам я тоже чувствовал некоторое разочарование, однако реакция Залесхоффа меня озадачила. Почему сложившаяся ситуация так сильно — на мой взгляд, непропорционально — его нервирует? Мне все это представлялось несколько мрачноватой игрой, а для него было вопросом жизни и смерти. Очевидно, многое из того, что говорил мне Залесхофф, не соответствовало действительности.
Однажды вечером, за кофе, я снова обратился к предмету нашей договоренности. Это было нетрудно. Отчаяние Залесхоффа проявлялось сильнее обычного. Оставалось лишь дождаться его реплики. Потом я сказал:
— Признаюсь, это очень нервирует. И все же не могу понять, почему вы принимаете все так близко к сердцу.
— Не можете?
— Нет.
— Вам не кажется, что мир в Европе — это такая вещь, о которой стоит волноваться?
— О да. Мир в Европе, конечно! Но если бы мы на минутку спустились на грешную землю…
— Грешную землю! — В его голосе проступили сердитые нотки. — Грешную землю! Послушайте, Марлоу. Мне неприятно вам это говорить, потому что тупице вроде вас лучше ничего не знать, но в данный момент вы, черт возьми, нам нужны. Вы никогда не пытались открыть чемодан при помощи связки старых ключей? Подходит только один ключ, остальные совершенно бесполезны. Ключи, но не те. То же самое происходит теперь. И ключ — вы.
Меня немного раздражала его манера выражаться.
— Может, оставите метафоры и перейдете на простой английский?
— Конечно! Объясняю на простом английском: немцы делают все возможное, чтобы вбить клин в англо-итальянское сотрудничество на Средиземном море. Пытаются сохранить ось. Без нее невозможно сделать следующий ход в Восточной Европе. А они обязаны его сделать. Помните, что говорил Аристотель? Тиран, принесший обнищание, должен вести войну, чтобы его подданные были заняты и нуждались в руководителе. Пока Италия находится в выгодном положении. Она может натравливать Германию на Францию и Англию. Но лишь потому, что заручилась поддержкой в обоих лагерях. Ось для нее так же важна, как для Германии. Если Италия однажды попадет в зависимость от лондонского Сити, ей конец. Англичане будут финансировать ее тяжелую промышленность и задушат кредитами, пока лира совсем не ослабеет и не рухнет. Тогда они обвяжут Муссолини ленточкой и преподнесут Гитлеру в качестве рождественского подарка. Сила Италии на юге заключается в северной оси. Только взаимные подозрения мешают полному совпадению интересов Германии и Италии. По какой-то непостижимой причине вы, Марлоу, имеете возможность превратить их подозрения в открытое недоверие. И вы спрашиваете, почему я волнуюсь!
— Я по-прежнему спрашиваю: почему вы так волнуетесь?
Он вскинул бровь, явно собираясь вспылить, затем взял себя в руки.
— Повторить все сначала?
— Думаю, — вмешалась девушка, — господин Марлоу хочет знать, при чем тут ты.
Залесхофф тяжело вздохнул.
— Я американский гражданин, — начал он, — и…
— Знаю, — раздраженно перебил его я. — Вы американский гражданин и считаете, что мы, люди доброй воли, должны объединиться ради сохранения мира в Европе. Знаю. Все это я уже слышал. Но вы не ответили на мой вопрос. Вагас предупреждал меня насчет вас. Вы ведь предвидели такую возможность, правда? И подстраховались, дав мне понять, что ожидали подобного предупреждения. А знаете, что именно он мне сказал? Что вы и ваша сестра — агенты советского правительства.
Залесхофф смотрел на меня, приоткрыв рот. Потом перевел взгляд на девушку. Я едва сдерживал торжествующую улыбку. К счастью, мне это удалось, поскольку Залесхофф внезапно расхохотался и ударил себя ладонью по колену.
— Советские агенты! — истерически вскрикивал он. — Это уж слишком, Бог мой!
Я терпеливо ждал, пока он закончит смеяться. Потом сухо заметил:
— Вы все еще не ответили на мой вопрос.
Внезапно Залесхофф стал серьезным.
— Минутку, Марлоу. Не торопитесь с выводами. Подумайте, зачем мне, респектабельному американцу…
Я раздраженно взмахнул рукой, призывая его замолчать.
— Ладно, ладно!
— И…
— Оставим это. Но, — я погрозил ему пальцем, — вы не останетесь в претензии, если я сделаю собственные выводы, правда?
— Какие у нас могут быть претензии, господин Марлоу? — с милой улыбкой спросила девушка.
Вопрос почему-то поставил меня в тупик. Я больше не стал развивать эту тему, хотя решил, что обязательно к ней вернусь. Однако такая возможность представилась не скоро. Три дня спустя, к шумной радости Залесхоффа, мне пришло письмо от Вагаса.
В воскресенье, в половине третьего дня, я покинул отель «Париж» — как обычно, в сопровождении двух неприметных мужчин — и встретился с Залесхоффом в кафе неподалеку от замка. Тамары с ним не было. Он заказал для меня кофе и посмотрел на часы.
— У нас десять минут, а потом начнем.
— Начнем что?
— Избавляться от двух ваших теней.
— Я встречаюсь с Вагасом только вечером, почти в одиннадцать.
— Возможно, но начинаем мы уже сейчас.
— Послушайте, Залесхофф, — раздраженно запротестовал я, — не пора ли объяснить, что все это значит?
— Слушайте. Вам нужно каким-то образом избавиться от тех двух парней, но их не купишь на простые трюки вроде отеля с двумя выходами. Я понаблюдал их за работой. Они знают свое дело. Кроме того, если вы попытаетесь их надуть, они поймут, что вы что-то замышляете, а это уже плохо. Нужно сделать так, как будто они потеряли вас случайно — по крайней мере все должно выглядеть случайностью. Вот тут нам пригодится шествие.
— Какое шествие?
— Фашистских молодежных организаций «Балилла» и «Авангардисты» — нечто вроде военизированных бойскаутов. Они маршируют от центрального вокзала вместе с отрядами чернорубашечников и под их командованием. Детей привезут из Кремоны, Брешии, Вероны и других городов на специальных поездах. Колонны пройдут маршем до Соборной площади, чтобы послушать одного из фашистских боссов, который расскажет им, какая замечательная вещь война. Потом они споют «Юность»[75] и промаршируют обратно. Именно на обратном пути вы и проделаете свой трюк.
— Трюк? Только не говорите мне, что я должен одеться в форму итальянского бойскаута и присоединиться к маршу.
— Давайте без шуток.
— Простите.
Он с серьезным видом наклонился вперед.
— Вы когда-нибудь пробовали пересечь дорогу, когда по ней движется многолюдная процессия?
— Да.
— И вам это удалось?
— Нет.
— Вот именно! А теперь слушайте.
Залесхофф говорил пять минут без перерыва.
— Может получиться, — признал я.
— Получится. Главное — правильно рассчитать время.
— А вдруг они меня не пропустят?
— Пропустят, если Тамара сделает свое дело.
— Ладно, попробую.
— Хорошо. Допивайте кофе, и пойдем. Два парня в черных фетровых шляпах — это они?
— Да.
— Тогда идем и все вместе полюбуемся шествием.
День стоял чудесный. Небо очистилось, и солнце отбрасывало резкие тени на покрытые пылью дороги. На тротуарах толпились люди. Казалось, на улицу вышли все миланские семьи. Мужчины и женщины были в черном, маленькие девочки — в белом, мальчики и девочки постарше — в форме «Балиллы» и «Авангардистов». Флаги и значки с портретом Муссолини шли нарасхват. Молодые летчики, перепоясанные ремнями, фланировали группами по три или четыре человека, бросая взгляды на стайки хихикающих фабричных работниц. Стены домов украшала роспись по штукатурке с изображением профиля Муссолини. Кафе вдоль маршрута шествия были заполнены усталыми мужчинами и женщинами — родителями и родственниками участников, которые приехали, как объяснил мне Залесхофф, рано утром на специальных поездах. Многие женщины держали на руках плачущих младенцев.
Мы не без труда устроились на ступеньках многоквартирного дома на Корсо Витторио Эмануэле. Тротуар впереди нас был заполнен сплошной массой зрителей. За ними с интервалом в три ярда стояли вооруженные чернорубашечники — чередуясь, один лицом к толпе, другой к проезжей части. В нескольких ярдах от нас прижимались к стене два сыщика в штатском — бледные, невозмутимые мужчины средних лет, вероятно, кадровые полицейские.
