собиралась навсегда покинуть Чикаго. Помнишь?
Она отвела взгляд.
— Конечно. Я все помню.
— Ты утверждала, что нашла того, кого искала. Собиралась иметь детей и жить в Англии.
— Перестань, Хэнк, — проговорила она устало. — Мне надо прибираться и ехать на вокзал встречать поезд.
— Ты не должна носить это в себе, Шейла. Расскажи мне все. Тебе будет легче, Шейла.
— Мне так плохо, Хэнк, — призналась она. Это прозвучало как рыдание, и я опять обнял ее и стал успокаивать. — Иногда мне хочется умереть.
— Дорогая, — сказал я. — Не надо так говорить.
— Я была так счастлива сначала. Мне надо было только познакомиться с его родителями и выйти замуж. Богатые, типичные английские дворяне. Они возненавидели меня. Они возненавидели меня за то, что я была американкой. Я жила как в музее. «Не угодно ли еще чашку чаю? Вам один или два кусочка?» И все переодеваются к обеду. Я просто сходила с ума. Они не хотели меня. Не хотели, чтобы я выходила замуж за их сына. Робби ругался с ними, спорил. А они говорили ему обо мне разные глупости. Что я ужасно одеваюсь, что у меня отвратительный акцент, что я не достойна носить их фамилию. Они все это говорили Робби, после того, как он настоял на нашей свадьбе. Они говорили, что я грубая, вульгарная… Я потеряла терпение.
У меня по спине пробежал холодок. Когда Шейла теряла терпение, это могло плохо кончиться. Я мысленно представил, как это все могло происходить. Этот высокий, элегантный, но вялый англичанин-аристократ со своими чопорными родителями и бушующая Шейла. Там, наверное, было много разных мелких предметов, которые можно было бросить.
— Я опозорилась, Хэнк, — призналась Шейла. По лицу ее скользнула улыбка. — Но это была отличная отдушина для моих эмоций. Я дошла до того, что ударила Робби, когда он попытался меня остановить. Выбила ему зуб.
— И это был конец твоего прекрасного романа. Тебе велели убираться из дома.
— Не совсем так, Хэнк. Мать Робби была в истерике. Отец побежал к своему стряпчему. Все было сделано очень просто. Робби мог жениться на мне, но тогда он ничего не получал по наследству. Вот такой ему предложили выбор.
— И что он решил?
— Я собрала вещи и вернулась самолетом в Чикаго. Пусть Робби решает. Он знает, где меня найти.
— И давно ты вернулась?
— Месяц назад.
— Бедняжка, — сказал я с нежностью. — Все образуется. Все будет по-прежнему.
Она напряглась в моих объятиях и, не глядя на меня, сказала:
— Перестань, Хэнк.
— Не отчаивайся, — попытался я взбодрить ее. — Все кончилось, малышка. Тебе надо жить заново.
Она вырвалась из моих рук.
— Хэнк, ты сумасшедший, — полусмеясь-полуплача проговорила она. — Ты сам не знаешь, что говоришь.
— Знаю. Я скучал по тебе. Теперь все будет, как раньше.
— Ты не понимаешь, Хэнк. Я люблю его. Он теперь во мне. Я не могу без него. Я не такая теперь, Хэнк. Я другая.
— Ты хочешь сказать…
— Да, Хэнк. Ты хороший парень, но теперь ты для меня ничего не значишь — я имею в виду то, что было раньше.
Меня как будто ударили. Я полез за сигаретой.
— И ты весь месяц ждала, что он приедет за тобой?
— Я думаю, он никогда не приедет. Он не такой человек, чтобы остаться без денег.
— Но тогда, какого черта…
— Нет, Хэнк. Я теперь суровая, бездушная корреспондентка. Для меня теперь будет существовать только работа. Вот так.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
Я усмехнулся.
— Даю тебе три месяца.
— Пустая трата времени, Хэнк, — она посмотрела на часы. — О, Господи! У меня осталось всего полчаса. Мне же ехать на вокзал, встречать поезд.
— Кто приезжает? Какая-то шишка?
— Джин Браун. Шефу нужны несколько снимков и интервью с ней для вечернего номера.
Я присвистнул.
— Джин Браун? Да… Мне бы такое задание.
— Ты все такой же, Хэнк.
Я тоже бросил взгляд на часы. Сначала мне показалось, что я смогу проводить Шейлу до вокзала. Но, подумав, решил, что надо заняться Майером и побыстрей, материал нужен был для вечернего выпуска.
Шейла достала зеркальце, помаду, пудру и начала приводить себя в порядок.
— Ну как я выгляжу?
— Отлично.
— Я пошла.
Я открыл дверь, и она вышла из кабинета. Я пошел следом. Мне хотелось получить такое же задание, как у Шейлы, потому что о Джин Браун за последние два месяца очень много шумели в Америке. Свою популярность она заработала тем, что умела показаться обнаженной. Этой славы она достигла не в Америке, а во Франции. Ей пришлось последние два-три года очень и очень много выступать обнаженной в многочисленных кабаре и театрах. Она бы, возможно, так и не стада известной за пределами Франции, если бы не один американский журналист, у которого было свободное время и который знал французский. Этот журналист просматривал периодику и увидел множество фотографий Джин Браун. Снимки ее обнаженного тела сопровождались некоторыми подробностями выступлений.
У журналиста в тот момент не оказалось никаких важных новостей для вечернего выпуска, и он решил выдать информацию о Джин Браун, предварительно умножив количество ее выступлений на среднее число посетителей. В результате он пришел к удивительному открытию — Джин Браун посмотрело более двух миллионов человек.
Эта информация обошла все газеты, и о Джин Браун заговорили.
Я проводил Шейлу до ее машины, и она уехала. Потом я сел в свою машину. Раньше мне очень хотелось получить интервью с Майером, но теперь я бы поменялся заданиями с Шейлой.
Я выехал из Чикаго и через час уже был на полпути к дому Майера.
День был солнечный и теплый. Хотелось радоваться жизни и наслаждаться прекрасным днем.
Когда впереди на обочине я увидел машину, а рядом человека с поднятой рукой, то не замедлил остановиться. Если честно, то я остановился, скорее всего потому, что у машины стояла девушка.
Но ошибочность своего поступка я понял, едва остановившись и приглядевшись к девушке повнимательнее. Лицо, вернее, те части лица, которые можно было рассмотреть, действительно были приятными, но в ней было что-то такое неуклюжее и блеклое, что вызывало чувство неудобства. Начать хотя бы с того, что на ней было все из твида. Толстый мешковатый пиджак с выпирающими карманами, такая же толстая твидовая юбка до середины щиколоток, толстые чулки, тяжелые башмаки, строгая широкая шляпа, скрывающая волосы. К тому же на ней были громадные солнечные очки из роговой оправы, скрывавшие пол-лица.
Она сказала холодным уверенным голосом:
— Вы мне не поможете? У меня что-то сломалось.
Я вздохнул
