— Хотите стихотворение? —- крикнула она в микрофон.
— Давай, Женька! — Костя Гальчевский отчаянно захлопал — видно, хорошо ее знал. — Про любовь?
— И про любовь тоже, — согласилась Женька.
На дверях подъезда девятиэтажки
Мимо проходящий мог увидеть каждый
На доске шершавой — буквы-лилипутки
Яркими мазками «Светка — проститутка».
И в горком от рьяных жителей подъезда
Полетели письма с воплями протеста:
— Оградите дочку от влиянья скверны,
Светка дрянь-девчонка и больна, наверное,
В видиках лишь дочки смотрят на экране
То, что Света может делать натурально.
Так что разберитесь и примите меры.
Наш подъезд мириться с сексом не намерен!
... В комнате двадцатой здания горкома
Мнется наша Светка на полу ковровом.
Перед нею дядя в кресле тронной масти:
— Расскажи-ка, дочка, про свои напасти!
Как ты докатилась до такой вот доли —
То в театр с Витей, то в постели с Колей?
Ведь с твоей красою и твоею статью
В сказках лишь принцессу стоило играть бы.
Так вот молвил дядя, а на самом деле
В памяти итожил прожитое время:
— Где же мог я видеть тех бровей размахи,
И ресниц разлеты, словно крылья птахи?
Матовая кожа, синие глазищи —
Он в толпе такую выбрал бы из тыщи.
Чуть покрыты губы перламутром смазки:
— Сказки любишь, дядя? Ладно, слушай сказки!
...С ранних лет судьбину маленькой принцессы
Предсказали, видно, сказочные бесы —
Было ей два года, а папаша милый
Растворился в дымке, словно снег озимый.
Мать растила дочку как бы между прочим.
... И однажды в доме появился отчим.
Признавал тот отчим истину единую
И единый лозунг «Веритас ин вино!».
Девочке тринадцать минуло покуда —
Тесно уже дома от пустой посуды.
Мама с дядей песни по ночам горланят,
А уроки в школе плавают в тумане.
... Осенью однажды пьяный темной ночкой
Надругался отчим над приемной дочкой.
Песню испоганил дикой нотой фальши,
Посадили гада. Ну, а ей как дальше?
Жизнь пошла не гладко — все сплошные кочки,
Матери под сорок и пятнадцать — дочке.
Что ни день, то новый «папа» на пороге,
И топтали в танце пол чужие ноги.
Аттестат в кармане, ну а жизнь-то — рядом,
И одеться надо, и обуться надо,
Мало одежонки, да и та — лоскутья.
И стоит девчонка — витязь на распутье.
Где же в это время были вы, соседи?
Только глухи двери в праведном подъезде.
Со своим семейством разобраться надо —
Уберечь от улиц ветреное чадо.
Никому нет дела до беды сторонней...
Понеслась упряжка в бубенцовом звоне:
Вместо слез — веселье, вместо крика — шутка.
Вышла из Светланы экстра-проститутка.
За ее ресницы, за ее колени
Дрались толстосумы, от вина шалея.
Через звон бокалов, до краев налитых,
Дотянулась Света до слоев элиты...
— А теперь припомни, дядя из горкома,
Тот банкет стихийный в загородном доме,
Как, сомлев от ласки в жаркой финской бане,
Одарил девчонку пачкой премиальных!
Что бледнеешь, дядя? Что бледнеешь, милый?
Или испугался схожести фамилий?
Что же сердце сжалось вдруг мохнатой лапой?
Я твоя... Не верю... Нет, Не верю! Папа?!
Губы посинели. Руки — как чинарик
Судорожно ищут валидола шарик.
Отозвались окна вдруг стеклянным звоном,
Вскинулся! Но было уже слишком поздно...
На доске асфальта, словно бы — на школьной
Разглядел он то, что вспоминалось с болью:
Сомкнуты ресницы, краски щек увяли,
А из губ капризных ручеечек алый.
Не на тройке борзой, а в машине «скорой»
В морг умчали Свету бешеные кони.
Ну, а в кресле тронном, с пачкой валидола
Прикорнул навеки дядя из горкома.
Последние слова Женька произнесла с нажимом и плохо прикрытой ненавистью, вглядываясь в полумрак ресторанного зала, в спину младшего Гальчевского, который, облапив грудастую соседку по столу, увлекал ее в приоткрытую дверь банкетного зала. Затем перевела глаза на присутствующих, которые почему-то старались не встречаться с ней взглядами. В зале стояла мертвая тишина. И в эту тишину неожиданным фальцетом ворвался крик Кости, выскочившего из банкетного зала:
— Настька повесилась!!!
И следом — вопль той, грудастой.
Толпясь и опрокидывая стулья, все бросились к двери, из Которой только что выскочил полковничий сын. Врубили свет. Настя висела в проеме другой двери, ведущей в моечную. Петля из капроновых колготок свободным кольцом была привязана к бронзовому бра «под старину», укрепленному прямо над дверным проемом. Перед смертью она как смогла привела в порядок истерзанное платье...
Федька Змей и Санька Козырь с утра не выпили ни грамма. Потому что пить было нечего. И не на что. Вчера вечером было навалом, а сегодня утром—хрен на палочке. А голова трещала, и от сознания того, что ее нечем вылечить, становилось еще тоскливее на душе. Змей встал первым и, найдя в углу под раковиной среди мусора чинарик «пожирнее», чиркнул спичкой и глубоко затянулся. Однако тут же, заматерившись, отшвырнул «бычок» в сторону и ломанулся в туалет — прокуренное и проспиртованное нутро решительно отказывалось принимать утренний «завтрак». Проблевавшись и спустив воду в унитазе, Федюня вернулся в зал двухкомнатной квартиры, доставшейся ему после смерти матери, и стал оглядываться в поисках, чего бы еще заложить «под градусы». Увы, последнее время эта процедура повторялась столь часто, что закладывать было уже нечего: сиротливо белели голые стены, от телевизора остался лишь антенный кабель, а вместо бывшего паласа на пол был брошен хороший кусок линолеума прокладом вверх, «уведенный» Змеем с рядом стоящей пятиэтажной «незавершенки». Оставался диван-кровать, на котором храпел сейчас Санек Козырь, давнишний его кореш, которого выперла жена, дав ему в приданое штампик о разводе в паспорте, и которого Змей принял на свою жилплощадь по причине одиночества — от него жена ушла. А что: и собутыльник под рукой, и поговорить о политике есть с кем после третьего «приема», ну и на выпивку вдвоем всегда найти легче, чем одному. Подкатывались к ним насчет продажи квартиры, и не раз, но приятели не продавали ни в какую, понимая, что без квартиры их быстро загребут за бродяжничество и тунеядство. Еще не так давно оба они работали слесарями-инструментальщиками на РМЗ — ремонтно-механическом заводе, но — выпорхнули оттуда. В трудовых книжках значилось «по собственному желанию», а устно директор заявил им на прощание:
— Руки у вас золотые, но пасти — дырявые! Полечитесь — приходите.
Ха! Оно им надо? Электродрелями, надфильками, мечтиками, лерками и прочим инструментом для тонкой работы приятели запаслись давно, потихоньку «приватизировав» их с завода. Дело оставалось за малым — организовать кооператив. И они его организовали: вначале делали наборные мундштуки, авторучки с голыми бабами, а затем заказы пошли посерьезнее — выбросные ножи, переделка газового оружия под боевые патроны и даже изготовление запчастей к стрелковому оружию различных калибров. Под мастерскую была приспособлена спальня, где разместились и миниатюрный токарный станочек, и верстак с различными приспособлениями. Дела у друзей шли неплохо, появились солидные «крутые» клиенты, в карманах зашевелились даже баксы. Но верно говорится — на бочку меда всегда найдется ложка дерьма — однажды в квартиру позвонили, и двое молодых людей в штатском, показав красные «корочки», вежливо поинтересовались продукцией частной фирмы. Вот тоща поверили кооператоры, что Бог все же есть : последний «заказ» забрали утром, а к новому они собирались только-только приступить. Показав гостям образцы невостребованных мундштуков и авторучек, завалявшихся в углу с незапамятных времен, приятели вздохнули с облегчением: гости ушли, пообещав наведаться еще раз, для какого-то уточнения. А Змей и Козырь, перетрясшись, решили на время «завязать». Отпугнули милицией заказчиков и от нечего делать принялись пропивать подкопленные баксы. Все равно машину нельзя покупать — второй визит тех, с красными книжечками, предварит более тщательное расследование.
