— Господин Виноградов? — достаточно громко окликнул Владимира Александровича молодой человек с офицерской прической. В голосе его явно преобладали не вопросительные, а утвердительные интонации.
— С кем имею честь? — Залитый электрическим светом Морской пассажирский вокзал города Таллинна изнутри показался адвокату значительно просторнее, чем выглядел с площади. Несколько позже он понял, что иллюзия избыточного пространства во многом создавалась за счет высоких, почти на два этажа, стеклянных стен.
Вместо ответа встречающий развернул перед носом Виноградова что-то вроде черного кожаного бумажника с бляхой и удостоверением личности.
— Мне поручено отдать вам кое-что.
— Спасибо, — кивнул Владимир Александрович и взял протянутые бумаги.
Выполнив свою миссию, встречающий офицер сразу же превратился в провожающего.
— Уже идет посадка! Вам пора.
— Все очень трогательно, — Владимир Александрович вздохнул и повертел головой: — Куда мне?
— Вон туда! Через этот выход… Давайте сумку.
— Не надо. Я, знаете ли, уже достаточно большой и взрослый мальчик, чтобы не потеряться.
— Как вам будет угодно, — пожал плечами сотрудник Экономической полиции.
Адвокат, чтобы сгладить неловкость, протянул ему руку:
— Привет шефу! Еще увидимся.
И смешался со стайкой заторопившихся через холл пьяных финских туристов…
За иллюминаторами, больше похожими на окна, темнела свинцово-серыми волнами Балтика. Устроившись поудобнее в кресле, Виноградов извлек из нагретого телом внутреннего кармана почтовый конверт без марки.
Оглядел его со всех сторон, прежде чем открыть. Убедился в наличии обусловленной метки и подцепил ногтями за самый краешек:
— Оп-ля!
Почерк Нечаева он узнал сразу же. Послание Дениса заняло двойной, вырванный из ученической тетрадки лист, и первым делом адвокат заглянул в конец текста:
— Все в порядке…
Судя по «контролькам» в последней фразе, автор писал вполне самостоятельно и без принуждения.
Теперь можно было читать все по порядку:
«Здравствуйте!
Спасибо за то, что вы для меня сделали.
И сразу же прошу прощения — я должен на некоторое время уехать из города. Так посоветовал Свояк…»
«Свояком» защитник и его клиент договорились называть в переписке господина Уго Тоома.
«…потому что, якобы, он располагает информацией о том, что плохие парни из Пентагона планируют мое физическое устранение…»
«Пентагоном», конечно же, следовало считать издательство «Первопечатник».
«…А мне умирать пока рано, да и в тюрьме сидеть больше не хочется. Поэтому я взял у Свояка немного денег и скатаюсь туда, где жили папа с дочкой».
Речь шла о покойной Олесе Лукашенко и ее отце — это даже не требовало комментариев.
«Есть кое-какие мысли, надо их проверить и по возможности хорошо задокументировать.
Свояк — мировой парень, мы с ним друг друга поняли и попытаемся насолить Пентагону вместе.
Как вы там? Все в порядке? Еще раз спасибо — придет время, сочтемся!
Теперь главное…»
Оставшуюся часть письма занимало описание результатов розыска очаровательно-пугливой дежурной из «Рубежа» по имени Татьяна,
Не без помощи людей господина Тоома подследственному оперативнику удалось-таки найти и расколоть беглянку.
Выяснилось, что та действительно училась с Олесей Лукашенко в одной школе, только была немного старше. Она первой уехала из степного захолустья в Питер, устроилась в издательство господина Удальцова, а потом сманила вслед за собой и несовершеннолетнюю подружку. Обе уверяли родителей, что учатся в библиотечном техникуме, а на самом деле «обслуживали» по баням и снятым для этих целей квартирам начальство «Первопечатника» и зарубежных гостей.
Потом, после какой-то скандальной истории с пропавшими документами, обе девицы оказались за порогом. Татьяне удалось зацепиться за место в гостинице, а ее молодая и темпераментная подружка еле унесла из негостеприимного Санкт-Петербурга свои очаровательные ноги.
Некоторое время Татьяна об Олесе ничего не слышала, но как-то прошедшей осенью к ней в коммуналку заявились недовольные ребята из Службы безопасности во главе с самим Андреем Марковичем.
Посетители заставили девушку пережить несколько не самых лучших часов, ничего не объясняя, а только спрашивая. Было очень — и очень! — больно… Но в конце концов, убедившись, что она и вправду знает о Лукашенко совсем немного, ей велели держать язык за зубами и сообщить, как только беглянка подаст о себе весть.
А буквально на следующей неделе Олеся действительно позвонила по междугороднему телефону в гостиницу. Сообщила, что приезжает, попросила забронировать номер…
Татьяна никому не могла отказать — ни подруге, ни людям из «Первопечатника». Узнав о предполагаемом визите интересующей персоны, господин Удальцов поблагодарил перепуганную до полусмерти девушку и посоветовал дождаться гостей от него.
Гости появились за несколько часов до конца смены — двое симпатичных молодых людей с прибалтийским акцентом и запоминающимися лицами. Они привезли бывшей сотруднице издательства некоторую сумму в качестве премии за своевременную информацию, а также выразили желание поселиться в «Рубеже», в номере, соседнем с тем, который предназначался Лукашенко.
Разве откажешь? Вот и Татьяна не устояла.
Сделала все, как просили, ушла домой — и всю ночь провалялась без сна. Представляла, как сменщица выдает Олесе ключи, как та поднимается в лифте на третий этаж, как ложится, ни о чем не подозревая…
В конце концов не вынесла: встала, прошла по холодному коридору мимо притихших дверей и кухонных запахов, а затем почему-то на ощупь, не зажигая света, сняла трубку общественного телефона:
— Алле?
Кое-чему она за время работы в «Первопечатнике» научилась. Прямо звонить не стала: набрала сначала восьмерку, потом код Санкт-Петербурга и только после этого — номер нужного абонента в гостинице. Получилось, как будто звонят откуда-то по «межгороду». — Алле!
Длинные, пронзительные гудки следовали один за другим — сначала Татьяна мысленно торопила их, потом зачем-то считала, потом сбилась…
Лукашенко так и не подошла, и девушка нажала на рычаг — буквально за мгновение до того, как ночная горничная вошла в номер. Татьяна не помнила, как вернулась к себе и обрушилась в черное марево сна.
А на следующий день уже вместе со всеми узнала о случившемся.
В каком-то оцепенении она пережила милицейскую суету, умудрилась даже скрыть от посторонних глаз свое давнее знакомство с убитым горем отцом покойной подруги — впрочем, особых стараний это и не потребовало… Но потом запила, опустилась до неприличия и при следующей реорганизации гостиничного хозяйства была без сожалений уволена новыми хозяевами.
Нечаев нашел ее почти случайно — в каком-то грязном мясном ларьке неподалеку от станции метро «Ладожская»… — Да, дёла-а!
Разумеется, многое из того, что так отчетливо и подробно представил себе Виноградов, не уместилось в нескладных, но искренних строчках прочитанного письма.
Однако опыт оперативника и умение расшифровывать эмоциональный фон событий позволили Владимиру Александровичу в общем-то безошибочно восстановить хронологию и причинно-следственные связи.
Картинка получалась жутковатая…
Адвокат в очередной раз перечитал послание Дениса. Убедился, что содержание его намертво закрепилось в соответствующих ячейках памяти, встал и прошел к пассажирскому туалету по правому борту.
Там он достаточно шумно справил нужду и вместе с продуктами своей жизнедеятельности спустил в лабиринты фановых труб мелко разорванные останки письма.
Вернулся на место — за мутными стеклами иллюминатора уже показались финские берега…
Люди из полицейской «наружки», которые плотно опекали Виноградова в рейсе, не получили задания откорректировать поведение «объекта» с целью изъятия корреспонденции. На каком-то этапе это еще вполне можно было сделать — открыто или зашифрованно, однако теперь они только с досадой фиксировали его действия в сводке негласного наблюдения.
* * *
Владимир Александрович не знал точно, как выглядят легендарные «три тополя на Плющихе» — он даже фильм с этим ставшим уже нарицательным названием не удосужился посмотреть. Однако сразу же почему-то решил, что оно полностью соответствует собирательному образу тех, кто встречал Виноградова на набережной города-порта Хельсинки.
Господин Уго Тоом был мужчина крупный, высокий и бледный от нездорового образа жизни. Шляпа и кожаный плащ делали его похожим на гениального сыщика из послевоенных дешевых комиксов.
Рядом с коллегой стоял до смешного похожий на него представитель финской контрразведки — такой же массивный, тяжелый и широкоплечий. Во всей позе этого человека читалась непоколебимая уверенность в собственной правоте и основанном на ней праве принимать решения.
