И — момент истины.
Капитан подводил итоги: силы подразделений, попавших в Котел, исчерпаны, извне подкреплений не будет. Фюрер кивнул. Замедленным движением развернулся к карте, обхватил пальцами подбородок. Другая рука, чуть подрагивая, приподнялась. Капитан смолк на полуслове: фюрер выровнял накренившийся значок и пустился толковать о танковой дивизии СС, находившейся в трех неделях пути от Сталинграда. Капитан заговорил снова, машинально воспроизводя затверженную наизусть речь, но его уже не слушали. Речь утратила смысл, предлоги и союзы выпали, глаголы обратились в свою противоположность, существительных никто не понимал.
И снова молчание. Проскрипели сапоги капитана — закончив доклад, офицер отошел, уступая место старшим. Гитлер обвел взглядом своих генералов, глаза его молили, яростный красный цвет, оккупировавший карту, зловещим отсветом ложился на его лицо. Фельдмаршал Кейтель с лицом, перекошенным судорогой восторга, выскочил вперед, грохнул сапогами и в мертвой тишине проревел:
— Мой фюрер, мы отстоим Сталинград!
На следующий день Фосс впервые нормально позавтракал. По дороге в оперативный штаб его окликнули, просили зайти в Закрытую зону I. Он снова уселся на жесткий стул напротив Вайсса. Полковник перегнулся через стол и протянул Фоссу конверт. Его последнее письмо Юлиусу, так и не прочитанное, и к нему записка:
Сталинград, Котел
12 января 1943 года
Уважаемый капитан Фосс,
сегодня к нам прибыл офицер, чтобы вывезти вашего брата из Котла. На мою долю выпал печальный долг сообщить вам, что майор Юлиус Фосс умер 10 января. Мы, его солдаты, хотим уверить вас, что наш майор ушел из жизни с таким же мужеством, с каким терпел ее страдания. Он не думал о себе, все его мысли и заботы были о вверенных ему людях…
Фосс не смог дочитать до конца. Он сложил и свое письмо, и солдатскую записку обратно в конверт, отдал честь полковнику СС и вернулся в главное здание. Там он опрометью кинулся в туалет и в муках расстался с первым завтраком, который позволил себе за много недель.
Известие об окончательном разгроме Шестой армии достигло его в тот же день словно с огромного расстояния. Слова напрасно пытались проникнуть в его мозг, будто в сознание больного ребенка. Все это происходит на самом деле или нет?
Дела валились из рук, он рано закончил работу. Всех сотрудников оперативного штаба придавил неотвратимый рок; генералы собрались возле карты, как в почетном карауле у гроба. Фосс постоял и побрел к себе. По дорогое постучался в соседнюю дверь, к Веберу. Открыл незнакомый офицер.
— Где Вебер? — спросил Фосс.
Незнакомец понятия не имел. Фосс заглянул в другую комнату, обнаружил там еще одного капитана, тот курил, сидя на кровати.
— Где Вебер? — повторил Фосс.
Капитан приспустил уголки губ, покачал головой.
— Нарушение правил безопасности, что-то в этом роде. Вчера его забрали. Я ничего не знаю, можете и не спрашивать. В этой… обстановке… лучше не знать, — намекнул капитан, а Фосс все не трогался с места, упорно таращился на него, так что капитану пришлось добавить к своим словам еще крупицу информации: — Тут ходят кое-какие слухи… Лично я ни за что бы не поверил, да и вы тоже, если знали Вебера…
Фосс упорно молчал, и капитан, не зная уж, что делать, поднялся с места и подошел к двери, вплотную к нему.
— Я знал Вебера, — пробормотал Фосс, понимая, что ничего-то он не знал.
— Его застукали в кровати с мальчишкой — рассыльным мясника.
Вернувшись к себе, Фосс написал родителям. Письмо вконец опустошило его, руки тяжело и безнадежно повисли вдоль тела. Он рано лег в постель и проспал до утра, хотя дважды просыпался, и лицо его было влажно от слез. Утром его разбудил ординарец с приказом от генерала Цайтлера явиться немедленно.
Цайтлер заботливо усадил его, сам, против обыкновения, сел напротив, перегнулся к нему через стол, даже разрешил курить. Добрый дедушка, а не строгий начальник.
— Плохие новости, — сказал он, машинально поглаживая ляжку. — Печальные новости. Ваш отец умер вчера вечером…
Фосс уперся взглядом в левое плечо Цайтлера. В ушах шумело так, что больше он ничего не расслышал, в сознание вплыли лишь слова «отпуск по семейным обстоятельствам». К полудню он уже стоял освещенный мертвенным зимним светом у железнодорожных путей. Серый мешок с одеждой у ног, рядом — небольшой коричневый чемоданчик. На горизонте чернела кромка далеких сосен. Берлинский поезд отправлялся в час пополудни, и, хотя Фосс ехал навстречу безысходному горю матери, в глубине души он чувствовал: для него наступил рассвет, новое начало. Какие возможности откроются перед ним, стоит лишь покинуть заколдованный мир, волчье логово — «Вольфшанце»?
17 января 1943 года, дом Фосса, Берлин-Шлахтензее
— Нет-нет, к нам прислали офицера, — рассказывала фрау Фосс. — Полковника Линге, ты же его помнишь, старый друг твоего отца, тоже в отставке, хороший человек, не такой формальный, как все они, разумный чуткий человек, он понимает, что не все люди одинаковы, умеет найти подход, не то что большинство военных. Конечно, как только твой отец увидел Линге, он сразу догадался, в чем дело. Но, понимаешь… — И мать беспомощно заморгала, не справляясь со слезами, они катились по ее щекам быстрее, чем она успевала отирать их скомканным платком, обшитым порванным кружевом.
Подавшись вперед, Карл придержал ее руку. Совсем не такой помнил он руку матери, не такой костлявой, изношенной, с проступившими голубыми жилками. Как быстро горе высасывает ее: три дня без пищи, три ночи без сна, мысли бесконечно, безостановочно кружат по спирали вокруг одного и того же черного неподвижного центра. Ее сокрушило нечто более сильное, чем тяжкий недуг; ведь организм продолжает сопротивляться и в болезни, а у матери скорбь подавила инстинкт борьбы за жизнь. Не было стимула бороться. Она уже сдалась. Разум, лишенный прежнего смысла и цели в жизни, вымещает свою утрату на теле, изводит его. Карл крепко сжал руку матери, словно пытаясь передать ей свою молодость, неугасшую надежду.
— Это было неправильно. — Мать старалась строить фразы так, чтобы не сказать «он», «отец был неправ». — Не следовало возлагать такие надежды на твое письмо. Я-то поначалу не очень и надеялась, но он буквально заразил меня… Весь день безвылазно сидел дома и говорил, говорил только об этом, пока мы оба не превратились в свечки на окне — ждали, горели!
Она высморкалась и прерывисто, глубоко вздохнула.
— Ждали — и дождались полковника Линге. Они с отцом ушли в кабинет. Довольно долго разговаривали там, потом отец проводил полковника. Пришел сюда, в гостиную, выглядел как будто спокойным. Он сказал мне, что Юлиус умер, что полковник Линге рассказывал о нем много хорошего, просто героического. Затем отец вернулся в кабинет, заперся там. Я поначалу не очень испугалась. Теперь-то я понимаю, почему он был так спокоен: уже все решил. Я просидела тут одна до самой ночи и пошла в постель, по дороге постучала в его дверь. Он велел мне ложиться, обещал прийти позднее. И пришел, очень поздно, часа в два или в три. Лег и уснул, или не уснул, но лежал тихо, даже не шелохнулся. Поднялся, когда я еще спала. Дождался меня в кухне и сказал, что пойдет к доктору Шульцу. Я потом спрашивала доктора Шульца, отец действительно зашел к нему. Просил выписать успокоительное. Доктор Шульц был к нему очень внимателен, порекомендовал какие-то травяные настои, измерил давление — оказалось высокое, но не то чтоб зашкаливало. Доктор Шульц даже спросил его: «Вы же не собираетесь поступить опрометчиво, генерал?» Твой отец сказал в ответ: «Кто? Я? Нет, что вы, зачем же я, по-вашему, пришел сюда?» — и с тем ушел. Он поехал в Гавель, проехал Ванзее насквозь, припарковал машину, прошелся по берегу озера, выбрал место и выстрелил в себя.
Это она рассказывала уже без слез. Откинулась на спинку дивана, дышала ровно, смотрела прямо перед собой, упираясь взглядом в ближний горизонт своих мыслей, примерно таких: он убил себя не в кабинете, не в автомобиле, чтобы не причинять лишних хлопот близким, оставался как всегда внимателен к заботам других людей. Он вышел на мороз, на холодную, окаменевшую землю, направил дуло не в висок, а в сердце — сердце подвело его — и выстрелил дважды. Тело осталось лежать там, у берега озера, оно совсем окоченело, пока его нашли: в эту пору года, с ранними пронизывающими вечерами, случайных прохожих возле озера не бывает. В ту ночь, когда он не вернулся домой, фрау Фосс как будто слегка помешалась. Ненадолго заснула, а утром увидела, что весь садовый инвентарь сложен в кухне. Когда она успела его принести, зачем? Она очнулась, пульс ее сына бился о ее пульс.
— Письма лежат на его столе, — завершила она рассказ. — Одно для тебя. Прочти его, потом еще поговорим. Подбрось угля в камин. Конечно, уголь нынче дорог, но я так замерзла сегодня! Бывают такие дни, прямо до костей пробирает.
