Шифровку составил обстоятельную: информировал о событии в Ленинграде, дал указание не спускать глаз с Мордехая Шварца в течение всего времени пребывания того в Москве, приказал срочно выяснить, кто такой Тимур Рахитов и с какой целью он посетил Ленинград… Не имеет ли он отношения к агенту Серому? Если это предположение подтвердится — можно быть уверенными, что Тимур действовал по заданию чекистов… Ирэн Грант предписывалась строжайшая осторожность. Грин требовал немедленно сообщить ему сведения о Василии Прокудине.
С наступлением ночи Грин с ружьем за спиной и патронташем у пояса отправился к шоссе на Загорск, до которого от его убежища по прямой было километров шесть. И этот путь он заблаговременно изучил, шел быстро. Вышел точно к условленному месту. Вот и большой, покрытый зелеными лишаями камень, в углубление под который он осторожно положил металлическую коробочку с шифровкой. Убедившись, что за ним никто не следит, Грин быстро покинул шоссе и опять ушел в лес.
Секретарша заглянула в дверь.
— Михаил Борисович, возьмите трубочку.
Рахитов потянулся к телефону, не отрывая глаз от лежавших перед ним бумаг, буркнул:
— Слушаю.
Если бы секретарше взбрела в голову мысль снова взглянуть на своего шефа, она была бы поражена переменой, мгновенно происшедшей с ним. Услышав в телефонной трубке знакомый голос, он весь как-то съежился, побледнел — говорил Годдарт. Ему нужен был пропуск, срочно.
Рахитов послушно позвонил в бюро пропусков, дал указание пропустить к нему гражданина Егорова. Потом осторожно опустил трубку на рычажок и платком вытер холодный пот, проступивший на его физиономии. Итак, им опять что-то нужно! Чего еще потребует от него этот страшный человек с рыжей бородой и спрятанными за большими очками в золотой оправе жестокими глазами?
Как только за Годдартом закрылась дверь в приемную, выражение спокойной солидности точно стерли с его рыхлой физиономии, и Рахитов остро почувствовал какую-то беду.
Годдарт был немногословен.
— Сегодня, сейчас же, повидайте вашего сына и выясните у него, зачем он ездил в Ленинград?
— В Ленинград? — вскинул брови Рахитов в искреннем удивлении.
— Да, вы же слышали — в Ленинград, — с холодной угрозой подтвердил Годдарт. — Две недели назад. Вы должны добиться того, чтобы ваш сын сказал вам правду: что ему там понадобилось, за кем он следил и почему… — Годдарт говорил сухо, враждебно и, очевидно, желая подчеркнуть, насколько срочно следует выполнить его поручение, даже не сел.
— Это имеет для вас значение? — спросил Рахитов, желая выиграть время и осмыслить услышанное от «Егорова».
Годдарт посмотрел на него с невероятным презрением.
— Очень большое значение, — подтвердил он, — и в первую очередь для вас лично… Выясните, не вызывали ли вашего сына в КГБ, о чем его там расспрашивали, какие он дал показания.
— КГБ… — в страхе произнес Рахитов.
— Дошло наконец? — Годдарт удовлетворенно хмыкнул: казалось, переживания Рахитова доставляли ему удовольствие. — Ваш прыткий сынок, если его вовремя не остановить, может подвести вас… понимаете?
— Да, да. Конечно… — Рахитов вскочил, засуетился. — Я сейчас же поеду домой, повидаю Тимура.
Годдарт бросил взгляд на наручные часы.
— Ровно в семнадцать тридцать мы встретимся на Гоголевском бульваре, у памятника, я буду вас ждать, — взял отмеченный Рахитовым пропуск и ушел.
Тимур оказался дома. Неестественно бледный, расстроенный, Рахитов плюхнулся в кресло и скверно выругался. Он заявил Тимуру, что сегодня его вызывали в Комитет государственной безопасности и там он имел крайне неприятный разговор. Это были общие слова, однако ничего иного Рахитов сказать и не мог, — ведь он пока что не располагал сведениями, касающимися этой странной поездки Тимура в Ленинград. Он был обязан заставить Тимура сказать правду, вызвать его на откровенный разговор и в то же время инстинктивно боялся и этого разговора и откровенности, чувствовал — юноша неспроста скрыл от него свою поездку. Подсознательно Рахитов опасался услышать от сына о возникших у того подозрениях. С ужасом понял: сейчас с этим пареньком он говорит не как отец, а как агент иностранной разведки Серый, иначе нельзя.
Так настал тот момент, о котором Тимур мечтал и которого страшно боялся, — беседа с отцом, предельно откровенная, наконец-то состоялась. Тимур не имел оснований что-либо скрывать, на этот раз он без обиняков выложил свои сомнения, подозрения, с болью и еле сдерживаемыми слезами поведал о своих страданиях, рассказал о встрече с «Ириной Петровной», Ирэн Грант, в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького и высказал полную уверенность: Егоров, с которым она поддерживает тайком контакт — предатель, как и тот «полковник». Тимур не ограничился исповедью и пересказом того, что было в КГБ, он задал Рахитову ряд вопросов и потребовал объяснений.
Рахитов сидел молча, чувствуя, что еще немного — и он потеряет сознание или сойдет с ума от страха.
Надо было что-то говорить. Но что? Тимур ждет от него откровенности. Вот сейчас он решит, насколько правильны были возникшие у него подозрения, и начнет действовать. Любопытно, что стал бы он делать, узнав правду? Но Рахитов не мог, физически не мог пойти на риск, да и к чему Тимуру истина? Что, собственно, он хочет, почему сует нос не в свое дело? Рахитов почувствовал, как злоба снова овладевает им, и постарался взять себя в руки — Тимур ни в коем случае не должен был ничего заметить. Он сделал вид, что весьма огорчен, с наигранной искренностью заверил сына, что понятия не имеет, что за люди Ирина Петровна и Егоров и зачем им понадобилось втираться в его окружение: Он так и сказал «окружение». Рахитов поблагодарил Тимура за откровенность, основательно выговорил ему за то, что тот не нашел в себе мужества «прямо и чистосердечно» поделиться с ним, своим отцом, возникшими у него мыслями, и обещал не откладывая в долгий ящик разобраться в сложившейся ситуации. В заключение Рахитов взял с Тимура честное слово, что этот тяжелый и неожиданный разговор останется между ними, обещая в свою очередь вернуться к нему — не сегодня, так завтра.
Весь этот день Рахитов пытался определить свое поведение при новой встрече с «Егоровым», решить — в какой мере он должен быть с ним откровенным, но ни к какому выводу не пришел: он-то в отличие от Тимура знал, с какими страшными людьми связал свою судьбу, знал, что в случае чего пощады от них ждать не следует. Он так ничего и не надумал, придя в условленное время к памятнику Гоголю. Егоров не заставил себя ждать, — они как бы случайно пошли по бульвару вместе.
— Ну? — спросил Годдарт.
Рахитов рассказал все, как было. Дошли до метро «Кропоткинская». Годдарт небрежно кивнул и быстро начал спускаться по ступенькам: он спешил сообщить Грину ответ на его запрос и получить от него указание, что делать дальше.
Приказание от Грина он вскоре получил.
Прогулку к Загорскому шоссе пришлось повторить через неделю. В условленный день Грин пришел к заветному камню и взял из тайника под ним металлическую коробочку, точно такую же, как та, которую оставил он. Удалившись на значительное расстояние от шоссе, вынул из коробки шифровку: в ней сообщалось об аресте Мордехая Шварца. Это был удар, от которого Грин пошатнулся. Неужели неудачи не перестанут преследовать его в этой стране? Итак, придется все начинать сначала.
Прошло не менее часа, прежде чем Грин оказался в состоянии снова приняться за шифровку: Тимур Рахитов — сын агента Серого, завербованного Ирэн Грант в помощь Годдарту-Егорову. Серый имел беседу со своим сыном, и тот сообщил ему следующее: заподозрив отца в связях с иностранцами, начал следить за Грант, хотел выдать органам КГБ подозрительного «полковника», приходившего к Лиховой, но, к сожалению, потерял его. Был вызван на площадь Дзержинского — боясь запутать отца, правды там не сказал.
Грин, не сходя с места, принялся составлять очередное указание своим помощникам. О мерах, которые следует принять после провала Мордехая Шварца, придется еще подумать там, в бункере, но относительно Тимура Рахитова дело не терпело отлагательств — чего доброго, он или начнет исповедоваться своей возлюбленной Марине Нарежной, чтобы вернуть ее любовь, или пойдет в КГБ и там разнюнится. А тогда чекисты схватят Серого, Годдарта-Егорова и Ирэн Грант. Такого провала следовало избежать любой ценой. Грин написал шифрованный приказ, спрятал его в тайник и побрел в свое убежище под дубом. Он знал: его приказ будет в надежных руках.
Что-то в жизни надломилось. Тимуру казалось — запираясь и болтая вздор, он ведет себя умно и житейски правильно, а на деле получилось не так. Чего-то он все-таки не знал, в чем-то допустил ошибку. Тимур верил: скоро все само собой образуется, ведь теперь это дело в надежных руках отца, которому он привык доверять. Однако шли дни, а ничего не менялось. Можно было подумать, будто отец умышленно избегает его. У Нарежных встречали его с ощутимым холодком, кончилось тем, что Марина как-то позвонила ему и сообщила, что на неделю уезжает к тетке в Тамбов, просила писать: Яшин переулок, двадцать один… Но Тимур хорошо понимал: ей стало невмоготу с ним, и не уезжает она, а бежит от него, от фальши и лжи. Конечно, он не будет писать ей, подождет. А может, она вовсе и не уехала в этот Яшин переулок, а прячется от него? На сердце стало пусто, тоскливо. Бродил по городу, не находя себе места.
