Молодой человек заранее приготовленной тряпкой обтер пистолеты, аккуратно положил на краешек стола. Как самый настоящий киллер. Только что у настоящих зубы не стучат, а у него стучали. И было жаль немного «Марголина». Пошатываясь, он выбрался в коридор и только тут ощутил, как спадает давление, как запоздало на тело обрушиваются волны озноба. Впору было лечь на пол и расслабленно закрыть глаза. Однако разлеживать не было времени, и, механически переставляя ноги, он двинулся к выходу.
«Сверхчеловеки! Их немало
Меж нами, серыми людьми.
И человечество устало
От суперменов, черт возьми!…»
Юлия Друнина
Два мускулистых негра работали на ринге. То есть, называть подобное работой — чистая несуразица, может быть, даже грех, но, увы, работа подразумевает профессионализм, а профессионалами быть модно. Потому и говорят: «работаю двойное сальто», «работаем магазин». Работа не всегда то же самое, что и труд. От синонима до антонима, как от великого до смешного. Но так или иначе на ринге чаще работают, чем бьются. Вот и эти два парня работали… Широкие трусы, раздутые ноздри, пятна сукровицы на новеньких майках, плечах и лицах. Не очень красиво, но возбуждает. В особенности тех, что вокруг.
Негры работали. Бывший чемпион и нынешний претендент. Это был бой без правил, без пауз на отдых. Истекала пятнадцатая минута, финал был не за горами. Тронувшись в незамысловатую атаку, претендент наткнулся на такой же незамысловатый прямой встречный и сел на пол. Не упал, не завалился, а сел на корточки, словно ребенок, внезапно заметивший на земле что-то интересное. Глаза его наполнились молочной мутью, капа вывалилась изо рта комком непрожеванной пищи. Но странно, его соперник не отошел в угол и не ударил присевшего ногой в висок. Чемпион опустился рядом и, тронув оглушенного за плечо, проговорил:
— Послушай, камрад, может хватит? Мы же люди, в конце концов, не звери.
Зрительские ряды взорвались надрывным улюлюканьем. Кто-то свистел, не умеющие свистеть — кричали и топали ногами. Под рукой не нашлось помидоров, и на ринг полетели недоеденные булочки, пивные жестянки, обгрызенный шоколад.
— Я, кажется, не голоден, — боец с усмешкой поднялся. Зал негодовал, зал готов был разорвать строптивца голыми руками.
— Бараны, — он окинул их жалостливым взором. — Теперь я понимаю, отчего войны зовутся скотобойнями…
На этот раз сказанного не услышали ни судьи, ни рефери. Свист и улюлюканье заглушили все — даже плач малютки-паровоза на ближайшей станции, свисток постового на углу и субатомный рев вздымающегося над солнечной поверхностью гигантского лилового протуберанца.
Тем временем сидящий на корточках мало-помалу приходил в себя. В себя, но не в сознание. Едва разглядев вблизи незащищенный корпус чемпиона, он встрепенулся и резко встал. В следующее мгновение правый его кулак размозжил печень соперника, левый ударил в височную кость. Чемпион полетел на брезентовый пол. Болельщики повскакали с мест, ринулись на ринг. От восторженного рева закачалась земля, породив парочку лишних землетрясений. И тогда рефери стало плохо. Он взялся рукой за сердце и впервые не ощутил его. Пульс пропал, биение жизни исчезло. Вяло он опустился рядом с поверженным гладиатором, прикрыв глаза. Он знал: ходить, говорить и думать в то время, как сердце уже молчит, невозможно — более того, неприлично. Природа требовала от него тишины и неподвижности, рефери не перечил ей. Всю жизнь он судил других и очень редко самого себя. Настал миг расплаты. Земля отторгала его душу, не дожидаясь помощи лет и многочисленных болезней. Терпение ее лопнуло, и она ударила в жестяной гонг. Сегодняшний суд рефери приходилось передоверять иным судьям. Лишенный знания и языка, он с безропотным мужеством силился сделать свой последний шаг.
* * *
Валентин шевельнул головой и хрипло прокашлялся. Ему не стоило этого делать. Видение тотчас поблекло, уступив место неровно побеленному потолку. Реальность ударила по глазам наподобие молота, и с той же пугающей стремительностью увиденное расплылось в сознании, обратившись в туман, улиткой втянувшись в свое неведомое измерение. Словно кто-то по неосторожности приоткрыл ему заветную запись, а теперь, спохватившись, спешно стирал ее ластиком. И все-таки концовку сна он сумел запомнить: ярко освещенный ринг, бездыханные тела рефери и чернокожего чемпиона…
Но почему чернокожего? И при чем тут рефери? Откуда это?
С некоторым испугом Валентин копался в памяти, понимая, что не в состоянии отделить явь от вымысла. Нечто подобное, кажется, уже происходило в его жизни, но чуточку иначе. Девичьей косой живое переплелось с бредом, и разобраться, что есть что, представлялось совершенно невыполнимым. Сейчас же его более всего беспокоил образ погибшего судьи. И к чему относились последние слова чемпиона? Что именно он хотел сказать?
Потолок проступил перед глазами более явственно, сетью ветвистых трещин, подтеков и вмятин нарисовав знакомую бессмыслицу. Валентин облегченно вздохнул. Ну конечно же! Как он забыл!… Эпизод, отчасти напоминающий сон, действительно имел место месяца полтора назад. И до, и после было немало других схваток, но этот бой отслоился от кровавых баталий, осколком застрял в мозгу. Тот парень, что привиделся в облике чемпиона, в самом деле не стал добивать партнера. Постояв возле, он неторопливо двинулся в нейтральный угол. И вот тогда поверженный изумил публику. Лягушкой скакнув следом, он захватил ступню уходящего в замок, плечом ударил по коленному суставу. Шум в зале стоял значительный, но этот страшный хруст они все-таки услышали. И каждого он пробрал морозцем до самых косточек — тех самых косточек, что внимали происходящему с особой, понятной им одним чуткостью. Народ в зале сидел тертый, но и таких, как выяснилось, можно было заставить содрогнуться.
А чуть погодя, на ринг вновь вывели знакомого костолома. Против него вышел неизвестный никому майор. Там же, возле канатов, он снял с себя китель и безукоризненно отглаженные брюки. Офицера многие из сидящих тут же молчаливо причислили к подразделениям спецназа. Школа есть школа, — ее нетрудно было угадать. На второй минуте боя майор убил костолома рубящим ударом по переносице. Противник еще егозил ногами по полу, а спецназовец уже перебрасывал через плечо свой мундир, подныривая под канатами. Опередив таким образом вывод медиков, он уже точно знал, что именно совершил. По всей вероятности, такой исход ему и был заказан. Зрителям же при этом наглядно продемонстрировали, что этично и что — не очень. И как обычно арестанты разбредались по камерам в пасмурном молчании, в корне отличаясь от тех возбужденно гомонящих толп, вываливающих из дворцов спорта после матчей по айкидо или боксу. Участь работающих на тотаме и ринге являлась в какой-то степени их собственной участью. Лишь тонкая временная грань отделяла зрителей от тех, кто перхал сегодня кровью на арене, кто отдавал концы после атак закулисных атлетов внутренних войск. Вчера и сегодня умирали другие, грядущий день грозил стать последним для них…
— Чай, лежебока! Проспишь все на свете, — Барин ткнул Валентина коленом в бок, с чайником на весу просеменил к столу. Огромный, рыхлый, с обвисшим животом заядлого любителя пива, он клятвенно уверял сокамерников, что сбросил за последние месяцы более сорока кило. Подтвердить это было некому, впрочем как и опровергнуть, однако представить Барина еще более толстым казалось невозможным.
— Теперь я — пушинка! — витийствовал Барин. — Видели бы вы меня годика три назад, козлики! Настоящий слоняра! Десять пудов, как с куста! Сейчас — что!… — он пренебрежительно махал рукой. — Доход один! Муха, блин, цокотуха. В любом балете на спор могу сбацать.
— Сбацать-то и мы можем, — резонно возражали ему. Барин довольно гоготал.
Валентин рывком сел, с усмешкой проследил за соседом. Приближаясь к столу, тот легкомысленно повиливал широким задом. Но не от пакостных мыслишек — ничего петушиного за Барином не водилось, — исключительно от переизбытка энергии, от детского желания двигаться даже тогда, когда в движении нет ни малейшей надобности. В минуты покоя сосед напоминал неповоротливого увальня, но стоило ему начать что-то делать, как он немедленно перевоплощался в плутоватого егозливого подростка. Морской тюлень, очутившийся на суше, — такое он производил впечатление на первый взгляд. Счастливчики, имевшие удовольствие лицезреть его на тотаме, прибегали к иным сравнениям.
Странно, но было в Барине что-то общее с Чеплугиным. Вопреки всему Валентин наблюдал в нем продолжение былого своего товарища. И хотя сравнение двух отдельных людей редко дает что-либо путное, уйти от подобных сопоставлений Валентин не мог. Взвешивая день ото дня избранных персонажей на умозрительных весах, он обнаруживал у того и у другого все новые плюсы и минусы. Подобный анализ превратился в своеобразное хобби, игру, которой он пытался отвлечь ум от окружающей действительности. Умение вспоминать — тоже своего рода спасательный круг. И Валентин вспоминал.
