Эстонец нажал на кнопку кондиционера:
— Прохладно.
— Да, пожалуй!
Ожидание еще не начало действовать на нервы, когда из коридора послышались шаги приближающего человека.
…Заключенный в последний раз затянулся, выпустил дым в потолок и решительно придавил то, что осталось от сигареты:
— Ладно! Но каждая сделка хотя бы подразумевает обоюдную выгоду, верно?
— Разумеется.
— Тогда разъясните, какой мне смысл откровенничать?
Мужчина явно не принадлежал к породе травоядных — он был хищником, матерым и уже основательно битым. Лет сорока с небольшим: широкие плечи, внимательный взгляд и складки на лице, еще не ставшие морщинами.
По фамилии и национальности он был русским, но родился, вырос и долгое время прослужил в Тарту. Поэтому, а еще, вероятно, из-за месяцев, проведенных в тюрьме на Катаянокка, говорил он с едва ощутимым акцентом.
— Вы осуждены за вымогательство?
— Да, Что-то в этом роде!
— Сколько еще сидеть?
— Я уже говорил. Прилично, но не так уж много!
— А что, если мы потребуем вашей выдачи?
Собеседник перевел взгляд с господина Тоома на Владимира Александровича:
— Причем тут Россия? Я гражданин Эстонии, у меня «синий» паспорт!
— Имеется межправительственное соглашение. Прокуратурой Санкт-Петербурга вам будет предъявлено обвинение в более тяжком преступлении — убийстве несовершеннолетней Лукашенко.
— Бросьте! На основании тех доказательств, которые у вас есть?
— Знаете, в этом случае финны готовы пойти навстречу. Думаю, что и мои коллеги в Таллинне не станут поднимать шум из-за такой одиозной фигуры — все-таки заказное убийство… Как считаете, Уго?
— Безусловно, — с природным достоинством кивнул господин Тоом. — Нам нужны только законопослушные граждане.
— Словом, если мы не приходим к соглашению, можете смело готовиться к отправке в Питер. И там будет совсем другой разговор. Догадываетесь?
Несколько секунд собеседник молча анализировал ситуацию. Потом помотал головой:
— Все равно вам эту покойницу на меня не навесить!
— Да, вероятно… Но остаток финского срока вы проведете не здесь, а на паршивых нарах следственного изолятора номер один ГУВД. Чувствуете разницу?
— Сволочи.
— Вы имеете в виду тех, кто вас тогда нанял?
— Вы не лучше!
— А что делать? Не надо было убивать девчонку.
— У каждого своя работа.
Виноградов почувствовал наметившийся перелом в настроении сидящего напротив человека:
— Надо дать официальные показания против господина Удальцова и всей этой шоблы. Совершенно не обязательно говорить, что вы с напарником профессионально занимались «ликвидациями» по заказу. Но то, как на вас через эстонское представительство «Первопечатника» вышла их Служба безопасности, следует описать подробно. И особенно — личную встречу с Андреем Марковичем, его ценные указания… Вы ведь от него получили деньги, фотографию Лукашенко, адрес и номер в гостинице?
— Допустим.
— От него-о! Некоторые руководители все стремятся сделать сами, просто в каждой бочке затычка… Верно?
Собеседник пожал плечами:
— И что дальше?
— Дальше надо будет рассказать о том, как вы убили гражданку Лукашенко и сымитировали несчастный случай от передозировки медикаментами.
Опережая реплику сидящего напротив человека, адвокат приложил руку к сердцу:
— Клянусь! Будет вполне достаточно, если вы непосредственным убийцей представите своего напарника. А сами, якобы, оказались только соучастником.
Подал голос немногословный господин Тоом:
— Его ведь тогда застрелили?
— Откуда вы знаете?
Полицейский как будто не слышал вопроса:
— Можете подробно описать, как на утро вместо оставшейся половины «гонорара» вы получили от заказчиков по автоматной очереди в упор.
Эта информация была неожиданной и для Виноградова, и он с трудом сдержался, чтобы не подать виду. А господин Тоом продолжил:
— Вам тогда чудом удалось спастись, верно? Бежали, скрывались в Эстонии, потом перебрались сюда…
— Откуда вы знаете? — повторил заключенный.
— Наша республика очень мала… И преступный мир — тоже! — скорее не для него, а для Владимира Александровича пояснил полицейский. — Хорошее оперативное перекрытие…
— Кто-то настучал?
— Если вы согласны с таким раскладом, — вернул себе инициативу адвокат, — обвинение вам будет предъявлено только в соучастии. Чуть ли не свидетелем по делу пройдете! И с учетом значительно меньшей степени вины и активного раскаяния Россия не станет требовать вашей выдачи.
— А если и будет, можно сделать так, чтобы финны это требование отклонили, — заверил Тоом.
— Ну что, согласны?
Заключенный опустил глаза. Не торопясь вытянул из пачки новую сигарету:
— Я посоветуюсь со своим адвокатом.
…Времени до отхода парома на Таллинн было более чем достаточно.
— Как думаете, он даст показания?
— Уверен. Поторгуется, конечно, но в конце концов поймет, что это лучший вариант. Для всех…
— Кроме господина Удальцова.
— Разумеется!
Собеседники двигались в сторону Олимпийского причала, стараясь не подставлять лица мокрому и холодному ветру.
— Вы меня несколько удивили, господин Тоом!
— По поводу убийства его напарника? Ну, что же поделаешь… После того как наш общий знакомый Денис Нечаев выяснил, что Татьяна — девушка предусмотрительная и кое-какие документы из гостиницы под шумок увезла с собой, он их тут же у нее приобрел. Например, подлинники гостевых анкет, по которым «ликвидаторы» поселялись тогда рядом с Лукашенко.
— Да, вы уже говорили. Но…
— Проверили данные по учетам и узнали, где и за что сидит один из них.
— С которым мы сегодня имели честь видеться?
— Да. А насчет второго… Агентура нашей криминальной полиции сообщала год назад что-то о «подставе» со стороны каких-то русских заказчиков. По времени и деталям похоже, вот я и наложил картинки друг на друга.
— Поздравляю!
— Да, неплохо получилось, — признал господин Тоом.
Если бы тени предметов зависели не от
величины сих последних, а имели бы
свой произвольный рост, то, может
быть, вскоре не осталось бы на всем
земном шаре ни одного светлого места.
Сочинения Козьмы Пруткова
Владимир Александрович шел по улице и думал о странном. Он любил время от времени зацепиться усталым сознанием за какую-нибудь совершенно бессмысленную ерунду и не торопясь перекатывать ее с боку на бок, пробовать на ощупь и на зуб, обнюхивать и приминать.
Такие мысли, вовсе не обязательные и не связанные с повседневной борьбой за существование, были для Виноградова чем-то вроде китайской оздоровительной гимнастики — и тонус поддерживает, и при случае легко оборачивается боевым применением.
На этот раз в голове крутилась фраза из полузабытой всеми песни о Гражданской войне. Той самой песни, где невеста-комсомолка всей душой желала своемулюбимому «если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой…».
Владимиру Александровичу казалось, что политическая подоплека текста вторична и не имеет значения — просто написал его истинно русский человек, познавший войну не только собственным страшным опытом, но и генетической памятью поколений.
Именно — русский…
Вообще идеи революционной жертвенности идеально соответствуют нашему национальному характеру. Достаточно вспомнить «…и как один умрем в борьбе за это».
Р-романтика? Не важно, за что! За это.
Каким бы оно ни было.
А тут еще — любовь. Любовь и смерть…
Ни одна нормальная иностранка такого своему жениху не пожелает. Не додумается! А если и пожелает, то не вслух.
— Вы выходите?
— Что? — Виноградов очнулся и не которое время разглядывал через окно троллейбуса проползающие мимо дома. Стекло запотело, и потребовалось усилие, чтобы сориентироваться.
— На следующей выходите? — повторили за спиной уже с раздражением.
— Да, выхожу. Простите… — Владимир Александрович запоздало протиснулся к задней двери между носатым студентом и дамой в летах.
Створки со скрежетом разошлись в стороны, и Виноградова выдавило наружу.
— Фу, слава Богу!
Общественный транспорт всегда действовал на него угнетающе. В прежние времена, когда еще не открыли их ветку метрополитена, до работы приходилось добираться с тремя пересадками. Поэтому в час пик он обычно оказывался у себя за столом куда позже, чем хотелось бы, — опустошенный, усталый и с истрепанными до неприличия нервами.
Владимир Александрович родился в неповторимо прекрасной северной столице, любил Петербург и не представлял себе жизни без него, но… После поездок в переполненном транспорте он иногда ловил себя на мысли, что, в конце концов, любой город планеты — всего лишь противоестественная концентрация огромного числа неприспособленных для этого человеческих особей на крохотном кусочке обитаемого пространства.
