— Опиши-ка мне его.
— Спида? Ну, одевается здорово. Костюмчики по двести долларов, рубашечки на заказ, галстуки с монограммой. Здоровый такой малый, сильный, но как это? — элегантный. Разговаривает культурно. Одним словом, джентльмен.
— Лицо у него есть?
— Ага. На лицо очень даже ничего, даром что в летах. Волосы еще не растерял — русые такие. Светлые усики. — Он чиркнул пальцем по верхней губе. — В общем, красивый малый. Нос только подгулял. На носу у него шишка — там, где его сломали.
— Сколько ему примерно лет?
— Лет сорок или около того. Столько же, сколько вам, или чуть побольше. Правда, вы посимпатичней будете, мистер. — Он старался меня умаслить.
Это был один из тех щенков, которые готовы лизать всякую руку, которую не могут укусить. Жалко, что нельзя было дать ему еще — потому что он был моложе и слабее и слишком труслив. Если бы я отделал его всерьез, он бы потом выместил злобу на ком-нибудь послабее, например на Рут. Нет, с Ронни ничего не поделаешь — во всяком случае, мне это не под силу. Так он и будет сшибать доллары где только можно, пока не угодит в тюрьму, или в морг, или на виллу с бассейном на вершине холма. Таких, как он, были тысячи на моем участке площадью десять тысяч квадратных миль: мальчишек без будущего, потерявших родителей и самих себя в трущобах приморских городов, мальчишек с отчаянными сердцами и замусоренными комиксами головами, храбрецов, не успевших принять участие в прошлой войне и слишком нетерпеливых, чтобы дожидаться следующей.
— В чем дело, мистер? Я сказал вам правду — по крайней мере все, что знал. — Щека у него задергалась, и я понял, что все это время смотрел на него в упор, хотя и не видел его.
— Вполне возможно, — задумчиво сказал я. — Вряд ли ты мог все это сочинить — мозгов маловато. Про систему Спида ты сказал. Какая была у Тарантини?
— Откуда я знаю? — Он снова пропустил подрагивающие пальцы сквозь черный ежик на голове.
— Ах да, я забыл. Ты ведь респектабельный гражданин и не знаешься с мошенниками вроде Тарантини.
— Они с братом купили яхту, — сказал он. — Ну, ту, что сегодня на камнях разбилась. Почем я знаю, что они на ней возили? Они дважды рыбачить ходили — может, они в Мексику плавали. Спид порошок оттуда получал, когда здесь работал, — от одного человека в Мехико, который делал героин из опиума. — Он подался ко мне, боясь встать со стула без разрешения. — Мистер, можно я теперь пойду в контору? Я вам все сказал, что знаю. Можно?
— Экий ты у нас непоседливый, дружок. Погоди, у тебя есть еще один приятель, который меня интересует. Где мне найти Москита, если мне вдруг очень захочется с ним повидаться?
— Москита?
— Он приторговывает в Сан-Франциско, мне Рут сказала. А раньше был продавцом у Спида.
— Не знаю никаких москитов, — сказал он без особого убеждения. — Кроме тех, что кусаются.
Я сжал кулак и поднес к его глазам, чтобы он получше его разглядел, думая про себя, какой я мастак пугать детей.
Его карие глаза сошлись к переносице, глядя на мой кулак.
— Я скажу, мистер, только вы обещайте не называть мое имя. Если они узнают, мне не поздоровится. Москит написал мне, что, может, и для меня там работенка найдется летом...
— Обещать я ничего не буду, дружок. И учти — я снова теряю терпение.
— Вы хотите знать, где его найти, так?
— Да, этого будет достаточно.
— Я с ним контачил через одного лабуха, он на фоно играет в баре. Подвальчик такой — «Логово» называется. Прямо рядом с Юнион-сквер, найти нетрудно.
— Когда ты видел его в последний раз?
— С месяц назад. Я ездил во Фриско на уик-энд. Балдею я от этого города. Фриско — это по мне, не то что наша дыра...
— Ясно. Ну и что, ты с ним говорил?
— А как же! Он сейчас в крупняки вышел, но старых друзей не забывает. Мы с ним еще в школе скорешились. — Глаза Ронни затуманились от воспоминаний. — Да, мы с Москитом погужева ли...
— Его настоящее имя? — перебил я.
— Но вы правда ему ничего не скажете, мистер? Ладно, Джилберт Морино.
— А музыканта как зовут?
— Не знаю. Да вы его в «Логове» найдете, он там каждый день играет. Он кокаинист, так что сразу узнаете.
— Москит знает, где Спид?
— Он говорил, Спид был там на Рождество — монеты хотел подзанять. А потом в Рино подался. Да, в Рино — так Москит сказал. Можно я теперь пойду, мистер?
В голове у меня уже сложилась незамысловатая геометрическая фигура, которую я мысленно спроецировал на карту моих охотничьих угодий. Три красные линии образовали узкий острый треугольник. Самая короткая линия — его основание — соединяла Палм-Спрингс и Пасифик-Пойнт. Вершиной был Сан-Франциско. Другой треугольник, побледнее, имел то же основание, а вершиной — Рино. Однако, когда я попытался совместить оба треугольника, очертания их расплылись.
— Ладно, — бросил я. — Свободен.
Когда мы вышли из номера. Рут нигде не было. Я вздохнул с облегчением — сейчас у меня и без нее хватало забот.
Светящиеся стрелки башенных часов на здании окружного суда показывали только пять минут двенадцатого. Я не поверил своим глазам — у меня было такое ощущение, что уже далеко за полночь. На душе остался гадкий осадок долгого неприятного вечера. В голове, точно старая скрипучая пластинка, вертелись извечные следовательские вопроси: Кто? Когда? Где? Мотивы?
Я остановил машину у того крыла здания окружного суда, где находилась тюрьма. Окна второго и третьего этажей были забраны красивыми, фигурными чугунными решетками, призванными удовлетворить тягу к прекрасному, которая отличает воров, грабителей и проституток. Часть первого этажа занимало управление окружного шерифа. Лишь в его окнах горел свет в этот поздний час.
Высокая черная дверь была открыта, и я вошел в залитое холодным люминесцентным светом помещение. За стойкой, делившей комнату надвое, сидел молодой толстяк сержант и говорил по телефону. Нет, шериф уже ушел. Нет, его домашний телефон он дать не может. В любом случае он уже, наверное, в постели. В самом деле? Конечно, это непорядок. Утром он обязательно доложит помощнику шерифа.
Он повесил трубку и испустил вздох облегчения.
— Сумасшедшая баба! — сказал он мне. — Звонит чуть не каждый день. Утверждает, что у нее есть шестое чувство, позволяющее ей принимать радиоволны, и что иностранные агенты день и ночь бомбардируют ее нервную систему подрывной пропагандой. В следующий раз скажу ей, чтобы она перенастроила свои антенны на телеприем.
Он встал из-за стола и грузно протопал к стойке.
— Чем могу быть полезен, сэр? — спросил он с радушием бакалейщика, который вместо хлеба и картошки торгует законом и порядком.
— Шеф, наверное, действительно ушел?
— Сразу после ужина. Может, я вам чем-нибудь помогу?
— Один из его помощников занимается делом о пропавшем без вести человеке. Речь идет о Джо Тарантини.
— "Один из", как бы не так! Трое или четверо, не меньше. — Он улыбнулся, спрятав глаза в складках жира.
— Можно поговорить с кем-нибудь из них?
— Они очень заняты. Вы репортер?
Я показал ему фотокопию своей лицензии.
— Тот, с которым я говорил, носит здоровенную шляпу. Или они все такие носят?
— Нет, только Каллаген. Он сейчас здесь, беседует с миссис Тарантини. — Он ткнул большим пальцем в закрытую дверь. — Хотите подождать?
— Которая у него миссис Тарантини? Мать или жена?
— Жена. Будь я на месте Тарантини, никогда бы не сбежал от такой красотки. — В глазах его появилась плотоядная улыбка и вялой рябью расползлась по лицу.
Я подавил раздражение.
— Это что, официальная версия? Что Тарантини сбежал? У вас, может быть, есть агентурные данные о том, что он способен ходить по морю, как по суху, или что его дожидалась русская подлодка?
— Может быть. — Он стал обмахиваться рукой, точно изнывал от жары. — Вас надо свести с этой старухой, которая нам названивает. Ведь она говорит, что все ее голоса говорят с русским акцентом. А вообще-то, никакой официальной версии нет. И не будет до окончания следствия.
— "Королеву ацтеков" уже осмотрели?
— Осмотрели. Там одни обломки. В каюте никого нет. А можно узнать, по какому именно делу вы пришли, мистер...
— Арчер. У меня есть кое-какая информация для Каллагена.
— Он освободится с минуты на минуту. Они там уже больше часа. — Он бросил завистливый взгляд на закрытую дверь, потом вернулся к столу и втиснул свои жирные ляжки между подлокотниками вращающегося кресла.
У меня было время выкурить сигарету — едва ли не первую за этот день. Я примостился на деревянной скамье у стены. Минутная стрелка электрических часов на противоположной стене короткими нервными рывками подбиралась к половине двенадцатого. Сержант, позевывая, листал какой-то журнал.
