здоровыми. Вернувшись через два часа продрогшая до костей, этот декабрьский день выдался свирепо холодным, Саша почувствовала запах чуть ли не домашней еды. Еще не поняв толком, что происходит, она оказалась в объятьях обычно не склонной к столь бурным сентиментальным проявлениям Васьки. А вокруг нее уже столпились все остальные и хором скандировали: «С днем рожденья тебя! С днем рожденья тебя! Поздравляем! Поздравляем!» Потом ей церемонно вручили изготовленную, как она поняла, этим же утром на плотном белоснежном листке открытку. Раскрашенные яркими фломастерами поздравления и пожелания гласили: «Милая Сашенька! Мы все тебя очень любим и желаем скорейшего освобождения!..» Пробыв здесь уже почти месяц, Саша понимала, каких усилий стоило девчонкам раздобыть в СИЗО этот листок белой бумаги, фломастеры. А сюрпризы продолжались. Василиса церемонно пригласила «Александру Сергеевну пожаловать к столу». На своей, тайком изготовленной из спиралей плитке и в чайнике она приготовила обед, который по здешним понятиям иначе, как шикарным и изысканным, и не назвать. Даже сок по такому торжественном случаю был у девчонок припасен, и они подняли, пусть не хрустальные бокалы, а тюремные кружки, наполненные соком, и чокнулись, и слова, может, не очень складные, но от души, сказали. После праздничного застолья Саша хотела помочь девчонкам прибраться, но ее дружно оттеснили: «Без тебя управимся, ты сегодня отдыхай».
— Во лафа имениннице! Падлой буду, правильно, в натуре, пел тот крокодил в мультике про днюху, — насмешила всех «заехавшая» в 312-ю пару дней назад транзитница, и от переполнявших ее чувств завопила: — «К сожаленью, день рожденья только раз в году».
***
…Калейдоскопом в Сашиной памяти промелькнули дни рождения дома, в семье. Родители горазды были на сюрпризы, чтобы побаловать в этот день свою старшенькую. А как-то раз, ей тогда, помнится, восемнадцать исполнилось, два знаменитых друга отца, на весь мир известные Иосиф Кобзон и Александр Розенбаум, приехали к ней на день рождения и дуэтом спели песню «Доченька». А потом Иосиф Давыдович подошел к ней, зардевшейся от переполнявших чувств, и расцеловал в обе щеки.
А как готовились к маминым дням рождения ее детки! Сначала старшая, а потом уже все втроем, едва научились карандаш в руках держать, на каждый день рождения рисовали маме поздравительные открытки, и она умилялась порой до слез. И вот теперь, бережно укладывая перед сном разрисованное фломастерами поздравление, Саша думала о том, что уж этот день рождения, не в пышном ресторанном зале с музыкантами и певцами, не в уютном и таком родном родительском доме, а в тюремной камере, она точно не забудет никогда.
***
Саша достала из-под подушки томик стихов, пристроилась в кровати поудобнее, так, чтобы свет не выключаемого ночью фонаря попадал на страницы, но так книгу и не раскрыла. Не до поэзии ей было этой ночью. Хотя одна стихотворная фраза преследовала ее здесь, в камере, очень часто:
«Остановиться, оглянуться,
На том случайном этаже,
Где вам приходится проснуться».
Вот и сейчас она вновь пыталась оглянуться. В события совсем по времени близкие, но в которых до сих пор не удается разобраться.
***
О первых днях в тюремной камере остались только воспоминания боли и обиды, обиды и боли. Эти две «иглы» пронзили ее всю и жалили, не прекращая ни днем, ни ночью. Нестерпимо болела спина — не было нужных лекарств (передавать медикаменты, какие бы то ни было, категорически запрещалось), о необходимых лечебных процедурах и говорить нечего; не было специального матраса — да и откуда всему этому здесь взяться? Чувство обиды не покидало ее ни на минуту. За что? За что ее, ничего дурного не совершившую, швырнули в эту камеру? Как смеют они обращаться с ней как с преступницей? Как смеют кричать, оскорблять, надевать на нее наручники?.. Это чувство не давало ей покоя, иссушало душу, разрушало мозг. Обессилев от всего этого, Саша порой впадала в транс, в полузабытье, когда даже обе эти невыносимые боли — физическая и психологическая — переплетались воедино и становились ее существом. Часами могла она сидеть, обхватив руками коленки, и смотреть в одну точку, ничего при этом не видя.
Из этого состояния вывел ее случай. В камере стоял такой визг и вой, что она очнулась от своего полузабытья. У одной из наркоманок началась ломка. Она визжала, каталась по полу, рычала, потом подбегала к двери, колотила руками, ногами, требовала «дозу». В итоге разбежалась и, что было сил, ударилась головой о бетонную стену. Это для Саши такое было внове. Остальные же взирали на «выступление» вполне даже равнодушно. Лишь когда наркоманка, истекая кровью, без памяти рухнула на пол, кто-то из девчонок крикнул через дверь охранницам: «Эй, кто-нибудь, «лепилу» (на блатном жаргоне — врач. Прим. авт.) зовите!» Никто не бегал, не суетился. Пришел доктор, вместе с охранницами окровавленную женщину, не особо церемонясь, уволокли. Рану в медчасти промыли, зашили, через пару часов вернули в камеру.
Бессонной ночью Саша размышляла о случившемся. Перед ней были некто Александра Лисина и ее строгий, беспристрастный, так она себе представила, Оппонент.
— Ты видела, до чего довела себя эта женщина? А она моложе тебя и физически крепче, — говорил Оппонент.
— Да, но она человек, зависимый от наркотиков. К тому же у нее была ломка, — возражала Саша.
— А у тебя разве не ломка? — все так же строго продолжал Оппонент. — Только не наркотическая, а психическая. Во что ты себя превращаешь? Эта наркоманка саданулась об стену, ее зашили, и она живет себе дальше. А ты разрушаешь себя каждый день. Не забывай, что у тебя трое детей. Они любят и ждут свою маму. Здоровую, а не психически больную развалину. И запомни, Саша, те, кто тебя сюда упрятал, они ждут твоего поражения. Не доставляй подлецам такой радости. Ты должна быть стойкой и крепкой.
Утром в камере вместе с другими завтракала внешне все та же самая Саша Лисина. Но это был уже другой человек.
***
На допросы ее опять перестали вызывать. Чтобы заполнить день, она заказывала в местной библиотеке все новые и новые книги, читала просто запоем. Преобладали здесь классики, как русской, так и зарубежной литературы. Принесли в том числе и томик Пушкина. Листая от нечего делать книжку, Аленка-клюква наткнулась на уже слышанное от Саши название — «Сказка о царе Салтане».
— Это чё, Саш, ты эти стихи нам читала, ну, про то, как царица в «хате» плела «дорогу»?
— Ох, Аленка, Аленка, — засмеялась Александра. — Ну и каша у тебя в голове.
— Ты не смейся, ты лучше расскажи, я люблю сказки.
— Зачем
