— А что она делала днем?
— Много чего. Читала, слушала музыку, гуляла по берегу.
— Одна?
— Вроде бы одна. Еще она играла в теннис с Тони, но к нему она особого интереса не проявляла. Она по-прежнему любит своего мужа. Она сама мне говорила об этом.
— Почему же тогда она от него ушла?
— По ее словам, он действовал ей на нервы. Она не могла долго выносить его рядом в их жутком тесном доме. Я бы с удовольствием помогла им купить новый дом, но ее муж и слушать об этом не желал. Он очень привязан к этому кошмарному месту. Он жил там всю жизнь.
— Он человек независимый.
— Да, это хорошее качество в мужчине.
— А в женщине?
— Не знаю. Я всегда сама была слишком уж независимой. А кончила одиночеством. — В ее глазах опять появилось то ли вопросительное, то ли презрительное выражение. — Ну вот, я начинаю жаловаться на горькую судьбу, а это означает, что пора на боковую. Я просыпаюсь очень рано. Будьте так любезны, передайте мне мое снотворное.
— Минутку. А Лорел принимала барбитураты?
— Нет.
— А когда-то раньше?
— Мне про это ничего не известно.
— Или другие какие-то лекарства?
— Она всегда относилась к лекарствам осторожно. Этому ее научила я. Я никогда в них не верила. Я принимаю секонал лишь потому, что стала просыпаться ни свет ни заря. Просыпаюсь еще до рассвета и лежу, думаю, думаю, как помочь Лорел. — Она беспокойно зашевелилась на кровати. — Вот теперь мне ясно, что для нее сделать.
— Вы про деньги:
— Про деньги. Я хотела бы, чтобы вы проследили за Джеком. Пусть доставит их вовремя. У моего сына масса хороших качеств, но в непредвиденных обстоятельствах он слишком нервничает.
— Я это успел заметить.
— Вы не поедете с ним, когда он повезет деньги?
— Вы просите меня взять на себя большую ответственность, миссис Леннокс.
— Элизабет говорит, что вы человек ответственный.
— У Джека может быть иное мнение.
— Я поговорю с ним утром. Я поставлю условием ваше присутствие. Надо, чтобы все прошло без накладок. Вы готовы поехать?
Я сказал, что готов, но добавил:
— Прежде чем мы двинемся дальше, надо решить один вопрос.
— Насчет Джека?
— Насчет Лорел. Мне говорили, что, когда ей было пятнадцать, она сбежала в Лас-Вегас с одним мальчиком. У них кончились деньги, и они решили инсценировать похищение. Они, кажется, получили с ее родителей тысячу долларов.
Лицо Сильвии Леннокс стало жестким.
— Вам рассказали об этом Джек и Мариан?
— Нет, не они.
— Я в это не верю.
— А я верю.
— Кто вам это рассказал?
— Не важно. Важнее то, что похожий трюк может быть разыгран и сейчас, только в более крупных масштабах.
Она посмотрела на меня с неудовольствием.
— Моя внучка не преступница.
— Да, но порой люди делают со своими близкими то, что не посмели бы сделать с чужими людьми. Особенно молодая женщина под влиянием молодого мужчины.
— Какой мужчина? Его нет и быть не может.
— Я имею в виду того, кто позвонил вашему сыну и потребовал денег.
Откинувшись на подушки, Сильвия усваивала информацию. Это сильно съежило и ее фигуру, и лицо. Она сказала прерывающимся голосом:
— Я просто не могу в это поверить. Лорел никогда не поступала со мной так.
— Она не знает, что вы имеете к этому какое-то отношение.
— Она не поступит так с родителями.
— Но однажды это же случилось.
Миссис Леннокс только отмахнулась.
— Если это и правда, в чем я сильно сомневаюсь... Она тогда была еще слишком неразумна. С тех пор она повзрослела. К тому же она любит родителей. Господи, да она сегодня была у них.
Она сделалась усталой, удрученной и внезапно постаревшей. Я встал, чтобы уйти. Она протянула в мою сторону руку.
— Дайте мне, пожалуйста, таблетки. И глоток воды. Уже поздно, а я опять проснусь бог знает когда.
Я подал ей красные таблетки на ладони. Она подобрала их, положила на бледный язык и выпила воду так, словно это была цикута.
— Так или иначе, — сказала она, — я хочу, чтобы Лорел вернулась. Я готова заплатить за это, что бы она там ни натворила.
Элизабет была в большой передней комнате.
— Как вы поговорили с мамой? — спросила она.
— Нормально. Она ответила на мои вопросы.
— Вам не надоело спрашивать, спрашивать? — В ее голосе было раздражение. Я подумал, не жалеет ли она, что рассказала мне так много о себе.
— Надоело, — сказал я. — Но лучше я буду спрашивать, чем отвечать.
Она посмотрела на меня с новым интересом, словно я выдал в себе слабое место.
— Я это запомню. А как насчет завтрашнего дня?
Я сказал про планы Сильвии Леннокс.
— Но Джек не допустит, чтобы вы ехали с ним. Вы же это знаете.
— Джеку придется смириться с моим участием, — сказал я. — А теперь мне бы хотелось взглянуть на домик для гостей, где ночевала Лорел.
Элизабет поглядела на свои наручные часы.
— Но сейчас уже два часа ночи.
— Знаю. Но потом мне будет некогда.
Она включила свет на улице и провела меня по дорожке. С моря дул холодный, пахнущий нефтью ветер.
В нескольких милях от берега нефтяная вышка сияла, как рождественская елка.
Домик для гостей был новеньким строением с плоской крышей, нависавшим на сваях над берегом. Прилив окончился, и внизу в темноте я видел белую пену прибоя. Похоже, нефть еще не прибило к берегу.
Мы вошли в домик, и Элизабет включила свет. Домик был разделен на две половины — жилую и спальню. Кровать не убрана. Простыни смяты и скрючены так, словно из них рвался и вырвался на свободу узник. В платяном шкафу над парой туфель висело несколько платьев и пальто. В ящике комода свитер, чулки и колготки. Ни в спальне, ни в ванной я не обнаружил ни снотворного, ни наркотиков.
Единственным признаком присутствия здесь Лорел оказалось письмо, которое я обнаружил в сборнике рассказов, озаглавленном «Вечные ошибки». Оно было напечатано на фирменной бумаге «Сейвмор» и подписано «Том». Я стал у лампы и принялся его читать, а Элизабет смотрела на меня.
"Драгоценнейшая моя Лорел!
В аптеке дела идут хорошо, и у меня много работы. Мне не хочется возвращаться вечерами домой — я часто подменяю своих коллег в вечернюю смену. Лучше работать вечерами, чем возвращаться в пустой дом. Днем все еще куда ни шло, а вот по вечерам становится невмоготу. Когда мы поженились, я, бывало, лежал рядом с тобой, ты спала, а я чувствовал себя счастливейшим человеком на земле. Я лежал и считал твои вдохи и выдохи... Я чувствовал себя королем...
Но иногда мне казалось, что ты переставала дышать, и меня охватывал ужас, который проходил, лишь когда я снова слышал твое дыхание. Для меня самое главное в жизни — это чтобы ты продолжала дышать.
Так было, так остается и сейчас, Лорел. Если ты не можешь жить в этом доме, давай его продадим. Только скажи слово, и я дам объявление о продаже. А мы снимем квартиру или что-нибудь купим — ты только скажи. Не хочешь жить в Лос-Анджелесе — не надо. Проработав в «Сейвморе», я могу устроиться где угодно. Я так и сделаю, если ты вернешься. Я не тороплю тебя с ответом, Лорел. Подумай. Мне надо лишь одно — чтобы тебе было хорошо. Если в твоем мире снова найдется место для меня, я опять стану самым счастливым человеком на земле. Я опять почувствую себя королем.
С любовью, Том".
Я дал письмо Элизабет. Когда она прочитала его, я увидел в ее глазах слезы. Она попыталась смахнуть их пальцами, но, увидев, что я смотрю, отвернулась.
— Что с вами?
— Мне их так жалко.
— Вы же вроде не одобряли Тома.
— Да, он не пара Лорел. Он устроен просто, а она сложно.
— Такое сочетание бывает плодотворным...
— Наверное, но это не тот случай. Он думает, что, если переехать в другой дом или сменить работу, все наладится.
— Он упорный человек. Я и не подозревал это. Если бы я проявил в свое время хотя бы половину его упорства, я бы не развелся с моей женой.
Она вдруг бросила на меня взгляд, не вязавшийся с ее слезами, и он пронзил меня, будто лазерный луч. У меня чуть сильнее забилось сердце, и я подумал, не оплакивает ли она заодно и свою судьбу.
Элизабет перевернула письмо.
— Тут что-то написано. Это почерк Лорел.
Элизабет стала читать вслух:
— Ты прелесть, и я люблю тебя. Я всегда любила тебя. И никого другого. И я вернусь. И мы купим другой дом — или квартиру, если дом будет нам не по карману. А может, заведем и ребенка. Но ты должен дать мне время, Том. Со мной случаются страшные приступы отчаяния. Даже с тобой. Но я борюсь с депрессией...
Элизабет замолчала. В глазах ее снова блеснули слезы.
— Я не плакала многие годы, — сказала она. — Что это на меня нашло?
— В вас проступило человеческое, — предположил я.
— Не смейтесь надо мной! — Ее голова качалась из стороны в сторону, как у ребенка.
— Смеяться лучше, чем плакать.
— Не всегда. Особенно, если есть причина плакать.
