Райан таращился на ровные нитки букв. Что-то случилось с компьютером Джея? Джей выкидывает очередную темную шутку? Он набрал:
Блертон: Может, попробуешь по-английски, приятель?
Курсор остановился, мигая. Слышно дыхание. Потом:
490490: Господин Ж? ??J???
Полный бред, подумал он.
Блертон: Джей?!
Нет ответа. 490490 молчал, хотя молчание казалось выжидающим, в номере мотеля полная тишина, шторы задернуты, свинцовый экран телевизора холодно смотрит от кровати, вдали гудят машины на шоссе за мотелем. Пожалуй, надо закрыть сообщение.
490490: Мистер Джей. Как приятно найти мистера Джея. Я тебя вижу.
Люси проснулась одна в постели. Там, где спал Джордж Орсон, смятая простыня, ямка от головы на подушке, откинутое одеяло. Она села, оглядывая комнату. Солнечный свет пробивается по краям штор, видна настороженная дверь платяного шкафа, строгие темные очертания комода, сумрачные отражения в овальном зеркале на туалетном столике, в которых она узнала себя, одну в постели.
— Джордж! — окликнула она.
Прошла почти неделя, а они все еще в старом доме в Небраске, и она начинала немножко тревожиться, хотя Джордж Орсон старался заверить: «Нечего беспокоиться. Еще кое — что надо устроить…»
Но ничего больше не объяснял. С самого приезда его почти не видно. Часами просиживает в запертой нижней комнате, которую называет «студией». Сказать по правде, она присаживалась на корточки перед запертой дверью, заглядывала в замочную скважину под круглой граненой стеклянной ручкой, видела его как в камере-обскуре, сидящего за большим деревянным письменным столом, сгорбившись над ноутбуком, спрятав лицо за монитором.
Естественно, ей пришло в голову, что с их планом что-то не выходит.
Каким бы этот «план» ни был.
Люси понимала, что не вполне себе его представляет.
Она раздвинула шторы, хлынул свет, стало чуточку легче. Сухой землистый запах подвала особенно чувствуется этим утром — просыпаешься, во рту вкус подземелья, вкус гнилой тряпки, окна не открываются, закрашены наглухо, становится ясно, что дом давно сидит в собственной пыли. «Не волнуйся, я включил вытяжку, — сказал ей Джордж Орсон, — и раз в несколько месяцев приходит уборщица. Дом никогда не был заброшен», — сказал он с легким вызовом, но Люси только хотела знать, давно ли здесь кто-то действительно жил, давно ли умерла его мать.
И он неохотно прикинул.
«Не знаю, — сказал он. — Кажется… лет восемь?» Непонятно, почему даже на самый простой вопрос он реагирует, как на вторжение в его личную жизнь.
В последнее время они часто разговаривают в таком тоне. Она приникла к окну в безразмерной футболке и трусиках, глядя вниз на гравийную дорогу, идущую от гаража мимо дома, башни маяка, двора мотеля с домиками к двухполосной асфальтовой ленте, которая со временем вливается в межштатную автостраду.
— Джордж! — погромче окликнула Люси.
Прошлепала по коридору, спустилась вниз на кухню, там его тоже не было, хотя она увидела, что миска из-под хлопьев и ложка вымыты, аккуратно поставлены на сушилку.
Поэтому она пошла с кухни через столовую к студии.
Студия. По мнению Люси, звучит по-британски, претенциозно, как в каком-то старом детективе с убийством.
Студия. Бильярдная. Оранжерея. Бальный зал.
Здесь его тоже нет.
Дверь не заперта, на окнах шторы, на полу ковер, медный канделябр с болтающимися стеклянными подвесками.
«Таково представление моей матери об элегантности», — сказал ей Джордж Орсон, впервые показывая комнату, которую она разглядывала, сложив на груди руки. Предположительно «представление» его матери об элегантности — это не настоящая элегантность, но на Люси фактически комната произвела впечатление. Прекрасный восточный ковер, обои с позолотой, массивная деревянная мебель, полки с книгами — не дешевки в бумажных обложках, а настоящие книги в твердых переплетах с выпуклыми корешками, плотной бумагой, густым древесным запахом.
Существует ли разница, задумалась она, какое-то тонкое отличие в хорошем вкусе или воспитании, которое позволяет назвать комнату «студией», но не позволяет поставить светильник, именующийся «канделябром»?
Ей еще много предстоит узнать о социальных классовых различиях, сказал Джордж Орсон, познакомившийся с такими вещами в Йельском университете.
Что говорит о ней скудный опыт знакомства со студиями, канделябрами и прочим? За ней тянется длинная-длинная линия бедных чернорабочих, ирландских, польских, итальянских крестьян, ничего собой не представляющих на протяжении поколений.
Можно представить ее семью двухмерной вроде персонажей комиксов. Вот отец, водопроводчик, добродушный, с пивным брюшком, перепачканный человечек с волосатыми руками и лысой головой. Мать, суровая и порывистая, как ураган, пьет кофе за кухонным столом перед уходом на службу в больницу — она медсестра, но младшая, только ухаживает за больными. Сестра, простенькая и пухлая, как отец, покорно моет тарелки или укладывает белье в корзину для стирки, не жалуясь, что Люси хмуро и праздно сидит на диване, читая произведения новейших молодых романисток, стараясь источать просвещенное раздражение…
Невозможно не думать о своей потерянной, досадно карикатурной семье, оглядывая пустую студию. О старой убогой жизни, которую она променяла вот на эту новую.
В студии стоит старый дубовый письменный стол с шестью ящиками с обеих сторон, все они заперты. Картотечные шкафчики тоже заперты. И ноутбук Джорджа Орсона с секретным паролем. И стенной сейф, скрытый за обрамленным фотопортретом деда и бабки Джорджа Орсона.
«Дедушка и бабушка Орсон, — сказал Джордж, указывая на мрачную пару с бледными лицами в темных одеждах; у женщины один глаз светлый, другой темный. — Это называется гетерохромия, — сказал Джордж Орсон. — Большая редкость. Один глаз голубой, другой карий. Возможно, наследственное, хотя бабушка всегда напоминала, что в детстве брат ударил ее в глаз».
«М-м-м…» — промычала Люси и теперь, находясь одна в комнате, вновь вгляделась в изображение, в гетерохромные глаза женщины, устремленные на фотографа. Откровенно несчастный, почти умоляющий взгляд.
Потом сдвинула защелку, как ей показывал Джордж Орсон, и старая фотография в рамке повернулась, словно дверца шкафчика, обнажив стенную нишу с сейфом.
«Так, — сказала Люси, впервые увидев сейф, с виду довольно старый, с круглым циферблатом вроде верньера на старых радиоприемниках. — Не откроешь?» — спросила она, и Джордж Орсон фыркнул с легкой нерешительностью.
«По правде сказать, не могу», — сказал он.
Они посмотрели друг другу в глаза, и она не совсем поняла выражение его лица.
«Так и не подобрал комбинацию, — сказал он. Потом пожал плечами. — В любом случае там наверняка пусто».
«Ты уверен, что пусто?» — сказала она, взглянув на него, он не отвел глаза, которые в тот миг спросили: «Ты мне не веришь?» — а ее глаза ответили: «Пока не знаю, думаю».
«Ну, — сказал Джордж Орсон, — сильно сомневаюсь, что он набит золотыми дублонами и драгоценными камнями».
И слегка улыбнулся, заиграв ямочками на щеках.
«Комбинация наверняка отыщется в архивных бумагах, — сказал он, игриво коснувшись ее ноги указательным пальцем, как бы на счастье. — Где-нибудь обязательно есть, — сказал он, — если только ключ от картотеки найдется».
И теперь, стоя в студии, она не удержалась от очередного осмотра сейфа. Не удержавшись, протянула руку к медной ручке, оправленной слоновой костью, просто чтобы убедиться, что сейф по-прежнему заперт, запечатан и недоступен.
Не то чтобы ей хочется обокрасть Джорджа Орсона. Не то чтобы она питала страсть к деньгам…
Хотя надо признаться, что это проблема. Надо признаться, ей страстно хотелось покинуть Помпею, штат Огайо, жить в богатстве с Джорджем Орсоном, и, возможно, действительно именно это среди всего прочего привлекало ее в нынешней авантюре.
В сентябре, в последний год обучения в средней школе, через два месяца после смерти родителей, Люси была простой убитой горем ученицей спецкласса Джорджа Орсона по американской истории.[12]
Он был новым учителем, новичком в городе, и прямо в самый первый день занятий выяснилось, что производит сильное впечатление — весь в черном, с бесхитростным взглядом зеленых глаз, устремленным на окружающих, с такой улыбкой, будто все они вместе совершают нечто противозаконное.
«Американская история — история, которую вы до сих пор изучали, — полна обмана», — сказал им Джордж Орсон и помолчал, как бы смакуя последнее слово. Она подумала, что он, должно быть, из Нью-Йорка, Чикаго или еще откуда-то, долго здесь не задержится, но фактически обратила на него гораздо больше внимания, чем ожидала.
