Спустя полчаса, в семь вечера, в сопровождении незнакомого полицейского в тюремном коридоре появился Амадор. Он с удивлением уставился на меня сквозь дверное оконце, покачал головой и несколько раз прищелкнул языком. Наконец кончики его черных усов поползли вверх, и лицо расплылось в счастливой улыбке. Амадор был рад снова видеть меня.
— Не могу удержаться от смеха, — произнес он. — Ха, ха! Ты, кажется, влип в историю. Не так ли?
— Дружище, — ответил я, — хоть ты и большой любитель черного юмора, но я рад тебя видеть. Тебе позвонила Моник?
— Та, которая звонила, не представилась, а только прокричала в трубку, что тебя увезли в кутузку. Я не удержался и решил навестить тебя, — оскалив зубы, ответил гид и протянул мне руку через дверное окно.
Я пожал ее. Полицейский тем временем наблюдал за нами. Что ни говори, а Амадор отличный малый, во всяком случае, с моей точки зрения. Возможно, некоторые считают его моральные принципы далекими от совершенства, но, по-моему, он честнее и менее испорчен, чем большинство из нас.
— Черт подери, ты не знаешь, в чем меня обвиняют? — спросил я его.
— Во всех смертных грехах. Скажи мне, а что, собственно, произошло?
Я рассказал Амадору о стычке с прилично одетым местным молодцом и о драке с офицером полиции, которому на помощь подоспели еще шестеро. Амадор слушал, сокрушенно покачивая головой, а когда я закончил рассказ, нахмурился:
— Так ты выбил тому офицеру зубы? Ты знаешь, кто он? Эмилио, капитан полиции! Не важно, кто затеял побоище, капитан полиции всегда будет прав.
— Так что, дела мои дрянь?
— Дрянь? Нет, парень, гораздо хуже. Здесь я помочь не в силах. Может быть, президент сможет, но только не я.
Амадор вынул сигареты и протянул одну мне. Моя пачка сигарет, сильно помятая, вместе с остальными принадлежащими мне вещами, включая ремень и шнурки от ботинок, лежала на столе. Отправляясь на ужин с доктором Баффингтоном и двумя прелестными девушками в «Монте-Кассино», я предусмотрительно оставил свой пистолет в гостиничном номере. Вспомнив тему нашего разговора с доктором в ресторане и что предшествовало драке, я почувствовал, как меня все больше и больше стало охватывать беспокойство.
— Амадор, сделай мне одолжение, — попросил я, — позвони в отель «Дель Прадо» и выясни, там ли доктор Баффингтон и его дочь. Если там, сообщи им, что со мной произошло. Сделаешь?
— Конечно, — с готовностью ответил он. — Un momentito.[1]
На исполнение моей просьбы у Амадора ушло минут пять. Когда он вернулся, лицо его выглядело озадаченным.
— Дозвонился до них? — с надеждой в голосе спросил я.
— Разговаривал только с девушкой. Только какой в этом толк, Шелл? Эта Сьюзен... Ее так зовут?
Я кивнул. Сьюзен — настоящее имя дочери доктора, но все ее звали Бафф. Это имя больше соответствовало ее внешности, так как девушка была хороша собой — просто загляденье.
— Она была очень взволнована и уже собиралась звонить во все инстанции. Где ее отец, она не знает. Он после ужина не объявлялся. Спрашивала про тебя: все ли у тебя в порядке и не с тобой ли ее отец?
Слова Амадора меня сразу насторожили.
— Я должен выбраться из этой вонючей камеры, черт возьми! Неужели ты не знаешь никого, кто бы мог мне помочь? А адвокат? Раздобудь-ка для меня адвоката.
— Сегодня не смогу, да и в последующие дни вряд ли. Все упирается в этого капитана Эмилио. Вызвать адвоката можно только через него. И не говори мне, что он на это пойдет. Капитан тебя ненавидит, и я даже не знаю, кто в этой ситуации может тебе помочь... — сказал Амадор и замолк. — Подожди-ка, — после некоторой паузы вдруг продолжил он и покрутил свой правый ус, — возможно, я смогу. Ты ведь еще не знаешь, по какому делу я позвал тебя в Мехико...
— Да пропади оно пропадом. Надо сначала решить главный для меня вопрос — как отсюда выбраться, а потом уж...
— Нет; это очень важное дело. Смог бы ты отыскать в Мехико фильм с самой что ни на есть черной порнухой?
— Без труда. Нанял бы гида и сказал ему, что хочу посмотреть такой фильм...
Жестом руки Амадор остановил меня:
— Нет, amigo,[2] я спрашиваю тебя вполне серьезно. Имеется в виду, отыскать определенный ролик с определенным порнофильмом, в котором заснята конкретная женщина.
— Как же мне это удастся? Черт, я же не говорю по-испански.
Амадор пожал плечами.
— Так ты за это не берешься, — констатировал он.
— Ладно, — сказал я. — Вызволи меня отсюда, и я сделаю все, что от меня требуется. Вообще-то ты не пошутил?
— Нет. Та, к кому я собираюсь обратиться за помощью, может вытащить тебя отсюда в два счета. Тогда отлично. Я иду встречаться с графиней, — решительно сказал Амадор и, повернувшись на каблуках, направился было к выходу.
— Эй, — окликнул я его. — Минутку.
Он остановился.
— Послушай. О ком это ты? Какая графиня? Ты в своем уме? Это же тюрьма, а не сиротский приют.
Амадор оскалил свои ослепительно белые зубы.
— Конечно же это тюрьма. Но я тебя из нее вытащу... возможно, — хитро скосив на меня глаз, ответил он. — Знаешь, эта графиня из категории тех фруктов, с которыми ты обычно сравниваешь женщин.
— Персик?
— Si.[3] Да еще какой! — вскинув обе руки и присвистнув сквозь зубы, восторженно произнес Амадор. — Сам увидишь. Если она, конечно, согласится посетить твою сырую келью. — Улыбка на его лице стала еще шире. — Ту, которую я намереваюсь представить тебе, можно увидеть разве что на картинах, — бросил он на прощанье и, зашагав по тюремному коридору, вскоре скрылся из виду.
Я снова стал осторожно ощупывать голову. Наверно, повредили ее гораздо серьезнее, чем показалось вначале. Вскоре, оставив это бессмысленное занятие, я плюхнулся на кровать. Какой радостной и безоблачной была моя жизнь всего каких-то пару часов назад, и в каком плачевном положении я нахожусь сейчас, подумал я.
Как же я из шикарного «Монте-Кассино» угодил прямо на тюремные нары?
Я начал вспоминать, что со мной произошло. Около пяти дня, сидя в ресторане «Монте-Кассино», я находился в обычном расположении духа, ничто не предвещало бурных событий, участником которых я оказался.
Бафф сидела напротив, рядом со своим отцом, доктором наук, а Моник — справа от меня. Обе были настолько хороши, что все мужчины, находившиеся в зале, откровенно сверлили их взглядами. Однако девушки не обращали на них никакого внимания и спокойно вели беседу. Вдруг я заметил продавщицу сигарет, которая удивительно плавной походкой передвигалась между столиками. У меня сложилось впечатление, что вместо тазобедренных суставов у нее были шарниры. Продавщица, проплывая мимо столиков, повторяла:
— Сигареты? Сигары?
Голос ее звучал настолько мягко и вкрадчиво, что, предложи она мне гашиш, я бы тоже не отказался. Надо сказать, что не только походка продавщицы сигарет привлекла мое внимание. Из огромного выреза того, что отдаленно напоминало блузку, выпирали пышные груди, которые грозили вот-вот вывалиться наружу. Так что поднос с сигаретами, который она держала перед собой, мог оказаться как нельзя кстати.
Моник ущипнула меня за колено.
— Ах да, — тут же произнес я. — У меня закончились сигареты. Может быть, кто-нибудь хочет закурить. Моник? Бафф? Доктор? Как насчет пачки «Белмонтса»?
Бафф, подперев подбородок тыльной стороной ладони, подалась корпусом вперед. Прядь светлых волос упала ей на лицо и прикрыла один глаз.
— Шелл, у вас же оставалось еще полпачки, — улыбаясь, сказала она. — Так что уделите внимание... нам.
— Да... но я такой заядлый курильщик, — ответил я и взглянул на Моник.
Та, выпятив щеку кончиком языка и слегка подняв изогнутую дугой левую бровь, молчала.
Обе эти девушки поразительно отличались друг от друга. Бафф — девятнадцатилетняя блондинка, мягкая в общении, правда, немного шаловливая. У нее была белая тонкая кожа, пепельного цвета улыбающиеся глаза, длинные белокурые волосы и ярко-красные губы, с которых всегда был готов сорваться смех. Нельзя сказать, что Бафф была красавицей. Просто молодость, свежесть и здоровье, которое излучала она, делали ее весьма привлекательной. Девушек с фигурой, как у нее, в журнале «Вог» не увидишь, а вот для «Плейбоя» она подходила как нельзя лучше.
Если блондинка Бафф казалась мне натурой открытой, то брюнетка Моник с вьющимися волосами, наоборот, загадочной. Эта носила короткую стрижку, и глаза ее были темно-зеленого цвета. Глядя на ее чувственный рот, пухлые, с лиловатым отливом, темно-красные губы, я постоянно ощущал в ней какое-то внутреннее напряжение. Вот и сейчас, выпячивая щечку языком и водя им вверх-вниз, Моник игриво смотрела на меня и молчала. Если дочь доктора можно было бы сравнить с весной, с ее теплым и нежным солнцем, под которым начинает просыпаться природа, то Моник больше напоминала мне жаркое лето.
