После обеда в тот день, когда мы были на охоте, ему полегчало, и он заснул. Проснулся от стука в дверь; заведующий дровяным складом Блохин пришел сообщить Василию Петровичу, которого знал как умелого охотника и собирателя всяких курьезных вещичек, что на заборе у лесной школы сидит белая сорока. Глаза учителя сразу заблестели: он должен немедленно добыть сороку, чтобы сделать из нее чучело, которое пополнит школьную коллекцию. Он стал искать ружье, но тут вспомнил, что отдал его сыну и велел спрятать от детей. Долго не раздумывая, Василий Петрович схватил со стены запыленную старую берданку, которая висела между трофейными рогами, и поспешил во двор.
Лесная школа находилась неподалеку, и через минуту оба были на месте. Блохин показал на крышу: там сидела снежно-белая сорока. Бог знает, почему она выбрала именно это возвышенное пристанище, но сороки — весьма любопытные создания, возможно, она хотела побольше увидеть. Учитель осторожно крался вдоль забора, чтобы подобраться как можно ближе, потому что не верил, что достанет ее из старого ружья.
Белая сорока, ни о чем не догадываясь, расправила крылья и перелетела на высокую жердь, которая торчала в заборе.
Опытный охотник остановился. Расстояние до сороки сократилось на двадцать шагов — вполне достаточно, чтобы достать ее и из старой берданки.
Он прицелился и спустил курок.
Раздался выстрел и придушенный стон.
Блохин, стоявший позади, побледнел от страха. Затем бросился вперед, но не сделав и пяти шагов, отчаянно закричал.
Отец лесничего лежал на земле, и от его головы расползалось на белом снегу кровавое пятно.
— Что… что с вами? Что случилось? — сдавленным голосом спрашивал Блохин, наклоняясь к раненому.
Учитель не отвечал. Он лежал недвижно.
Напряженную тишину нарушил какой-то слабый шум. Блохин поднял голову и увидел у забора белую сороку. Она беспомощно трепетала крыльями, при каждом взмахе разбрасывая вокруг себя красные капли, которые падали на снег и блестели как рубины.
Василий Петрович лежал лицом к земле. Когда Блохин его повернул, он увидел на правой стороне лица учителя большую рану. Блохин вскочил и побежал в избу, отчаянно крича на бегу:
— На помощь, на помощь… Несчастье! Петрович умирает…
На крик выбежали люди. Среди них был и фельдшер, который раз в неделю приезжал сюда для осмотра лесников. Одним из первых он подбежал к Василию Петровичу, тотчас же осмотрел его, затем встал, оглядел присутствующих и произнес:
— Еще дышит. Отнесите осторожно в избу, там я его перевяжу и скорехонько отвезу в больницу. Запрягайте лошадей в большие сани — только побыстрее. Каждая минута дорога…
Фельдшер хотел еще что-то добавить, но тут кто-то жалобно заскулил. При общем смятении никто не заметил, как прибежала учительская собака Динка. Низко опустив голову, она уставилась на своего хозяина, потом легла около него, подняла морду и тоскливо завыла. Фельдшер крикнул;
— Уведите пса!
Но это было сделать нелегко. Едва один из присутствующих протянул руку, чтобы схватить собаку за ошейник, как она оскалила зубы и так грозно зарычала, что тот мгновенно спрятал руку и ругнулся:
— Тьфу ты, бестия!
«Бестия», однако, и не думала покидать своего хозяина, которого нашла без признаков жизни, и подозрительно оглядывала окружающих — кто из них причинил ему зло? Динка еще никогда не испытывала такой злобы на людей и, казалось, готова была броситься на первого попавшегося. И только услышав знакомый голос жены лесничего, постепенно успокоилась, но своего хозяина все равно не оставила: пошла за ним, когда его понесли в избу, вползла в комнату и легла возле кровати, куда его положили. Она не спускала с фельдшера своих печальных серых глаз и внимательно следила за каждым движением его рук, когда он бинтовал раненому голову.
Затем молодой лесник Козлов поспешил на лыжах к лесничему с печальным известием. Он бежал что было сил, выигрывая у времени драгоценные минуты, которые оставляли лесничему надежду на встречу с живым отцом. В лесу раздавались выстрелы охотников, не предполагавших, что через минуту гон прекратится и они сами сломя голову помчатся на место происшествия…
Лесничий прибежал к дому как раз в ту минуту, когда его отца осторожно клали на сани. Василии Петрович лежал на подушках, и на бинте, которым была обвязана голова, уже проступала кровь.
— Жив? — шепотом спросил он фельдшера.
— Жив, — глухо ответил тот и, услышав облегченный вздох лесничего, участливо добавил:
— Жив, но потерял много крови, нужно спешить.
— Едем, — сказал лесничий и тотчас же, простоволосый, в том виде, в каком сюда прибежал, влез в сани. Шапку, наверно, потерял в спешке по дороге, кто-то из присутствующих дал ему свою. Лошади выбрались на дорогу, за санями бежала верная Динка…
Филипп Филиппович закончил историю, которую знал со слов Блохина и других. В комнате настала тишина. Лишь старые часы тикали на стене. Жена лесничего Вера Николаевна вздохнула:
— Наши еще не вернулись… Мне так тяжело, что… Она не договорила. Кто-то застучал в дверь, и в комнате появился невысокий мужчина средних лет. Это был Блохин. Он положил на стол старое ружье и мертвую сороку. Она, действительно, была совершенно белая.
Курилов взял в руки ружье, у которого отсутствовал затвор, и процедил сквозь зубы:
— Разве это ружье? При выстреле затвор запросто вылетает, вот тебе и готово… Вы должны были предостеречь Василия Петровича!
— Василий Петрович более опытный охотник, чем я. Он сам не должен был брать эту «пушку», пропади она пропадом. Я говорил ему, что сомневаюсь, сможет ли он из нее попасть в сороку… — покашливая, отвечал Блохин.
— Если бы вы не сказали ему вообще об этой белой сороке, не было бы и несчастья… Но тут уж, наверно, судьба так распорядилась, — размышлял Курилов.
— Да, да, судьба играет человеком, — поддакнул Блохин и снова закашлялся. — Извините, я простудился.
Я подошел к нему и иронически сказал;
— Иногда и люди играют с судьбой…
Все удивленно повернулись ко мне, не понимая, что я имею в виду.
— Не понимаю вас, — хрипло пробурчал Блохин, и его усмешка сразу пропала.
— Поймете, если я вам напомню про медвежье сало, — произнес я, подчеркнув последние слова.
Блохин хмыкнул и нервно поправил волосы.
— Вы об этом знаете? Так это же была шутка… Случайная неуместная шутка… Держали пари на сущую безделицу — бутылку водки, которую я, кстати, почти и не пью.
— А за эту шутку «случайно» заплатили мы, четверо, те, что сидим сейчас перед вами.
— Очень сожалею, но скажите, пожалуйста, как вы об этом узнали? — удивился Блохин и покраснел.
— Это мой секрет, — сказал я, заметив его смущение.
С той минуты, как Блохин вошел в комнату и начал говорить, его голос мне сразу же показался знакомым. Когда он, покашливая, продолжил разговор, я усиленно пытался вспомнить, где я слышал этот голос? Где, где это могло быть? И тут у меня в голове пронеслась картина: я стою у открытой форточки вечером после нашего приезда. Но не ошибаюсь ли я? Рискнуть?
Блохин блуждал глазами по комнате, потом глянул на меня и со вздохом сказал:
— Поневоле поверишь в чудеса. Ведь кроме нас троих, никто о медвежьем сале не знал.
В коридоре послышались шаги, затем стук в дверь, и на пороге появилась могучая фигура возницы, вернувшегося из больницы, куда он отвез раненого с лесничим. Вера Николаевна бросилась навстречу:
— С чем вернулся, Демидыч? Как Василий Петрович?
Демидыч снял мохнатую ушанку, провел рукой по усам, на которых блестели тающие льдинки, и коротко сказал:
— Жив, но без сознания. Муж велел вам передать, что останется у отца до тех пор, пока не минет… как это, не могу вспомнить слово, ну, как это бывает у капиталистов…
— Кризис, — помог я Демидычу.
— Вот-вот, именно так. Теперь, должно быть, уж кончается кризис, — ответил Демидыч.
— Садитесь, я налью вам чаю, — предложила Вера Николаевна.
— Что же, стаканчик, а то и два пропущу. Холод на улице знатный, — согласился Демидыч.
— Кушайте, пожалуйста, вот пирог, — хозяйка подвинула ему тарелку.
Демидыч с удовольствием пил чай, помешивая ложечкой, и, согревшись, продолжил рассказ:
— Все было бы хорошо, если бы не собака. Добрались мы до больницы, нас встретили и тотчас же отнесли Василия Петровича на операцию. Динка бежала за ним, ее отгоняли, но она не давалась, одну настырную медсестру даже хватила за руку. Ничего особенного, только та долго шумела… Даже нашего лесничего Динка не хотела послушаться. Скулила и царапала дверь операционной, где исчез ее хозяин, и лишь после долгих уговоров легла под лавочку, и — ни с места. Часа два мы ждали, пока не вышел доктор, наверное, самый главный в больнице, и сказал, что операция прошла успешно, во всяком случае, они сделали все, что могли. Теперь надо ждать кризиса. Но это уже не в их власти, все зависит от какой-то… конвиции.
