В лабиринте цокольного этажа довольно прохладно. Они шли по коридору мимо входов в отдельные клинические отделения, специальные лаборатории и кабинеты администрации. Навстречу им — санитары, осторожно двигавшие каталки с тяжелобольными. Торопливо пробегали врачи, мужчины и женщины, медсестры. В неоновом свете все они казались больными. А действительно больные выглядели как умирающие.
Ханни очень устала. Время от времени она останавливалась и отдыхала. Она не жаловалась. Лишь однажды с тяжелым вздохом проговорила:
— Почему Харальд? Почему именно Харальд?
Почему именно Бравка, подумалось Барски. Не надо, сказал он сам себе, перестань! Немедленно прекрати думать об этом.
— Не знаю, Ханни, — сказал он. — И никто не знает.
Не утешай! И не говори ей, будто дела у него не так уж плохи. Толковый он врач, этот, из психиатрии. «Она под сильным действием транквилизатора. Увидев мужа, в таком состоянии она не все поймет… Но его смерть не будет для нее полной неожиданностью…» Толковый он врач, ничего не скажешь. Будь оно все проклято, подумал Барски.
Когда он вместе с молодой женщиной свернул в коридор, ведущий в хирургическое отделение, она тяжело повисла на его руке. Вот они перед закрытой белой дверью. Барски позвонил. На вешалке слева от них висела дюжина белых халатов. В пластиковой ванне примерно на сантиметр в дезинфицирующей жидкости стояли столько же пар белых пластиковых туфель. Табличка на двери предупреждала о необходимости надеть халат и эти большие белые туфли. «Вход только с разрешения лечащего врача. Детям вход запрещен».
— Подожди-ка, Ханни!
Барски снял с крючка халат и помог ей облачиться в него. Он застегивался на спине на два крючка. Помог надеть белые туфли, а потом сам надел такие же и набросил на плечи халат. Дверь открыла молодая медсестра с раскосыми глазами и загорелым лицом.
— Добрый день, сестра. Это фрау Хольстен. А я доктор Барски. Я звонил и предупредил, что мы придем. Мы договорились с профессором Харнаком.
— Да, он предупреждал. — Девушка, скорее всего уроженка одной из азиатских стран, говорила по-немецки с трудом.
Они вошли в просторную приемную. Здесь было несколько столов и с десяток стульев. Двое мужчин в белых халатах кивнули им. Барски знал их. Это были люди Сондерсена. Пожилая полноватая сестра подняла голову:
— Да, слушаю вас?
— Все в порядке, сестра Агата, — сказал один из них. — Это доктор Барски и фрау Хольстен.
Из приемной небольшой коридорчик вел к палатам. Несколько сбоку, подальше, они увидели что-то вроде стеклянного куба, напомнившего им диспетчерскую аэропорта. Здесь перед мониторами сидели три медсестры, которые внимательно наблюдали за желтоватыми и красными зигзагами и синусоидами, за цифрами и вспыхивающими точками, которые показывали состояние жизненно важных органов пациентов. А те лежали за дверями, каждый был подключен к сверкающей металлом аппаратуре проводами или шлангами, фиксированными на груди пациентов, на руках или во рту.
На Ханни, которой никогда раньше не приходилось попадать в реанимационное отделение, увиденное произвело страшное впечатление. Она без сил опустилась на стул.
— Какой ужас!
— Здесь за Харальдом ведется круглосуточное наблюдение. Чуть что, сразу вызывают врача. Посиди, отдохни.
— Боже милосердный, — едва слышно прошептала Ханни. — Боже милостивый.
Сестры бесшумно сновали туда-сюда, исчезали за дверью и снова появлялись. А трое в стеклянном кубе, не отрываясь, следили за показаниями мониторов.
Открылась дверь. В защитном халате и белых туфлях из коридора вошел Эли Каплан. При виде Барски он быстро подошел к нему, чтобы что-то сказать. Но Барски покачал головой, указав подбородком на Ханни. Каплан хотел было поздороваться с нею, но она его не заметила.
В конце коридора медсестры устроили уютный уголок отдыха, поставили столики, стулья, на подоконниках — вазы с цветами. Четверо молодых женщин в белом отдыхали с чашечками кофе в руках и о чем-то болтали. Время от времени одна из них начинала хихикать.
Каплан отвел Барски в сторону и прошептал на ухо:
— Постарайся побыстрее увести Ханни отсюда! А сам немедленно возвращайся!
— Что-нибудь случилось?
— Да.
— Что?
— Нам необходимо срочно что-нибудь предпринять.
— Да говори же!
— Нет. Уведи сначала Ханни. И поторапливайся. Я жду тебя здесь.
Медсестра в углу снова захихикала. Барски повернулся к Ханни:
— Ну, пойдем же, хорошая моя, моя красавица!
Они переступили порог палаты номер три. Здесь стояло пять кроватей. На трех лежали пациенты. Один, не переставая, стонал. Рядом с ним стояла сестра и аккуратно списывала показания приборов. Второй пациент лежал неподвижно, подключенный к аппаратуре искусственного дыхания. Увидев мужа, Ханни так и отпрянула.
Торс Харальда Хольстена был обнажен. На груди закреплено множество электродов. Рядом с постелью стояло много разной аппаратуры, несколько металлических ящиков неизвестного ей назначения были установлены над головой больного. Лицо — бледное-бледное, выступили скулы, из носа к прибору у стены тянулся серебристый проводок.
Барски не удержал Ханни, и она в полуобморочном состоянии осела на пол. Он с трудом поднял ее и посадил на стул.
— Харальд! — всхлипывала она. — Харальд!
Ее муж не открывал глаз и, по-видимому, не слышал ее.
— Харальд!
— Слишком круто, — проговорил вдруг Хольстен. — Вы с ума сошли! Да еще по кругу!
— Харальд, милый, это я. — Ханни склонилась над его лицом.
— Кто знает, чем он занимается, — сказал Хольстен. И нерв под его левым глазом дернулся. — Ничего не выйдет Почему клубника? Нет, я не хочу… Никакой клубники… Клубники ни в коем случае.
— Харальд. Боже мой, Харальд!
— Как Герпес? — сказал Харальд. — Как Герпес? Ничего не получится. Смена скорости движения, семь, три, один, девять, девять, три. Почему все зеленое?
Когда Хольстен начал называть цифры, Барски оцепенел и схватился за спинку кровати.
— О Харальд, Харальд! — всхлипывала Ханни.
— Рейган тоже говорил… Жидкости нет… Да, вакцину мы получили… Все закодировано… Иди, прижмись к моему сердцу. Я хочу опять быть с тобою… Сейчас они поют… Как когда-то в мае… Как когда-то в мае… Смена скорости движения, семь… три… один…
— Позволь, Ханни, — попросил Барски. — Я хочу попытаться…
Теперь он наклонился над Хольстеном совсем низко и тихо, проникновенно проговорил:
— Доктор Хольстен, каков код?
— Смена скорости движения, семь, три, один, девять, девять, три, — совершенно отчетливо ответил Хольстен. И снова начал бредить: — …Мне непременно нужно сегодня уехать. В Лондон… В Лондоне я вам все покажу… Нет, в декабре… В конце декабря… И такой самолет… Прямо в дом… Все горит, сверкает… Снег… Каштаны… Как рано все расцвело… Зимой…
— Харальд! — в отчаянье воскликнула Ханни.
— Бессмысленно обращаться к нему, — сказал Барски, мучимый страшной догадкой. — Он ничего не соображает…
— О чем ты его спросил?
— Это такой тест. Пока он действительно в очень тяжелом состоянии… Я ведь говорил тебе, положение критическое…
Мужчина на соседней койке громко застонал.
— Что это за проводок у Харальда в носу? — прошептала Ханни. Она сжимала руку Барски, и ее ногти впивались в мякоть его ладони. — Вот этот вот…
— Кислород, чтобы легче дышалось. У стены аппаратура для подачи кислорода, видишь?
— «Вдова Клико»… — проговорил Хольстен. И еще: — С золотыми часами…
— А провода из этого ящичка? — спросила Ханни. На передвижном столике рядом с кроватью стоял черный аппарат.
— Стабилизатор сердечной деятельности, — ответил Барски.
— Стабилизатор?
— Пусть отойдет от окна… Не подходит так близко… Вы упадете… С такой высоты, — бредил Хольстен, и нерв под его глазом дергался.
Запикал аппарат. Тут же в палате появилась медсестра и подбежала к постели неподвижно лежавшего пациента.
— У Харальда перед операцией нарушилась сердечная деятельность, Ханни. В этом вся сложность! Не могут же они вставить ему стабилизатор прямо в грудь. Поэтому и поставили выносной стабилизатор.
