– Чем занимается?
– Не знаю. Живопись, скульптура – какая разница?
– Просто интересно. Продолжай.
– Я ей позвонила и сказала, что ты репортер из «Береговой звезды». Это мелкая газета в районе Спринг-Лейк. Пишешь статью о жизни местных художников.
Майрон кивнул. Хороший план. Люди редко упускают шанс засветиться в прессе.
Уин уже успел вставить стекла в его машину. Майрон понятия не имел, как ему удалось. Богатые люди… они не похожи на нас с вами.
Поездка заняла около двух часов. Было воскресенье, восемь вечера. Завтра Линде и Джеку Колдрен придется отдать выкуп. Как это будет выглядеть? Встреча в общественном месте? Передача через посредника? Майрон уже в тысячный раз задумался о том, как жили Линда, Джек и Чэд Колдрен. Он достал фотографию Чэда. Что выражало это юное и беспечное лицо, когда ему отрезали палец? Чем орудовал похититель – острым ножом, секачом, топором, пилой?
И что чувствуют при этом люди?
Фрэнсин Реннарт жила не в Спринг-Лейк, а в Спринг-Лейк-Хайтс. Большая разница. Спринг-Лейк, располагавшийся на берегу Атлантического океана, был самым симпатичным приморским городом, который только можно вообразить. Много солнца, почти нет преступности, мало цветных. Правда, это создавало свои проблемы. Богатый город прозвали Ирландской Ривьерой. А значит, в нем не было хороших ресторанов. Вообще. Представления местных жителей об изысканной кухне не шли дальше замены тарелок на корзинки. Если вам хотелось экзотики, вас направляли в китайскую забегаловку с эклектичным меню, включавшим такие редкости, как чоу-мейн из курицы, а для особых гурманов – даже ло-мейн из курицы. Все такие города чем-то похожи друг на друга. Им не хватает немного евреев, или геев, или чего-то еще, что придало бы атмосфере остроты и театральности, заодно снабдив местных жителей парой приличных ресторанов.
Если Спринг-Лейк напоминал старое доброе кино, то Спринг-Лейк-Хайтс лежал скорее на другом конце спектра. Трущоб здесь, правда, не было. Район, где жила Реннарт, представлял собой нечто вроде пригорода с типовой застройкой и выглядел чем-то средним между стоянкой для жилых автоприцепов и домиком в колониальном стиле образца 1967 года. Настоящая Америка.
Майрон постучал в дверь. Женщина настежь открыла дверь с противомоскитной сеткой. Ее приветливую улыбку несколько портил зловещий крючок носа. Волосы темно-рыжего оттенка взбиты кольцами, будто она только что сняла бигуди и не успела причесаться.
– Привет! – воскликнул Майрон.
– Вы из «Береговой звезды»?
– Совершенно верно. – Майрон протянул руку. – Меня зовут Берни Уорли.
Хитроумный Болитар.
– Вы как раз вовремя, – заметила Фрэнсин. – Я только что закончила новую работу.
Мебель в гостиной не имела пластикового покрытия, о чем можно было сожалеть. В углу стоял блекло-зеленый диван. Темно-бордовое кресло – настоящий баркалаунджер – кто-то залатал с помощью клейкой ленты. Из напольного телевизора росли кроличьи уши антенны. На стене аккуратно висели декоративные тарелки, которые Майрон встречал в журнале «Парад».
– Моя студия дальше, – объяснила Фрэнсин.
Она провела Майрона в большую комнату с кухонным уголком – скудно обставленное помещение с белыми стенами. Посредине стоял диван с торчавшей из него пружиной. К нему приставлен простой стул. Тут же лежал свернутый в рулон ковер. Сверху накинуто что-то вроде одеяла с треугольным узором. Вдоль стены тянулись четыре мусорных корзины, вытащенных из ванной комнаты. Майрон подумал, что, наверное, в доме протекли трубы.
Он ждал, когда хозяйка предложит ему присесть. Фрэнсин не предложила. Вместо этого она остановилась с ним в дверях и спросила:
– Ну?
Майрон улыбнулся, чувствуя, что его мозг заклинило где-то между идиотским ответом: «Что – ну?» – и растерянными догадками, а что, черт возьми, она имеет в виду. Он застыл с ухмылкой телеведущего, ждущего, когда наконец в эфир дадут рекламу.
– Вам нравится? – спросила Фрэнсин.
– Угу.
– Я понимаю, это не для всех.
– Хм-м…
Агент Болитар и его остроумные реплики.
Минуту она смотрела ему в лицо. Он из последних сил держал улыбку.
– Вы не знакомы с художественной инсталляцией, верно?
Майрон пожал плечами:
– Ну да. – Колесики в мозгу начали тихо вращаться. – Обычно я не занимаюсь этой рубрикой. На самом деле я пишу о спорте. Это моя тема. – Тема. Не забывать про журналистский жаргон. – Но Таня – мой босс – решила, что кто-то должен написать в колонку «Стиль жизни». А когда Дженнифер заболела, работа досталась мне. Мы хотим написать о местных художниках – живописцах, скульпторах… – Он не мог вспомнить, какие еще бывают художники, и замолчал. – В общем, будет неплохо, если вы объясните, в чем заключается ваша работа.
– Мое творчество посвящено пространству и концепциям. Его цель – создание атмосферы.
Майрон кивнул:
– Понимаю.
– Я не занимаюсь живописью в классическом смысле. Мои замыслы идут гораздо дальше. Это новая эволюционная ступень искусства.
– Ясно.
– В этой инсталляции все имеет смысл. Место, где я поставила диван. Текстура ковра. Цвет стен. То, как солнце падает в комнату из окон. Все вместе создает особенный настрой.
О Боже! Майрон указал на «произведение искусства»:
– И как продаются такие веши?
Женщина нахмурилась:
– Они не продаются.
– Простите?
– Искусство не имеет отношения к деньгам, мистер Уорли. Настоящие художники не думают о стоимости своих произведений. Только поденщики заботятся об этом.
Ну да, поденщики вроде Микеланджело и Леонардо да Винчи.
– Но что вы с этим делаете? – поинтересовался Майрон. – Просто оставляете все так в комнате?
– Нет. Меняю композицию. Включаю в нее новые предметы.
– А старое исчезает?
Фрэнсин покачала головой:
– Искусство не должно быть застывшим. Наша жизнь не вечна. Работы художника так же динамичны, как реальность.
Вот как.
– Как называется данное направление?
– Искусство инсталляции. Но мы не любим вешать ярлыки.
– Как давно вы занимаетесь… э-э-э… инсталляциями?
– Я два года обучалась в Нью-Йоркском институте искусств.
Майрон постарался сохранить невозмутимый вид.
– А что, для этого надо обучаться?
– Да. Это очень престижная программа.
Ага, не меньше, чем курсы по ремонту телевизоров.
Они вернулись в гостиную, и Майрон сел на диван. Мягкий. Тоже может быть искусством. Он подождал, когда ему предложат печенье. Тоже может оказаться искусством.
– Вам не очень понравилось?
Майрон пожал плечами:
– Ну, если бы вы добавили покерный стол и боксерские перчатки…
Женщина засмеялась. Мистер Скромник выдает очередную шутку.
– Спасибо за честность, – произнесла она.
– Давайте сменим тему, – предложил Майрон. – Как насчет личной жизни Фрэнсин Реннарт?
Агент Болитар вышел на тропу войны.
Она нахмурилась и проговорила:
– Ладно, спрашивайте.
– Вы замужем?
– Нет. – Ответ прозвучал как захлопнувшаяся дверь.
– В разводе?
– Нет.
Агент Болитар в восторге от коротких реплик.
– Очевидно, детей тоже нет.
– Есть сын.
– Сколько ему?
– Семнадцать. Зовут Ларри.
Всего на год старше Чэда Колдрена. Интересно.
– Ларри Реннарт?
– Да.
– В какую он ходит школу?
– В Манаскуан-Хай, это рядом. Скоро закончит последний класс.
– Мило, – пробормотал Майрон, пережевывая во рту печенье. – Может, мне и у него взять интервью?
– У моего сына?
– Конечно. Будет здорово, если он расскажет, как любит и поддерживает мать, как ему нравится, что она делает, – что-нибудь в этом роде.
Агент Болитар выжимает слезу.
– Его нет дома.
– Правда?
Он ждал продолжения. Тишина.
– Где же Ларри? Он остался с отцом?
– Его отец мертв.
Наконец-то. Началось самое интересное.
– Ох, простите, мне очень жать… я никак не думал… вы так молоды… Мне и в голову не пришло, что…
Агент Болитар в роли де Ниро.
– Все в порядке, – произнесла Фрэнсин Реннарт.
– Мне очень неловко.
– Пустяки.
– Давно вы овдовели?
Она склонила голову:
– Почему вы спрашиваете?
– Истоки, – объяснил Майрон.
– Истоки?
– Да. Истоки, оказавшие влияние на ваше формирование как художника. Я хочу понять, как факт вдовства сказывается на вас и вашем творчестве.
Агент Болитар и его психоанализ.
– Я овдовела недавно.
Майрон кивнул на «студию»:
– Значит, когда вы создавали эту работу, смерть мужа как-то присутствовала в ваших мыслях? Может, она повлияла на цвет мусорных корзин? Или на то, как вы складывали ковер?
– Вряд ли.
