С полным знанием дела объяснил, как наиболее правильно и рационально использовать время пребывания в заключении, откуда черпать телесную бодрость. Своим опытом в этом отношении он делился щедро, с необычайной откровенностью.
Рекомендации Вайса привели присутствующих в тяжелое, подавленное состояние. И только во время интимного банкета в его честь настроение несколько улучшилось. И здесь, за столом, Вайс узнал имена тех шведских финансистов, которые сами предложили свои услуги агентам Гиммлера. Они хотели, чтобы через них была установлена связь с премьер-министром Черчиллем, стремясь таким путем быстрее достичь соглашения о приемлемых для фашистской Германии условиях мира.
Вайсу удалось узнать даже основные пункты меморандумов, какими обменивались те или иные представители сторон в этих переговорах.
Местные фашисты, тревожась главным образом за свою судьбу, выражали возмущение чрезмерными претензиями западных держав к Германии. И рекомендовали Вайсу быть очень осторожным в Стокгольме, так как в связи с победами Советской Армии народ Швеции настроен необычайно решительно.
Носить значки со свастикой сейчас — почти самоубийство. Членов фашистской партии неоднократно избивали на улицах.
Вайс пообещал, что будет беречь себя.
Спустя два дня он получил новое задание.
Предстояло вылететь в Берлин в одном самолете с чиновником германского министерства иностранных дел. У этого чиновника будет портфель с диппочтой, и полетит он не один, а в сопровождении вооруженной охраны из агентов Риббентропа.
За полчаса до назначенного по расписанию времени самолет должен приземлиться на запасном аэродроме, где с чиновником и его охраной будет покончено. Если же самолет не совершит посадку, Вайс обязан застрелить чиновника из бесшумно действующего пистолета.
— А как же я? — спросил Иоганн.
— Если отобьетесь от охраны — выброситесь с парашютом, все будет в порядке.
С этого момента за Вайсом неотступно следовали два агента. Они проводили его на аэродром и не отошли от трапа до тех пор, пока дверца в кабину самолета не захлопнулась.
Пилот оказался верным человеком. Как и было договорено, он пунктуально совершил посадку на запасном, пустынном в этот час аэродроме. Чиновник и его охранники не успели шевельнуться: корпус кабины точно в тех местах, где они сидели, был пробит автоматными очередями.
Абсолютно все было заранее предусмотрено, и, выйдя из самолета, Вайс увидел, что ремонтники из состава технических войск СС уже накладывают металлические заплаты на пробоины.
На площадках трапов, подведенных к обеим сторонам кабины, стояли автоматчики. Один из них любезно указал Вайсу, в каком направлении следует идти к прсланной за ним машине.
Шелленберг в эти дни был самым целеустремленным, энергичным и решительным из всех государственных деятелей Германии. Но меньше всего он думал о том, как сложится дальнейшая судьба рейха. Он был убежден, что его собственное будущее от этого никак не зависит. Давно, еще со времен Сталинграда, он понял, что военное поражение рейха неизбежно. И сделал ставку на Гиммлера. Если Гиммлер станет первым человеком в Германии, то он, Шелленберг, будет вторым. Какой Германии — это теперь не имеет значения. Но именно сейчас, в эти дни, для него все решалось. И поставки фольксштурма — людей, которых, как дрова, грузили в вагоны и спешно отправляли на Восточный фронт, — интересовали Шелленберга лишь постольку, поскольку это могло замедлить продвижение Советской Армии. А ему необходимо было выиграть время, чтобы завершить переговоры Гиммлера с теми, кто взял на себя роль тайных дипломатических агентов западных держав.
Канун падения гитлеровской Германии стал для Шелленберга как бы вершиной всей его деятельности. От его ума и ловкости зависело сейчас, будет ли он первым наперсником нового фюрера и вторым человеком в Германии.
Личная капитуляция Гиммлера была бы для него трагедией, большей катастрофой, чем капитуляция Германии. Военное поражение рейха, по его мнению, еще не означало политического поражения. Если действовать в этот критический момент целеустремленно и решительно, можно выиграть для себя лично великое будущее. Так он и действовал.
Все эти дни Шелленберг не покидал Гиммлера. Был необычайно бодр, самоуверен и красноречиво разжигал воображение своего шефа упоительными перспективами самодержавного единовластия.
В бомбоубежище Хоенлихена Шелленберг продемонстрировал Гиммлеру кинопленку, на которой по его приказу один из агентов запечатлел фюрера с помощью скрытой камеры.
Съемка производилась специальным, замедленным способом, который позволил отчетливо и обстоятельно зафиксировать малейшие оттенки физического сстояния Гитлера.
На сером экране перед ними, будто в аквариуме под водой, передвигался в пространстве сутулый человек с бледным, рыхлым, оползшим лицом и нижними веками, оттянутыми, как у дряхлого пса. Левая рука непроизвольно тряслась, словно ласты у тюленя, правую он подносил к уху, прислушиваясь: слух его значительно снизился после недавней операции.
Вот он направился к столу. Подошвы его штиблет как бы прилипали к полу, и от этого походка была падающей, как у древнего старца. Взял лист бумаги и с трудом, будто непомерную тяжесть, поднес к глазам. С глазами у Гитлера тоже было плохо, и документы для него теперь печатали на специальной машинке с необычайно крупным шрифтом.
Гиммлер передвинул стул ближе к экрану. Он смотрел на своего фюрера молча, пытливо, с явным наслаждением.
Несколько дней назад Шелленберг беседовал о состоянии здоровья Гитлера с профессором де Крини и директором психиатрической больницы Шарите. Это были свои люди, и сведения, которые он получил, носили самый обнадеживающий характер: состояние Гитлера безнадежно. Тогда он устроил Гиммлеру свидание с де Крини и имперским руководителем здравоохранения Конти. Гиммлер выслушал их напряженно и жадно, с полным пониманием: еще прежде он прочел в медицинской энциклопедии статью о такой называемой болезни Паркинсона — этот диагноз ставили Гитлеру.
Сейчас, когда просмотр кинопленки был закончен и в зале зажегся свет, Гиммлер сказал с лицемерным сочувствием:
— Это все оттого, что фюрер ведет совершенно противоестественный образ жизни: превращает ночь в день, оставляя для сна только два-три часа. Его беспрерывная деятельность и постоянные взрывы бешенства изводят окружающих и создают невыносимую атмосферу. — Признался: — Когда он меня вызывает, я каждый раз испытываю смертелный страх — ведь в припадке ярости ему ничего не стоит застрелить меня.
— Да, — согласился Шелленберг. — И если вы будете медлить, в один прекрасный день ваш труп вывезут из бомбоубежища под рейхсканцелярией, как уже было с другими.
Гиммлер побледнел, но по-прежнему лицемерно воскликнул:
— Погибнуть от руки фюрера — великая честь!
Шелленберг обладал железной выдержкой и терпением, но даже его иногда обезоруживало это бесстыдное и теперь уже никому не нужное притворство.
Лицемерие было как бы второй натурой Гиммлера. Подписывая приказ об "особом режиме" для десятков тысяч заключенных в концлагерях, он жаловался:
— Если бы наши противники оказались более гуманными, они взяли бы на себя затраты на содержание военнопленнных и сами снабжали их продуктами питания. Не могу же я обрекать на голод немецкий народ, чтобы за его счет откармливать этих бездельников.
Большинство медицинских экспериментов над заключенными производились с его санкции. И, читая присланные ему палачами- медиками материалы об этих экспериментах, Гиммлер говорил:
— Я забочусь о здоровье немецкого народа как никто другой. Испытания различных новых препаратов на живом материале гарантируют нашу медицину от ошибок при лечении людейу высшей расы.
С особым вниманием он следил за успехами эсэсовских медиков, проводящих опыты стерилизации заключенных.
— Фюрер требует от нас, чтобы мы умерщвляли миллион славян в год. Но я мечтатель. Мы можем обезопасить свое будущее: сохраним для себя рабочую силу, но лишим ее опасной возможности размножения.
Гиммлер исступленно боялся, что Гитлеру станет известно о его тайных переговорах с агентами западных держав. И накануне их прибытия в Хоенлихен он притворился больным. Чтобы вызвать у Гиммлера порыв к активности, Шелленберг даже решился припугнуть его. Сказал, что, по его данным, Кальтенбруннер подозревает об этих переговорах Гиммлера. Сотни личных агентов Кальтенбруннера рыскают вокруг Хоенлихена и охотятся за людьми Шелленберга.
Тогда Гиммлер воскликнул раздраженно:
— Их нужно убивать, убивать на месте! — И уже мягче посоветовал: — А тех наших агентов, которые не смогут с ними справиться, не привлекая внимания, нужно немедленно ликвидировать и так составить материалы следствия, чтобы было ясно: в наших рядах есть изменники и их уничтожают.
