— Догадываюсь. — Джонни состроил гримасу. — Хорошо, делаю откровенное признание. Я сыщик и в данный момент занят делом Квизенберри.
— Почему не сказали об этом вчера? Тот, другой, оказался откровеннее.
— Какой другой?
— Сыщик, который заходил после обеда. Своего имени он не назвал.
— Как он выглядел?
— Обыкновенно. — Часовщик пожал плечами. — Формы на нем не было.
— Что он хотел узнать?
— А разве вы не из одной конторы?
— По этому делу работают полдюжины сотрудников. Возможно, к вам заходил Снодграсс. Скажите, пожалуйста, вчера вы говорили, что видели «Говорящие часы» на выставке. Наверное, вы также слышали, что именно они говорят?
— Голосок у них не очень приятный. Слишком тоненький…
— Я слышал их всего один раз, и меня интересует, какой текст они произносят… скажем, в три часа?
Часовщик задумался:
— Не припоминаю ничего особенного. Я слышал их несколько раз в разное время. Ничего необычного. Какие-то банальности…
Джонни вздохнул:
— Может, мне удастся оживить вашу память. В пять человечек говорит: «Пять часов, и день почти закончен»…
— Да, что-то в этом роде. А в шесть — что-то типа «Когда день закончен, наступает вечер».
— А в три? — Джонни нетерпеливо наклонился к часовщику. — Пожалуйста, постарайтесь вспомнить!
— Не получается. Никогда не обращал особого внимания… Шесть часов — это просто, потому что шесть часов считаются концом дня. Вы заставили меня вспомнить, что часы говорят в шесть, произнеся строчку, относящуюся к пяти. Но…
— Да?
Часовщик щелкнул пальцами:
— Возможно, у меня это есть! Да! Теперь припоминаю — два года назад, когда Саймон в последний раз выставлял свои часы, об этом сообщалось… Где-то у меня должны быть журналы… — Он подошел к шкафу, повернул ключ в замке. — Вот они! Номера «Америкэн хоббиист» за последние два года.
Джонни обошел прилавок:
— Позвольте взглянуть?
— Да, пожалуйста. Два года назад съезд проходил летом. По-моему, в июле. Отчет должен быть в августовском номере.
Часовщик вывалил на прилавок стопку журналов, и они принялись рыться в них. Августовский выпуск обнаружил Джонни.
— А, вот! «Выставка часов! — прочел часовщик. — „Говорящие часы“ Саймона Квизенберри». В двенадцать они говорят: «Двенадцать часов. Полдень и полночь. Отдохни, труженик…»
— Три часа! — воскликнул Джонни. — «Три часа. Резец годов у жизни на челе за полосой проводит полосу».[3] — Он оцепенел.
— Шекспир! Да, теперь припоминаю!
— Но это ведь бессмысленно! — вскричал Джонни.
— Как и остальное. Я вам говорил — никаких премудростей они не изрекают.
Джонни вздохнул:
— Слушайте — пять часов! «Я властелин своей судьбы. Я капитан своей души».
— Хенли,[4] — подсказал антиквар. — М-м-м… я неверно привел цитату для шести часов. Вот: «Когда наступает ночь и приходит утро…».
— А в пять часы говорят совершенно другое, — сказал Джонни.
— Почему вы так уверены?
— Потому что я слышал. Часы сказали: «Пять часов, и день почти закончен».
— Вы ошибаетесь. Я слышал часы несколько раз, и то не помню точно!
— А я помню. Совершенно точно. Когда я слышал их неделю назад, они сказали: «Пять часов, и день почти закончен».
Антиквар пожал плечами:
— Какая разница? Может, у Саймона были две пластинки с разными текстами. Вчерашний детектив об этом спрашивал.
— Что именно?
— Можно ли сменить пластинку в часах. Я сказал, что можно, но изготовить такую пластинку довольно трудно. Насколько я помню, их делают из сплава золота и еще какого-то металла. Тот детектив спросил, смогу ли я изготовить такую пластинку, я ответил, что нет.
— А потом?
— Я предложил ему попытать счастья в звукозаписывающих студиях.
Джонни выпрямился:
— Послушайте! У вас этот старый журнал просто валяется без дела. Вы не одолжите его мне?
— Можете взять, но при одном условии — вы расскажете мне все-все о «Говорящих часах», когда закончится расследование.
— Договорились.
Джонни свернул журнал в трубку, поблагодарил часовщика и вышел на улицу. Увидев его, Сэм Крэгг заспешил навстречу:
— Джонни, не оборачивайся сразу! У меня за спиной в дверях табачной лавки какой-то тип. Он за нами следит.
— Следит? — Невзирая на предупреждение, Джонни немедленно перевел взгляд на табачную лавку. На тротуар шагнул какой-то человек. — Оборванец! — Джонни задержал дыхание.
— Бродяга? — Сэм не поверил своим глазам.
— Он самый! Идем за ним…
Это был тот самый бродяга — грязный, оборванный отрепыш. И, как тогда в Миннесоте, он, заметив Джонни и Сэма, внезапно рванул с места с потрясающей скоростью. Обогнав их метров на двадцать, он завернул за угол, на Шестидесятую улицу. Когда они добежали до угла, разрыв увеличился метров до двадцати пяти.
— Паразит! — не сдержался Джонни. — Этот гад опять уходит…
И как нарочно, в пределах видимости ни одного такси! Стиснув зубы, Джонни со всех ног кинулся следом. Бесполезно!
Оборванец был уже на Третьей авеню, метрах в ста от них. Когда Джонни завернул за угол, тот уже исчез. Джонни остановился. Подоспел Сэм.
— Опять ушел, — произнес Джонни с досадой. — Ничего не понимаю, с виду он старик… Вот ведь дьявольщина!
— Судя по тому, как этот старик улепетывает, он, должно быть, олимпийский чемпион по бегу, — сказал Сэм, выравнивая дыхание.
— И тем не менее одна загадка разгадана. Бродяга убил Тома, в этом нет никаких сомнений. То, что он в Нью-Йорке, — не простое совпадение. Но как, дьявол его побери, он нас выследил утром?
— Может, он пас нас всю дорогу к Босу, от самого отеля?
— Но где мы остановились, знают только несколько человек! Давай прикинем. Не считая Мэдигана, это — Партридж, Эрик Квизенберри, мамаша и дочка Раск и, возможно, Уилбур Теймерек.
— А если грек?
— Не исключено. Кармелла или какой-то другой бандюга мог выследить Морта. А Партридж? Любой его подручный способен без всякого напряга выяснить, где мы остановились. А мы и не догадываемся! Может, Тома прикончил кто-то из людей Партриджа! Надоели они мне все! Очень хочется бросить это дело.
— Вот это мысль! — обрадовался Сэм Крэгг. — Я — за! Вернемся к работе, заработаем деньжат. Скоро во Флориде открывается сезон. Давай рванем туда зимой?
— Кто бы возражал! — Джонни пожал плечами.
— Значит, решено?
— Может быть. — Джонни достал из кармана пятицентовую монету, подбросил в воздух, затем ловко ее поймал. — Пойду-ка позвоню.
— Но ты ведь только что сказал… — простонал Сэм Крэгг.
— Но ведь еще не зима. И Флорида никуда не денется!
Джонни зашел в телефонную будку, оставив Сэма снаружи. В справочнике он отыскал номер «Часовой компании Квизенберри».
— Скажите, мистер Эрик Квизенберри у себя?
— Да, но он не может подойти. Он очень занят.
— Понял! А можно попросить мистера Уилбура Теймерека?
— Извините, но мистер Теймерек у нас больше не работает.
— Как? — воскликнул Джонни. — Мистер Теймерек, коммерческий директор?
— Вчера он прекратил всякие отношения с нашей фирмой.
— А вы не могли бы дать его домашний адрес? Для меня очень важно связаться с ним.
— Минуточку… Да, пожалуйста! Он живет в «Шантеклере», на Пятьдесят седьмой улице.
— Большое спасибо. — Джонни в сердцах брякнул трубкой. — Ну и растяпа ты, милая моя! Секретаршам следует быть осторожнее и не раздавать домашние адреса кому попало…
Выйдя из будки, Джонни схватил Сэма за руку:
— В темпе чешем к Теймереку. Он живет неподалеку. Он ужасно зол на Квизенберри и наверняка выльет на него ушат грязи! Вряд ли у нас появится другая возможность услышать такое.
— Что с тобой делать? — вздохнул Сэм обреченно. — Кто я такой, чтобы возражать? Как известно, я всего лишь на вторых ролях! Все дорогу подыгрываю тебе.
— Жалко себя? — Джонни ухмыльнулся.
Они живо добрались до «Шантеклера». Здание произвело на Джонни сильное впечатление.
— А неплохо ему, должно быть, платили. Или, может, он грабил банки!
Дверь им отворил швейцар. В богато обставленном холле консьерж в форменной одежде спросил их имена и позвонил в апартаменты Теймерека.
— Мистер Теймерек вас ждет. Номер 1104.
На одиннадцатом этаже, открыв им дверь, Теймерек кивнул, а потом спросил:
— Кто дал вам мой адрес?
— В офисе, на заводе. Я позвонил…
— Ладно, заходите. Я как раз собираю чемоданы.
Номер был обставлен с еще большей роскошью, чем холл внизу.
— Ничего апартаменты, в порядке! — отметил Джонни. — Переезжаете?
— Переезжаю, потому как потерял работу. Думаю, они и это вам сообщили?
— Сказали, вы прекратили с ними отношения.
