— О девушке пока ничего не известно, — сказал он. — Поэтому я звонил тебе. Не знаешь, она не пыталась связаться с матерью?
— Последний раз я видел Веронику в среду утром, — ответил я, — после этого я с ней не говорил.
— Да?
— Я должен звонить ей сегодня после обеда, — сказал я. — На документах об отказе нужна ее подпись.
— Спроси, есть ли у нее известия от дочери, хорошо?
— Хорошо.
— Исчезновение девушки по-настоящему беспокоит меня, Мэтью. Я знаю, она говорила тебе, что боится, но где это записано, что она не обманывала? Есть такая игра — знаешь ее? — она называется «Убийство». Всем играющим раздают карты, и тот, кто получает туза пик, является убийцей. Потом выключают свет — это очень популярно среди подростков, они получают возможность побыть в темноте, — все ходят по кругу, пока убийца не всучит туза пик своей жертве. Жертва должна досчитать до двадцати, а потом прокричать: «Убийство». Тут включают свет, и тот, кто изображает детектива, начинает задавать вопросы, пытаясь выяснить, кто убийца. Одно из правил игры заключается в том, что каждый обязан сказать правду о том, где он был и что делал, кроме убийцы, которому разрешается говорить все что угодно, придумывать любые истории, лгать так, как это умеют только торговцы старыми автомобилями. Но это игра, Мэтью. В реальной жизни все иначе: не только убийца придумывает истории. Есть люди, которые обманывают следователя не потому, что совершили преступление, а потому, что есть вещи, о которых они не хотят рассказывать. Например, я пошел познакомиться с этим хиропрактиком, потому что хотел знать до кончика ногтя, где он был в ночь убийства Мак-Кинни. Я принял как факт, понимаешь, рассказ девушки о том, что она слышала разговор брата и человека с испанским акцентом и что они, возможно, договаривались о краже. Я не знаю, много ли испанцев в Калузе, но этот был доктором матери жертвы. Бог знает, сколько доказательств построено на еще более слабых связях, чем эта. Итак, он не хочет признаться, где был ночью восьмого августа. Я настаиваю, а он говорит, что это не мое дело. Я объясняю, что мы расследуем убийство, и он наконец признается, что проводил время с леди, которая живет на Сабал-Кей, но жене сказал, что играл в кегли. Он предупредил, что, если жена узнает, где он был в действительности, он будет следующим, кого убьют. Понимаешь, о чем я говорю, Мэтью?
— Понимаю.
— Кроме того, я еще раз говорил с ветеринаром, который якобы смотрел телевизор с миссис Мак-Кинни в ту ночь, когда убили ее сына, Хэмильтоном Джефри. Он живет тремя милями ниже по дороге на Ананбург. Если девушка рассказала правду о подслушанном разговоре насчет кражи коров, возможно, мать, узнав о том, что ее обкрадывает собственный сын, решила сделать в нем несколько дырок, понимаешь? Дело в том, что если на самом деле она не была с Джефри…
— Я уверен, что была, — вставил я.
— Да, но, с другой стороны, ты же не хочешь, чтобы капитан ходил за тобой по пятам, а? Так или иначе, но я снова пошел поговорить с Джефри и прошелся по всему этому еще раз — какую телепередачу они смотрели, в какое время ее показывали, весь набор. А затем я спросил его, делали ли они еще что-нибудь, пока смотрели передачу, например, держались за руки, обнимались, целовались или еще что-нибудь. И, нисколько не смущаясь, он сказал, что они были любовниками, но очень давно. Ты знал, что они были любовниками, Мэтью?
— Да, знал.
— Но ты не сказал мне.
— Только потому, что чувствовал: Вероника говорила правду. Я не видел причины…
— Да, но это мое дело — решать, говорит человек правду или нет, так, Мэтью?
— Прости.
— Вот, например, вчера я снова ходил к этому прохвосту, грузчику апельсинов, я нашел его в подсобном помещении магазина, он был в фартуке, сплошь покрытом грязью, и мыл товар. Я спрашиваю его, что было на девушке Мак-Кинни, когда он в последний раз видел ее, и он отвечает: фиолетовые шорты и рубашка. Я спрашиваю, о чем они говорили перед тем, как она ушла из его квартиры в то утро, и он говорит, что она собиралась сделать покупки и встретиться с ним позже, — абсолютно то же самое, что он говорил в прошлый раз. Только на этот раз он добавляет, что она казалась чем-то напуганной, как раз то, о чем говорил мне ты. Не могло случиться, что ты сказал ему об этом?
— Нет, не говорил.
— Вдруг он заявляет о ее боязни. Это вполне объясняет, почему она исчезла, но не объясняет, почему он не говорил мне этого прежде, ночью, когда в его квартире негритянка принимала душ? Почему Санни Мак-Кинни оказалась напуганной в то утро? Поэтому, естественно, я спросил у Джеки, чего она боялась, и он сказал: она боялась, что ее убьют, как убили брата. То же говорил мне ты. Поэтому то, что Санни скрылась, чтобы спасти себя, начинает звучать очень даже убедительно. А может быть, она бежала не от бандита, а от вполне хорошего парня — от меня? В таком случае у нее, возможно, есть что скрывать. Поэтому я снова стал задавать Джеки вопросы о ночи убийства Мак-Кинни, и он говорит мне, что Санни не могла этого сделать, потому что он был с ней всю ночь: ни один из них не выходил из квартиры с того момента, когда они вернулись из «Макдональдса», до раннего утра следующего дня. Дело в том, я ни разу не намекнул ему, что Санни могла укокошить своего брата, но он опять повторяет то же самое: она не могла этого сделать потому, что он был с ней все время. Так тот, я говорю, что это не игра в убийство, а настоящее убийство. Кто-то убил Мак-Кинни, кто-то убил Берилла, и возможно, это сделал один и тот же человек — выглядит это именно так, у Мак-Кинни был пистолет тридцать восьмого калибра, и тридцать восьмым калибром действовали на ферме, — но лжет не только убийца, это может быть любой. Включая тебя, Мэтью, ведь когда я спросил, не говорила ли еще что-нибудь миссис Мак-Кинни, ты ответил мне «нет», хотя все это время знал, какие у нее были отношения с Джефри.
— Я не считал это ложью.
— Скрывал улику, да?
— Это не было уликой, пока не было связано с убийством. Иначе это просто сплетни.
— Если ты услышишь еще какие-нибудь «сплетни», дай мне знать, ладно? — сказал Блум.
— Непременно.
— Ты сердишься на меня?
— Нет.
— Верю тебе. Считается, что друзья говорят друг другу все, что думают, Мэтью. Иначе такая дружба ничего не стоит, — сказал он и повесил трубку.
Дочь позвонила в начале пятого.
— Папочка? — сказала она. — Я звонила тебе раньше, но тебя не было.
Она редко называла меня «папочка», если ей не нужно было чего-либо. Обычно это было «папа», иногда просто «па».
— Я подумала… — сказала она.
Я ждал.
— О завтрашней свадьбе, — продолжала она.
— Да, детка?
— Ты очень расстроишься, если я пойду? Дело вот в чем, Дейзи позвонила мне вчера вечером, она чуть не плаката. Она сказала, что не любит человека, за которого ее мама выходит замуж. Она так просила меня прийти, ты знаешь, поддержать ее и вообще. Ее мама сказала, что я не приду, поэтому она позвонила и умоляла прийти, иначе она не знает, как ей себя вести.
— Хорошо, детка, если ты так хочешь…
— Дело в том, что я не смогу встретиться с тобой и сегодня вечером тоже, потому что мама должна переделать платье, которое мы купили в прошлом году, и оно стало маловато. Я должна быть там, пока она примеряет, накалывает, ну, знаешь, в общем, подгоняет по мне.
— Понимаю, детка. Не беспокойся об этом.
— И в воскресенье тоже, — сказала она. — Я знаю, мама договорилась с тобой, что привезет меня в воскресенье утром…
— А в воскресенье что? — спросил я.
— Дейзи просила побыть с ней. Ее мама и этот человек, за которого она выходит замуж, сразу после свадьбы уезжают в свадебное путешествие, и в их отсутствие с Дейзи будет только няня, но Дейзи ненавидит няню и умоляет меня провести вместе воскресенье. Чтобы поддержать ее, понимаешь, о чем я говорю?
— Да… конечно. Если ты считаешь, что нужна Дейзи…
— Да, нужна, папа.
— Я просто не знал, что вы такие близкие подруги.
— Ну, ты ведь знаешь, мы росли вместе.
— Кхе-кхе.
— Я имею в виду, давным-давно, папа.
— Кхе-кхе.
— Все будет хорошо?
— Если ты так хочешь…
— Да, папа, правда хочу. — Она помолчала. — Ты расстроился, да?
— Нет, нет.
— Я чувствую, что да. Мне очень жаль, папа. На самом деле. Но знаешь… ну… мы еще столько времени будем проводить вместе, верно?
— Да, детка, конечно.
— Поэтому прости меня в этот раз.
— Здесь нечего прощать.
— Спасибо, папа. Ты помнишь мое платье? То, зеленое, которое я надевала к Сагерсен Хоп в прошлом году, с большим красным цветком впереди?
И она продолжала объяснять, как цветок был необходим в прошлом году, когда у нее совсем не было груди, но теперь необходимо снять цветок и посмотреть, что получится. Пока она продолжала подробно описывать, какие фасоны придумали они с матерью, я думал над тем, что она сказала несколькими минутами раньше, что мы еще много времени будем проводить вместе.
