же рассказывать. Хотите, я вам вслух почитаю, — обратилась она уже ко всем. И не дожидаясь ответа, начала:
«Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком».
Две девчонки продолжали азартно резаться в нарды, но трое собрались возле нее, даже дежурная перестала греметь посудой.
С того дня и повелось. За завтраком кто-то из них теперь непременно спрашивал: «Саша, а сегодня что нам почитаешь?» Когда, много месяцев спустя, она выходила из СИЗО и подписывала библиотечный формуляр, библиотекарша сказала:
— Ну, Лисина, такого у меня еще не было: ты за год больше двухсот книг прочитала.
Иногда чтение прерывалось вопросами. Им, ее слушательницам, далеко не все слова были понятны. Словарей под рукой, конечно, не было, она объясняла как умела — благо знаний хватало, да и память не подводила.
Как-то раз Саша вслух стихи Бунина девчонкам читала:
«Я помню спальню и лампадку.
Игрушки, теплую кроватку».
— Ну надо же — слова обычные, а ведь сама не скажешь, аж плакать хочется, так за душу берут, — вздохнула Василиса. — А мы только и можем — мать-перемать, да еще раз твою мать, а из иностранных слов только по фене ботаем.
Не собиралась Саша поучать своих не ею выбранных подруг, само собой вырвалось:
— А нам кто мешает на русском языке говорить, на простом русском языке, который во всем мире признан одним из самых красивых и богатых? — воскликнула она.
— Точно, Сашка! Как в кино «Джентльмены удачи». Помнишь, Доцент своих корешей, чтобы они по фене не выражались, пиз… Ну, в общем, бил по затылку, — засмеялась Василиса. — Во, точно, девки, теперь кто матюкнется, или по фене там, — дежурство вне очереди.
Конечно, ни материться они в один день не прекратили, ни по фене — блатном жаргоне — выражаться. Но все реже и реже раздавались в камере эти словечки. И когда в 312-ю попадала новая транзитница, из тех, что уже не одну камеру прошли, то поначалу никак не могла понять, что в это «хате» не так. Вроде зэчки как зэчки, а говорят чудно, как будто лекцию читают или по телеку выступают.
Камера, где сидела Саша, ее стараниями преобразилась даже внешне. На столе появилась веселая в цветочек скатерка, на окне — легкие занавески. Офицер из охраны, увидев такое, только головой покачала и строго сказала: «Занавески не задергивать, а то содрать велю», — но не запретила.
***
А камера, как и все другие камеры в СИЗО, готовилась к встрече Нового года. Тюрьма тюрьмой, а Новый год по расписанию, невесело шутили здесь. Девчонки проявляли чудеса изобретательности, делая из обрывков бумаги гирлянды, пластиковую стенку душевой украсили изображения елки, Деда Мороза, Снегурочки, снежинок. Охранница, увидев утром 31 декабря все это художество, поначалу взбеленилась: «Это что за безобразие, смыть немедленно, и лохмотья эти убрать», — ткнула она пальцем в гирлянды. Но тут вступилась известный дипломат Василиса, которая, как никто, умела договариваться с местной администрацией.
— Гражданка начальница, Новый год же сегодня, — просяще начала она. — Понимаю, не положено. Но ведь всего на несколько часов. К утренней проверке и следа не останется.
— Ну гляди, если подведешь, тебя и накажу.
— Ни за что, вот увидите, к шести часам утра и следа не останется, — горячо заверила Васька.
И охранница, вот чудо, не возразила и пошла себе дальше. А новогодние чудеса продолжались. В камеру принесли от родственников сразу пять посылок. Ну кто мог ждать такого богатства сразу, в один день. Ну, что это, если не новогоднее чудо? Саша пошепталась с Василисой, и они решили не говорить, кому именно эти передачи, чтобы, значит, другие, обделенные, в такой радостный день не огорчались. Все вывалили на стол. И какое же было в этих пакетах великолепие! И крабовые палочки, и нескольких сортов колбасы, и сыр, и маринованные огурчики-помидорчики, конфеты — какие угодно. А самое главное — хлеб, много хлеба, разнообразного, белого и черного, душистого, ароматного, а не этого тюремного, твердокаменного и кислого, от которого скулы сводило и зубы можно было сломать.
Но больше всего общепризнанную и непревзойденную кулинаршу восхитила баночка зеленого горошка. «Живем, девки, все у нас, как на воле. Даже оливье сооружу!», — воскликнула Василиса.
И салат, без которого ни один новогодний стол не обходится, и их стол украсил, и другие салаты тоже, и красиво уложенные закусочки, и даже какое-то замысловатое горячее, тоже руками Василисы изготовленное, все у них было в эту праздничную ночь.
Сам «хозяин» распорядился, и им разрешили посмотреть праздничный концерт, и отбой объявили после двенадцати. Поэтому ровно в двенадцать ночи, когда на телевизионном экране сошлись стрелки и пробили полночь кремлевские куранты, затряслись, задрожали полы всех камер женского корпуса Макарьевского следственного изолятора. Это женщины — все как одна — топали ногами и кричали, что было сил, многократно повторяя: «С Новым годом!»
И никто на них в эту ночь не рыкнул: «Убить базар!»
По телевизору шла передача про ансамбль «Битлз». Вроде отмечали какой-то юбилей «ливерпульской четверки». Саша была в тот день дежурной, мыла после ужина посуду и, машинально, стала негромко подпевать.
— Саша, а ты понимаешь, о чем они поют? — спросил кто-то из девчонок, не сомневаясь, что Саша знает все.
— Про нас они поют, — вздохнула Саша и перевела знаменитые, всему миру известные слова:
«Лишь вчера
Жизнь была беспечна и добра,
Но забыть теперь пришла пора
Во что я верил лишь вчера».
И, вдохнув, почти шепотом, произнесла главную строчку этих стихов Пола Маккартни: «Но жив еще во мне вчерашний день».
Помолчали. Потом Василиса, будто о чем-то очевидном, с нескрываемой гордостью за подругу, сказала: «И английский тоже знает наша Сашенька. А еще какие языки знаешь?»
— А еще французский и испанский, — призналась Саша и засмеялась: — Только в СИЗО переводчики не нужны.
— И где ты столько языков выучила? — спросила Надька-цыганка, которая с первого же дня их знакомства прониклась к саше особым уважением.
— Отец в Европе работал, мы там всей семьей несколько лет жили, — не вдаваясь в подробности, скупо ответила Александра.
***
Их с сестрой отдали в частную школу с пансионом в той небольшой, с ровно постриженными газонами и ежедневно мытыми шампунем тротуарами, стране, где мужчины считали появление на улице без галстука столь же безрассудным, как без штанов. Школа была международной, учеба здесь считалась невероятно престижной. Обучение велось на английском языке, кроме этого в обязательную программу входило изучение французского и, по выбору, третьего языка. Сестры Михеевы выбрали испанский.
Поначалу жили они раздельно, но приехал
