Сержант рывком поставил его на ноги. Валентин разглядел короткую дубинку. Резиновую воительницу держали прямо перед носом.
— Ну? — подражая психиатрам, сержант поводил дубинкой справа налево. — Оклемался, выродок?
— Сейчас сблюю, — выдохнул Валентин. — Тебе на костюмчик, гадюка.
— Не советую, — сержант опасливо отодвинулся, подтолкнул вперед. — Давай, козлик, двигай. Я тебя только погладил, настоящий облом начнется в кабинете. Ты меня понял? За ребро подвесят, если будешь молчать. Так что колись, паря. Иначе живым не выпустят.
Возможно, бетон тюрьмы был не самого лучшего качества, но со звукоизоляцией все обстояло самым наилучшим образом. В здании царила тишина. Было слышно, как бьется в стекло неведомо откуда залетевшая пчела, и шумно сопели за спиной сопровождающие. Чуть пошатываясь, Валентин брел по коридору. Стены и затылок впереди идущего вертухая его не интересовали. Он смотрел в пол, следя за мелькающими носками потертой арестантской обуви.
Каково это — предвкушать будущие синяки? О чем думает рыба, угодившая в садок? О чем думал легендарный Емельян, поднимаясь по ступеням эшафота? Или не было у него никаких мыслей? Кричал и отбивался от волокущих его стражей?
Двумя этажами выше Валентина втолкнули в кабинет. Вернее, первым в дверь заглянул сержант, а через мгновение впустили арестанта.
Майор оказался тот самый. Глядя в знакомое до последней черточки желтоватое лицо офицера, Валентин выдавил из себя фразу.
— Никак ожили, господин начальничек? С половыми-то функциями как? Нормализовалось?
— От, сука!… — изумился за спиной сержант.
— Ничего, ничего, послушаем, — майор кивнул на стоящий посреди комнаты стул. — Значит, по-прежнему шутишь?
— Чего же не шутить? — Валентин криво улыбнулся. Как никто другой он знал, что обычно следует за каждой такой улыбкой.
— А я вот поквитаться с тобой заехал. Все было недосуг, а тут выкроил времечко и заехал. За все, Лужин, рано или поздно приходится отвечать.
— Понимаю.
— Ишь какой понятливый! — майор повторно кивнул на стул. — Чего не садишься-то? Садись.
— Ничего. Как-нибудь…
— Когда я говорю «садись», люди как правило садятся, — доброжелательно заметил майор.
Валентин продолжал стоять. Сержант за его спиной концом дубинки болезненно ткнул в поясницу.
— Считаю до двух, козлик, — прошипел он. — Раз!…
— Два! — стремительно развернувшись, Валентин взмахнул кулаком и провалился в пустоту. Вохровец оказался их шустрых. Успев присесть, тут же выпрямился с вытянутыми руками. Дубинка, зажатая в его пальцах, подсекла голову арестанта. Клацнув зубами, Валентин отшатнулся. На движение слева отреагировать не успел. А это был уже майор. Подскочив сбоку, он сладострастно саданул арестанта в ухо. Сержант профессионально добавил по локтевым суставам и, не давая упасть, подтолкнул к стулу.
— Успокойся, козлик! Садись…
Шипя от боли, Валентин попытался поднести руку к лицу, но у него ничего не получилось. Пальцы едва шевелились, руки висели, как плети.
— Теряешь, Лужин, форму. Теряешь… И соображать стал хуже. Таких субчиков, как ты, на допрос без наручников не дергают. Должен был сообразить, что мальчик в сержантских погонах здесь не ради красивых глазок.
— Этому мальчику еще как-нибудь от меня перепадет.
— Обожжешься, Лужин. Этот мальчик не тебе чета. Такой и с Мохаммедом Али не растерялся бы, — майор неспешно прошагал к столу, присев на самый краешек, закурил.
— Что нужно, начальник? — Валентину наконец-то удалось согнуть одну руку. С досадой он наблюдал за усилиями скрюченных пальцев.
— Мне? — майор изобразил удивление. — Лично мне, Лужин, ничего не нужно. У меня все есть — квартира, семья, машина. Я зарабатываю, как директор гастронома, и ничего не боюсь. При этом заметь, Лужин, я живу честно, не ссорясь с государством! Чего же мне еще желать?
Валентин поднял на него глаза.
— Вы, я вижу, тоже все шутите?
— С волками жить… — майор придвинул к себе пепельницу. Затягивался он по-нездоровому глубоко, щеки западали, лицо становилось страшным. — Это тебе, Лужин, хвалиться нечем. Как жил нищей дворнягой, так и помрешь.
— Что ж делать, придет время — помрем. И вы, и я, — Валентин продолжал массировать онемевшие руки.
Как бы между прочим майор взглянул на часы.
— Можешь не стараться. Жить тебе осталось минут двадцать, от силы тридцать.
Валентину удалось сохранить невозмутимый вид, но мерзкий холодок все же скользнул по спине, наполнив внутренним трепетом. Множество раз он подготавливал себя к подобному финалу, но кризисы проходили, угроза отступала. Расслабляясь, он вновь и вновь убеждался, что жизнь сильнее его. За зимой следовало лето, и новая зима пугала с первоначальной силой.
— Тогда уж лучше быстрее, — хрипло произнес Валентин. — Чего тянуть?
— Не спеши. Я ведь могу еще передумать, — майор выдержал паузу. — Если, к примеру, вспомнишь кое-какие имена, даты.
— Какие, к лешему, имена?
— А ты не догадываешься? — майор перегнулся через стол, достал пару чистых листков. — Ладно, кончаем валять ваньку. Ей богу, надоело. Я человек незлопамятный. Называешь архаровцев, с которыми работал на стадионе, называешь место, куда заховал общачок, и разбегаемся.
— Неужели отпустите?
— Зачем же? Закон есть закон. Получишь пятачок — и до свидания!
— За что же пятачок?
— Ты считаешь, не заслужил?
— Я считаю, что помогал вашему брату. Так или иначе.
— Так или иначе нашему брату не помогают. Мы работаем по закону, — майор издевательски улыбнулся. — А вот ты, голубчик, пиратствовал! Жил нелегально, людишек гробил, машины краденые налево толкал.
— Не я эти машины крал.
— А кто шлепнул тех двоих. Припоминаешь?
— Я защищался.
— Закон, милый, надо читать! Статью о степени допустимой обороны.
— Эту статью гнида последняя выдумала!
— Ну вот, оказывается, и законы российские нам не нравятся!
— Я только защищался!
— Этого теперь уже никто не докажет.
— Доказывать обязаны вы.
— Ага, вспомнил право презумпции! Не много ли ты, Лужин, на себя берешь? — голос майора построжал. — Да на твоем счету столько, что десятерым не расхлебать. Хвост подожми, Лужин! И Богу молись, чтобы я снова не рассвирепел.
— Я и молюсь…
— Разыгрывает, понимаешь, ангела из себя! Не ты ли при захвате садил из автомата во все стороны?
— Я никого не убил.
— Ты ранил троих и одного тяжело! А я уже сказал: за все рано или поздно приходится отвечать.
— Согласен.
— А если согласен, не ерепенься. Пять лет за все — не такая уж большая цена.
— Через пять лет мне исполнится тридцать пять.
— Ну и что с того? — майор осклабился. — Иисус, помнится, и до этого не дотянул.
Валентин стиснул зубы, с трудом подавил закипающую ярость.
— Не знаю, чего вы там хотите, но на стадионе и вне стадиона я работал один. С общаком, уже сто раз повторял, меня кто-то подставил. Возможно, какие-нибудь хитрецы из вашей же конторы. Сперли под шумок бабки, а свалили на стрелочника.
— Ох, выведешь ты меня из себя! Стрелочник хренов!
— Сами подумайте, я все еще жив, — это лучшее доказательство моей невиновности! Воры тоже знают, что кассы я не брал. Иначе бы и сюда дотянулись. И не беседовал бы я с вами про эти глупости.
— Что ж, если не ты, значит, твои дружки. Кто именно?
— Я был один.
— Врешь! — гаркнул майор. — А Чеплугин? А придурошный маньяк? — он затряс перед лицом Валентина пустыми листами. — А разнорабочий, которого пришили очередью? Или это не твои люди?
Проще простого было сказать: «не мои». Но Валентин не сказал. Забастовал язык. Майор ударил ниже пояса. Это были действительно его люди. Он не вербовал их, он просто с ними дружил и дружбой обрек на смерть. Будь они живы, он мог бы отпираться от чего угодно. Но их тени стояли за его плечами, везде и всюду он чувствовал их незримое присутствие. И на допросах, когда всплывали имена Чапы, Гоши и Николая, он предпочитал молчать.
— Чтобы закручивать вола таким людям, как Малютин с Алоисом, мало помощи трех недоделков. Были и другие, верно? Вот о них-то ты мне и расскажешь. О них, о денежках, что вы нахапали, и тому подобных распрекрасных нюансах.
Валентин пожал плечами.
— Я уже все сказал.
Сигарета в пальцах майора возбужденно запрыгала, пепел полетел на офицерские брюки.
— Хорошо… Объясни, какого хрена ты подставлял Алоиса?
— Он бандит. Я стравливал их друг с другом.
— Чепуха! — майор покривился. — Стравливал он их!… Как всякого мерзавца, тебя интересовала только нажива. Сколько ты вытянул из своих хозяев?
— Вы говорите о зарплате?
— Я говорю о машинах, которые ты уводил из бандитских гаражей. Кому ты их продавал?
