— О чем?
— О том, что происходило на этом ранчо? Нет, — она покачала головой, — Альберт и не мог рассказывать, потому что не знает. По крайней мере, всего. Сначала он спалил дом, и Этта сбежала от него. Оставила его с маленьким Джаспером. Когда это случилось, мы с мужем взяли Джаспера и воспитали его, что было нелегко, скажу я вам. Трудный был ребенок.
Потом, когда Джаспер встал на ноги и женился на Лорел Дадни, он вбил себе в голову, что ему нужно вернуться на это ранчо. Но работать на нем он и не думал, понимаете? Считал, что жить там можно недорого, ничего не делать и рисовать себе красивые пейзажики. Ему-то, конечно, жизнь там обходилась недорого, потому что мы с мужем присылали им деньги, после того как он истратил все, что было у Лорел. — Руки с проступающими венами сжали поручни кресла-коляски. — И знаете, как этот наш испорченный внучек отблагодарил нас?
— Альберт мне не рассказывал.
— Джаспер бросил Лорел с маленьким сыном и был таков. С тех пор ни от одного из них я не получила ни весточки. Джаспер, точь-в-точь, как его мать, — я говорю это, несмотря на то, что она мне дочь, — свинья неблагодарная.
Я не стал сообщать Элме Краг ни о смерти Джаспера, ни о смерти Лорел. Глаза старой женщины что-то уж чересчур разгорелись. Она и без того знала слишком много. Она сжала губы, и на лице ее застыло горькое выражение, словно она предвидела свою собственную неминуемую смерть.
Помолчав немного, она спросила:
— Вы ведь приехали сюда не за тем, чтобы мои жалобы выслушивать. Так для чего же вы здесь?
— Хочу увидеть это ранчо.
— Зачем? Земля там истощена. Она и всегда-то была не лучше, чем полупустыня. Мы разводили там не столько скотину, сколько канюков[10]. А после того как Джаспер и Лорел исчезли неизвестно куда, мы отдали ее в уплату за налоги.
— Я думаю, что сейчас там может находиться ваш правнук Дэви.
— В самом деле? Вы знаете Дэвида?
— Встречался с ним.
Она быстро прикинула:
— Сейчас он должен быть молодым человеком.
— Да, он очень молод. Дэви девятнадцать лет.
— И чем же он занимается? — спросила она с надеждой и интересом в голосе, в котором, однако, не слышалось особого желания знать ответ.
— Да ничем особенно.
— Наверное, весь в отца. У Джаспера всегда были большие мечты, но он палец о палец не ударил, чтобы воплотить их в жизнь. — Развернув одно колесо кресла-коляски, она повернулась ко мне лицом. — Раз вы знаете, где находится Дэвид, то, может быть, знаете, и где Джаспер?
— Нет. И где Дэвид, тоже не знаю. Я надеялся, вы скажете мне, как отыскать это ранчо.
— Скажу, конечно, если его еще ветром не разметало. Родео-сити знаете?
— Бывал там.
— Поезжайте в центр города, то есть к отелю «Родео», а как раз напротив будет управление шерифа. Свернете направо, проедете мимо площадок с трибунами, где проводятся состязания по родео, выедете из города и миль двадцать проедете в сторону от океана, к небольшому селению Сентервил. Я там когда-то преподавала в школе. От Сентервила проедете на север еще двенадцать миль по окружной дороге. Найти ее нелегко, особенно когда стемнеет. Хотите отправиться туда сегодня ночью?
Я ответил утвердительно.
— Тогда лучше спросите дорогу в Сентервиле. Там любой знает, где ранчо Крага. — Она помолчала. — Как странно, что несколько поколений нашей семьи стремятся жить в том месте. Оно приносит несчастье, и вся семья наша несчастная.
Я не пытался оспаривать этого. То немногое, что я знал об этой семье — одинокая жизнь и старость Альберта Блевинса, ужасные судьбы Джаспера и Лорел, разделенные пятнадцатью годами, стремление Дэви совершить насилие, — все это только подтверждало слова миссис Краг.
Она сидела, прижав к груди сухие кулачки, словно ощущая происходящую в себе трудную работу памяти. Она покачала седой головой.
— Я подумала, что если вы увидите Дэвида, то могли бы сказать ему, где находится его прабабка. Но не знаю. У меня есть решительно все. За пребывание здесь я плачу шестьсот долларов в месяц. Скажите ему обо мне, только если он сам спросит. Не хочу, чтобы Джаспер опять сел мне на шею. Или Лорел. Она была славной девушкой, но тоже оказалась неблагодарной. Я взяла ее к себе в дом и сделала для нее все, что могла, а она повернулась ко мне спиной.
— Лорел тоже была вашей родственницей?
— Нет. Она из Техаса. В ней был заинтересован один очень богатый человек. Он и прислал ее к нам.
— Не понимаю.
— Вам и не нужно ничего понимать. Про Лорел я не буду вам говорить ничего плохого. Она хоть и не была мне ни дочерью, ни внучкой, но любила я ее больше, чем кого-либо из них.
Она перешла на шепот. Прошлое залило комнату, словно прилив, весь состоящий из шепота. Я встал и попрощался. Элма Краг подала мне свою сухую ладошку с увеличенными суставами.
— Когда будете выходить, сделайте, пожалуйста, звук погромче. Послушаю лучше, как другие говорят.
Я прибавил громкость и закрыл за собой дверь. Когда я дошел до середины коридора, за другой дверью какой-то старик воскликнул дребезжащим голосом:
— Пожалуйста, не режьте меня!
Старик распахнул дверь и выскочил в коридор. Его обнаженное тело походило на удлиненное яйцо. Обхватив меня руками, он прижался своей почти лысой головой к моему солнечному сплетению.
— Не давайте им резать меня. Скажите им, чтобы не резали, мамочка!
Хотя поблизости никого не было, я сказал, чтобы его не резали. Старичок тут же отпустил меня и вернулся в свою комнату, закрыв за собой дверь.
В приемной количество беженцев, пострадавших в результате войны поколений, сократилось до шести человек. Пожилой санитар спокойно провожал их по своим комнатам.
— Пора спать, друзья, — говорил он.
Во входных дверях показался Джек Флейшер. По глазам и по выражению лица было видно, что он устал и выпивши.
— Я хотел бы видеть миссис Краг, — обратился он к санитару.
— Сожалею, сэр, но время посещений истекло.
— У меня важное дело.
— Ничем не могу помочь, сэр. Решения здесь принимаю не я. Управляющий сейчас в Чикаго, на конференции.
— Можешь мне это не объяснять. Я представитель закона.
Флейшер говорил уже на повышенных тонах. Лицо его налилось кровью. Пошарив в карманах, он вытащил полицейский жетон и предъявил его санитару.
— Это не имеет значения, сэр. Я исполняю то, что мне приказано.
Без всякого предупреждения Флейшер ударил санитара раскрытой ладонью. Тот упал и тут же поднялся. Одна половина его лица стала красной, другая — белой, как мел. Старики молча наблюдали за происходящим. Подобно настоящим беженцам, применения физической силы они боялись больше всего на свете.
Я зашел сзади и захватил шею Флейшера в замок. Он был здоровенный и сильный. Иначе мне было его никак не удержать.
— Это ваш друг? — спросил меня санитар.
— Нет.
Однако в известном смысле Флейшер принадлежал мне. Я вывел его во двор и отпустил. Он выхватил пистолет.
— Ты арестован, — объявил он.
— За что? За предотвращение драки?
— Оказание сопротивления полиции при исполнении служебных обязанностей. — Глаза его сверкали, он говорил, брызжа слюной. Пистолет у него был, похоже, тридцать восьмого калибра[11] — достаточно, чтобы проделать во мне приличную дырку.
— Опомнись, Джек, и убери свою пушку. Ты за пределами своего округа, и здесь есть свидетели.
Санитар и его подопечные наблюдали за нами с порога. Джек Флейшер обернулся и посмотрел на них. Ногой я вышиб у него пистолет и успел подхватить его с земли, когда тот бросился за ним. Стоя на карачках, как человек, превратившийся в собаку, он пролаял мне:
— Я тебя упеку за это. Я — полицейский.
— Вот и веди себя соответственно.
К нам подошел санитар. Боковым зрением я увидел лишь, как ко мне приближается что-то бесформенное беловатого цвета. Все внимание я сосредоточил на Флейшере, который поднимался с земли. Санитар обратился ко мне:
— Мы не хотим неприятностей. Вызову-ка я лучше полицию, а?
— В этом нет необходимости. Что скажешь, Джек?
— Черт подери, я и есть полиция.
— А я вообще-то слышал, что ты уже в отставке.
— Кто ты такой, черт возьми? — Флейшер со злостью посмотрел на меня. Его глаза желтовато посвечивали в полутьме.
— Частный детектив с лицензией. Фамилия — Арчер.
— Если не хочешь расстаться со своей лицензией, верни пистолет. — Он протянул свою здоровенную, поросшую рыжими волосами ручищу.
— Сначала лучше поговорим, Джек. Тебе лучше бы извиниться перед человеком, которого ты ударил.
Флейшер болезненно скривил рот. Просить прощения — это для испорченного бывшего полицейского самое непривычное и потому жестокое наказание.
— Извиняюсь, — выдавил он, не глядя на санитара.
— Пожалуйста, — ответил тот и, повернувшись, с достоинством удалился. Стоящие на ступеньках старики двинулись за ним. Дверь лязгнула замками.
Флейшер и я направились к своим машинам. В узком пространстве между ними мы стояли лицом друг к другу, опираясь каждый на свою машину.
