— Вот-вот, — сказала Мими, — именно так он и поступил.
Я сказал Гилберту:
— Ты же не считаешь, что он ее убил.
— Нет, не считаю, но я хотел бы знать, почему вы так не считаете… понимаете, ваш метод.
— А твой?
Он слегка покраснел, растерянно улыбнулся.
— Но я… Это совсем другое.
— Он знает, кто убил ее, — появившись в дверях, сказала Дороти. Она так и не переоделась в домашнее. Она пристально смотрела на меня, словно боялась посмотреть на кого-либо другого. Была она очень бледна и держалась неестественно прямо.
Нора открыла глаза, приподнялась на локте и сонно спросила: «Что?» Никто ей не ответил.
Мими сказала:
— Дорри, нечего тут разыгрывать идиотские драмы.
Дороти сказала:
— Вздуть ты меня можешь, когда они уйдут. И вздуешь ведь.
Мими постаралась принять такой вид, словно понятия не имеет, о чем говорит ее дочь.
— Он знает, что ее убил кто? — спросил я.
Гилберт сказал:
— Дорри, не валяй дурака, ты…
Я прервал его:
— Пусть говорит. Пусть говорит, что хочет. Так кто ее убил, Дороти?
Она посмотрела на брата, опустила глаза, исчезла неестественность и напряженность позы. Глядя в пол, она невнятно произнесла:
— Я не знаю. Он знает. — Она подняла взгляд на меня и вздрогнула. — Вы что, не видите, что я боюсь? — крикнула она. — Я их боюсь. Заберите меня отсюда, и я все скажу, а их я боюсь!
Глядя на меня, Мими залилась смехом.
— Вы на это напрашивались. Поделом вам.
Гилберт, краснея, пробормотал:
— Так глупо все.
Я сказал:
— Разумеется, мы тебя заберем, только лучше уж выкладывай все, пока мы здесь все вместе.
Дороти покачала головой:
— Я боюсь.
Мими сказала:
— Ник, не надо бы с ней так носиться. Она от этого только хуже делается. Она…
Я спросил Нору:
— А ты что скажешь?
Она встала и потянулась, не поднимая рук. Как всегда после сна, у нее было розовое и очень милое личико. Она сонно улыбнулась мне и сказала:
— Пошли домой. Не нравятся мне эти люди. Пошли, Дороти, забирай пальто и шляпку.
Мими сказала Дороти:
— Марш в постель!
Дороти поднесла ко рту кончики пальцев левой руки и всхлипнула сквозь них.
— Ник, не позволяйте ей бить меня!
Я смотрел на Мими. На лице ее была безмятежная улыбка, однако ноздри шевелились в такт дыханию, а само дыхание можно было слышать.
Нора подошла к Дороти:
— Пойдем, мы тебе личико умоем и…
Мими издала горлом какой-то зоологический звук, на шее мышцы вздулись, она приподнялась на цыпочки.
Нора встала между Мими и Дороти. Когда Мими рванулась вперед, я ухватил ее за плечо, другой рукой обхватил ее сзади за талию и приподнял. Она завопила, принялась отбиваться кулаками, а ее острые высокие каблуки вколачивались мне в голени, как гвозди.
Нора вытолкала Дороти из комнаты и встала в дверях, наблюдая за нами. У нее было очень оживленное лицо, и его я видел ясно, отчетливо, а все остальное расплывалось. Когда я ощутил на спине и плечах неловкие удары, обернулся и увидел, что меня молотит Гилберт, я увидел его очень смутно и, когда оттолкнул его, почти не почувствовал соприкосновения.
— Кончай, Гилберт. Зашибить ведь могу. — Я дотащил Мими до дивана и, бросив ее на спину, уселся ей на ноги, а руками плотно прижал запястья.
Гилберт снова бросился на меня. Я целил ему в коленную чашечку ногой, но попал слишком низко, и получилась подсечка. Он рухнул на пол, как мешок. Я еще раз лягнул его, промахнулся и сказал:
— После подеремся. Принеси воды.
Лицо у Мими становилось лиловым, остекленелые, бессмысленные огромные глаза вылезали из орбит, между стиснутыми зубами пузырилась и шипела слюна. Ее красная шея, да и все тело, представляли собой сплошной извивающийся клубок вен и мускулов, которые вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Руки у нее были горячими и влажными, и держать их было трудно.
Как нельзя кстати, появилась Нора со стаканом воды.
— Плесни-ка ей в лицо, — сказал я.
Нора плеснула. Мими разжала зубы, судорожно глотнула воздух и закрыла глаза. Она отчаянно замотала головой, но тело содрогалось уже не столь неистово.
— Повторим, — сказал я.
Второй стакан воды вызвал у Мими поток бессвязных проявлений протеста, но боевой дух оставил ее. Она обмякла и лежала неподвижно, тяжко дыша.
Я отпустил ее руки и встал. Гилберт, стоя на одной ноге и опираясь на стол, поглаживал другую ногу, ту самую, по которой пришелся мой удар. Дороти, бледная, с вытаращенными глазами, стояла в дверях и не могла решить, то ли ей войти, то ли убежать и спрятаться. Нора стояла рядом со мной и держала пустой стакан. Она спросила:
— Думаешь, она пришла в себя?
— Конечно.
Вскоре Мими приоткрыла глаза и попыталась выморгать из них воду. Я вложил ей в руку платок. Она вытерла лицо, издала долгий вздох, сотрясаясь всем телом, и приняла сидячее положение. Она оглядела комнату, при этом еще немного моргая. Увидев меня, она слабо улыбнулась. Улыбка была виноватой, но ничего похожего на раскаяние в ней не наблюдалось. Нетвердой рукой она дотронулась до волос и сказала:
— Меня несомненно утопили.
Я сказал:
— Однажды вы себя вгоните в такой штопор, а выйти так и не сможете.
Она посмотрела мимо меня на сына.
— Гил. Что с тобой?
Он поспешно убрал руку с ноги, а ногу поставил на пол.
— Я… ничего, — запинаясь, произнес он. — Все в полном порядке. — Он пригладил волосы, поправил галстук.
Она рассмеялась.
— Ой, Гил, ты в самом деле пытался защитить меня? От Ника? — Она засмеялась еще сильней. — Ужасно мило с твоей стороны, но и ужасно глупо. Гил, он же настоящее чудовище. Никто не мог бы… — Она поднесла мой платок ко рту и принялась раскачиваться взад-вперед.
Я краем глаза посмотрел на Нору. Она поджала губы, а глаза почти почернели от гнева. Я тронул ее за руку.
— Смываемся. Гилберт, принеси матери выпить. Через минуту-две она совсем придет в себя.
Дороти, держа в руках пальто и шляпку, на цыпочках подошла ко входной двери. Мы с Норой нашли свои пальто и головные уборы и вышли вслед за ней, оставив Мими на диване. Она все еще смеялась в мой платок.
В такси, которое везло нас в «Нормандию», никто из нас троих особенно не разговаривал. Нора предавалась мрачным мыслям, у Дороти был все еще довольно испуганный вид, а я устал — денек выдался насыщенный.
До дому мы добрались почти в пять утра. Нас бурно приветствовала Аста. Я прилег на пол поиграть с ней, а Нора направилась в буфетную сварить кофе. Дороти захотела поведать мне о чем-то, что произошло с ней, когда она была совсем маленькой.
Я сказал:
— Нет. Ты уже в понедельник пробовала. Это что такое, отработанный трюк? Поздно уже. Что ты боялась рассказать мне там?
— Но вы бы лучше поняли, если…
— И это ты в понедельник говорила. Я не психоаналитик. Я по части впечатлений детства ничего не смыслю. Плевать мне на них. Устал я — весь день белье гладил.
Она надулась:
— Вы, кажется, специально хотите, чтобы мне было как можно труднее.
— Послушай, Дороти, — сказал я, — либо ты что-то знаешь, о чем боялась сказать в присутствии Мими и Гилберта, либо нет. Если знаешь — выкладывай. Если я чего-то не пойму, я спрошу.
Она перебирала складку на юбке и мрачно на нее смотрела. Однако, когда она подняла глаза, они блестели от волнения. Она заговорила шепотом, но достаточно громко, чтобы все в комнате могли слышать:
— Гил встречается с отцом, и сегодня с ним встречался, и отец сказал ему, кто убил Джулию Вулф.
— Кто?
Она покачала головой.
— Он больше ничего не сказал. Только это.
— И это ты боялась сказать в присутствии Гила и Мими?
— Да. Вы бы поняли, если бы позволили рассказать…
— Что с тобой произошло в детстве? Нет уж. И хватит об этом. Что еще он тебе сказал?
— Ничего.
— О Нунхайме ничего?
— Нет, ничего.
— Где твой отец?
— Гил не сказал.
— Когда он с ним встречался?
— Он не сказал. Пожалуйста, не сердитесь, Ник. Я передала вам все, что он сказал.
— Немного же, — проворчал я. — И когда он тебе все это поведал?
— Сегодня вечером, как раз тогда, когда вы вошли в спальню, и, честное слово, он больше ничего не говорил.
Я сказал:
— Было бы просто чудесно, если бы хоть кто-нибудь из вашего семейства высказался бы ясно и без вранья о чем-нибудь — все равно о чем.
Нора принесла кофе.
— Чем обеспокоен, сынок? — спросила она.
— Всем, — сказал я. — Загадками, враньем. Я слишком стар и утомлен жизнью, и меня все это больше не забавляет. Давай вернемся в Сан-Франциско.
— До Нового года?
— Завтра, или даже сегодня.
— Я готова. — Она протянула мне чашку кофе. — Если хочешь, можем отправиться самолетом, и под самый Новый год будем дома.
