Меня это устраивало. Я интересовался общим положением дел в Отервилле. Об этом Куинт был не прочь побеседовать. Время от времени он небрежно пытался выяснить, какое отношение я имею к красным карточкам.
Я извлек из него следующее.
Сорок лет подряд Отервиллом безраздельно правил старик Илайхью Уилсон — отец того Уилсона, которого убили сегодня вечером. Он был президентом и главным акционером Горнодобывающей корпорации Отервилла, Первого Национального банка, владельцем обеих городских газет — «Морнинг Геральд» и «Ивнинг Геральд» — и хозяином — по крайней мере, наполовину — почти всех сколько-нибудь стóящих здешних предприятий. Помимо этой собственности, ему принадлежал сенатор Соединенных Штатов, парочка членов Палаты представителей, губернатор, мэр и большинство законодателей штата. Илайхью Уилсон — это и был, в сущности, Отервилл, а может быть, даже — почти штат.
Во время войны ИРМ, процветавшая тогда повсюду на Западе, сумела сколотить рабочую организацию в Горнодобывающей корпорации Отервилла. Рабочий люд здесь был, мягко говоря, не слишком избалован. Организация воспользовалась новой ситуацией и выдвинула кое-какие требования. Старик Илайхью пошел на небольшие уступки, а затем затаился в ожидании.
Его час настал в 1921 году. Дела пошли скверно. Старика Илайхью не волновало, что предприятия на время придется закрыть — все равно от них было мало толку. Он разорвал соглашения, заключенные с рабочими, и стал пинками загонять их на место — туда, где они были до войны.
Конечно, раздался крик о помощи. Из штаб-квартиры ИРМ, находившейся в Чикаго, сюда прислали Билла Куинта. Он выступил против стачки, осудил открытый невыход на работу и посоветовал применить старый прием — саботаж, то есть оставаться на рабочих местах и не расходовать силы. Но отервиллским ребятам этого было мало. Они хотели действовать, хотели попасть в историю рабочего движения. И забастовали.
Стачка длилась восемь месяцев. Обе стороны потеряли много крови — в фигуральном смысле. «Уоббли» отдали ее и в буквальном. Старик Илайхью нанял для кровопусканий бандитов, штрейкбрехеров, национальную гвардию, даже части регулярной армии. Когда был проломлен последний череп и хрустнуло последнее ребро, в рабочей организации Отервилла осталось столько же пороха, сколько в отгоревшей хлопушке.
И все же, сказал Билл Куинт, старик Илайхью слегка просчитался. Он задавил стачку, но потерял власть над городом и штатом. Чтобы одолеть шахтеров, ему пришлось дать полную волю своим наемным головорезам. Когда битва закончилась, он не сумел от них избавиться. Старик Илайхью уже отдал им город, и забрать его назад не хватило силенок. Отервилл приглянулся бандюгам, и они здесь окопались. Они выиграли для старика бой, а город взяли себе в уплату за труды. Открыто порвать с ними Илайхью не мог. У костоломов было что порассказать о нем. Старик нес ответственность за все, что они понавытворяли во время стачки.
Дойдя до этого места, мы с Биллом Куинтом уже порядком набрались. Он осушил еще стакан, отбросил волосы, которые лезли ему в глаза, и обрисовал нынешнее положение:
— Сейчас, пожалуй, в самой большой силе Пит Финн. Вот это, что мы пьем, — его товар. Потом еще есть Лу Ярд. Он дает деньги в рост и занимается выкупом под залог. Завел контору на Паркер-стрит, скупает там, говорят, почти весь левый товар в городе и корешит с Нунаном, шефом полиции. Потом еще этот парень Макс Талер, по прозвищу Шепот, у него тоже много дружков. Такой чернявый, гладкий паренек, у него с горлом что-то не в порядке. Не может говорить громко. Игрок. Вот эта троица, за компанию с Нунаном, помогает Илайхью управлять городом — только помощи от них больше, чем ему надо. Но старику приходится с ними водиться, а то…
— А где в этой раскладке парень, которого сегодня пришили, сын Илайхью? — спросил я.
— Был там, куда его папаша поставил, и вот где он теперь…
— Ты хочешь сказать, что сам старик велел его…
— Возможно, но, по-моему, вряд ли. Этот Дон, когда вернулся домой, стал редактировать папашины газеты. Старый черт, хоть и стоит одной ногой в могиле, все еще норовит брыкаться. Он привез парня с этой француженкой из Парижа и сделал из него себе обезьянку — хорошо придумал, по-отцовски. Дон начал в своих газетах кампанию за реформы: очистить городок от преступности и коррупции. Это значит, если доводить дело до конца, очистить его от Пита, Лу и Шепота. Понял? Старик использовал парня, чтобы встряхнуть их как следует. Так вот, по-моему, ребятам это надоело.
— А по-моему, в твоей раскладке не все сходится, — сказал я.
— В этом паршивом городишке многое не сходится. Будешь еще пить эту бурду?
Я сказал, что не буду. Мы вышли на улицу. Билл Куинт объявил, что живет в гостинице «Шахтерская» на Форест-стрит. Нам было по пути, и мы пошли вместе. Возле моей гостиницы стоял мясистый парень, похожий на полицейского в штатском, и разговаривал с пассажиром большого автомобиля.
— В машине — Шепот, — сказал мне Билл Куинт.
Я заглянул за плечо мясистому и увидел Талера в профиль. Он был маленький, молодой и смуглый, с красивыми чертами лица, будто выточенными острым резцом.
— Аккуратный, — сказал я.
— Угу, — согласился серый человек. — Динамит в упаковке — он тоже аккуратный.
«Морнинг Геральд» посвятила две страницы Дональду Уилсону и его смерти. На фотографии у него было приятное умное лицо — вьющиеся волосы, смешливые рот и глаза, на подбородке ямочка, галстук в полоску.
Описание смерти не отличалось сложностью. Вчера вечером в десять сорок в Дона всадили четыре пули: в живот, грудь и спину. Он умер мгновенно. Произошло это на Харрикейн-стрит, в квартале, где шли дома с номерами от 1100 и дальше. Жильцы, выглянувшие на выстрелы, увидели, что на тротуаре лежит человек. Над ним стояли, нагнувшись, мужчина и женщина. Было темно и плохо видно. Когда люди выскочили на улицу, мужчина и женщина уже исчезли.
Никто не разобрал, как они выглядели. Никто не видел, куда они скрылись.
В Уилсона выстрелили шесть раз из пистолета калибра 8,13 миллиметра. Две пули в него не попали и засели в фасаде дома. Проследив траекторию этих пуль, полиция выяснила, что стреляли из узкого проулка на другой стороне.
Вот все, что стало известно.
«Морнинг Геральд» в передовице излагала короткую историю борьбы своего покойного редактора за общественные реформы и выражала мнение, что его убили те, кто не хотел, чтобы Отервилл был очищен. «Геральд» писала, что если шеф полиции хочет доказать свою непричастность к делу, ему следует срочно поймать и представить суду убийцу или убийц. Статья была откровенная и злая.
Я дочитал ее за второй чашкой кофе, вскочил на Бродвее в трамвай, сошел на Лорел-авеню и направился к дому убитого.
Когда мне оставалось всего полквартала, направление моих мыслей и шагов изменилось.
Передо мной переходил улицу невысокий молодой человек, одетый в коричневое трех оттенков. У него было смуглое красивое лицо. Это был Макс Талер, он же Шепот. Я оказался на углу бульвара Маунтин как раз вовремя, чтобы увидеть, как нога в коричневой штанине исчезает в дверях дома покойного Дональда Уилсона.
Я вернулся на Бродвей, нашел аптеку с телефонной будкой, отыскал в справочнике домашний номер Илайхью Уилсона, позвонил туда и сказал кому-то, кто назвался секретарем старика, что Дональд Уилсон вызвал меня из Сан-Франциско, что мне известно кое-что с его смерти и что я хочу видеть Уилсона-старшего.
Когда я повторил это достаточно выразительно, меня пригласили приехать.
Секретарь — худой, бесшумный человек лет сорока с острым взглядом — ввел меня в спальню. Царь Отравилла сидел в постели.
У старика была небольшая и почти абсолютно круглая голова, покрытая коротко стриженными седыми волосами. Уши у него были такие маленькие и так плотно прилегали к голове, что не нарушали впечатления сферичности. Нос тоже был маленький, в одну линию с костистым лбом. Прямой рот перерезал окружность, прямой подбородок отсекал ее от шеи, короткой и толстой, уходившей в белую пижаму между квадратными мясистыми плечами. Одну руку — короткую, плотную, с толстыми пальцами — он держал поверх одеяла. Глаза у него были крошечные, круглые, голубые и водянистые. Они словно прятались за водянистой пленкой под кустистыми седыми бровями и ожидали момента, когда можно будет выскочить и что-то углядеть. К такому человеку в карман не полезешь, если не слишком уверен в ловкости рук.
Старик резко дернул круглой головой, приказывая мне сесть рядом с кроватью, тем же способом отослал секретаря вон и спросил:
— Ну, что там насчет моего сына?
Голос у него был грубый. Слова он произносил не очень-то разборчиво, потому что его грудь принимала в этом слишком много участия, а губы слишком мало.
— Я из сыскного агентства «Континентал», отделение в Сан-Франциско, — сообщил я ему. — Два дня назад мы получили от вашего сына чек и письмо с просьбой прислать человека для работы. Я этот человек. Вчера вечером Дональд Уилсон попросил меня приехать к нему домой. Я приехал, но он не появился. Когда я вернулся в центр, то узнал, что его убили.
