— О ком вы думали?
— Да ни о ком. Забудьте об этом.
— Говорите, Макги. Вы же сами хотели встретиться со мной.
— По-моему, у меня еще есть право не афишировать все свои мысли. Это единственное, что поддерживало меня в тюрьме.
— Но сейчас вы уже на воле. Вы что, хотите вернуться обратно за решетку?
— Я не хочу оставаться на воле за чужой счет.
— Идиот. Кого вы теперь прикрываете?
— Никого.
— Мадж Герхарди?
— Оставьте меня в покое.
Больше мне ничего не удалось из него выудить. Тюрьма медленно и неизбежно ломает людей. Из Макги она сделала святого — что за парадокс!
Судьба была, как всегда, безжалостна к нему. Вылезая из люка, я увидел, что к яхте приближаются трое. На фоне заходящего солнца их литые фигуры двигались неумолимо, как сама судьба.
Один из них, направив на меня дуло револьвера, предъявил полицейский значок, двое других скрылись в люке. Я услышал крик Макги, и через минуту он появился на поверхности в наручниках, подталкиваемый дулом револьвера. Он бросил на меня взгляд, полный страха и мольбы.
Мне они не стали надевать наручников, а просто посадили в заднее, отгороженное отделение машины шерифа и повезли к зданию суда. Я попробовал заговорить с Макги, но он не ответил мне и даже не посмотрел на меня. Вероятно, он считал, что это я его предал, вполне может быть, что и действительно я невольно навел полицию на его след.
Ко мне приставили охрану, а его увели на допрос. Из-за стены я слышал только голоса, которые то повышались, то угрожали, то запугивали, то умоляли. Потом появился шериф Крейн. Вид у него был важный и усталый. Выпятив живот и улыбаясь, он остановился надо мной.
— Не повезло твоему приятелю. Вот теперь он действительно влип.
— Ему не везло все последние десять лет. Уж вы-то это знаете лучше, чем кто-либо другой. Это ведь вы состряпали ему дельце.
Мелкая сеть сосудов на его щеках налилась кровью, словно кто-то внутри включил инфракрасное освещение. Наклонившись ко мне, он начал изрыгать из себя слова, крепко приправленные запахом «Мартини»:
— За подобные высказывания я могу упрятать тебя за решетку. Знаешь, что ждет твоего дружка? На этот раз ему не удастся улизнуть, он прямиком отправится на тот свет.
— Ну что ж, это будет не первая невинная жертва.
— Невинная?! Макги — закоренелый убийца, и у нас есть доказательства. Мои эксперты доказали это: пуля, найденная в теле Хагерти, идентична найденной в теле его жены. Оба выстрела были сделаны из одного и того же револьвера, который он украл у Алисы Дженкс в Индиан-Спрингс.
Мне удалось спровоцировать шерифа на одно неосторожное высказывание, и я решил попробовать еще раз.
— У вас нет доказательств, что он украл его. У вас нет доказательств, что именно он стрелял оба раза. Где он хранил револьвер эти десять лет?
— Где-то прятал, возможно, на яхте Стивенса. А может быть, у сообщника.
— А потом он спрятал его в постели дочери, чтобы навести на нее след?
— Да, он такой человек.
— Какая чушь!
— Не сметь так со мной разговаривать! — Пушечное ядро его живота угрожающе заколыхалось надо мной.
— Не надо так разговаривать с шерифом, — поддержал его мой охранник.
— Что-то мне не известен закон, запрещающий употребление слова «чушь». И кстати, по какому праву я арестован? Я сотрудничаю с местным адвокатом и имею полное право любыми путями получать необходимую мне информацию, а также хранить ее в строгой тайне.
— Откуда вам стало известно, что он на яхте?
— Мне сообщили.
— Стивенс?
— Нет, не Стивенс. Можем обменяться сведениями, шериф. Откуда вам стало известно, что он на яхте?
— Я не заключаю сделок с подозреваемыми.
— В чем же вы меня подозреваете? В незаконном употреблении слова «чушь»?
— Не смешно. Тебя взяли вместе с Макги. Я имею полное право задержать тебя.
— Ну, а я имею право пригласить адвоката. И только попробуйте пренебречь моими правами, посмотрим, чем это для вас кончится. У меня есть друзья в Сакраменто.
Среди моих друзей не было ни окружного прокурора, ни кого бы то ни было из его команды, но мне понравилась эта фраза, чего нельзя было сказать о шерифе. Он был наполовину политик, а такие люди всегда чего-нибудь боятся.
— Можешь вызывать, — после минутного размышления произнес он.
Шериф открыл дверь, и я увидел опущенную седую голову Макги. Мой охранник отвел меня в соседнюю комнату и удалился, оставив меня наедине с телефоном. Я позвонил Джерри Марксу. Он как раз собирался ехать к доктору Годвину и Долли, но сказал, что сейчас же будет в суде и попробует захватить Джила Стивенса, если ему это удастся.
Меньше чем через пятнадцать минут они появились оба. Стивенс бросил на меня взгляд из-под нависшей седой шевелюры, который, судя по всему, означал, что для протокола мы не знакомы. Думаю, что это все-таки он посоветовал Макги переговорить со мной и организовал эту встречу. Я мог использовать сведения Макги, которыми он не мог воспользоваться.
При помощи мягких угроз и умелого манипулирования процессуальным кодексом Джерри Марксу удалось меня вытащить. Стивенс остался с шерифом и представителем окружного прокурора. Вытащить его клиента было сложнее.
Луна, как созревший плод, вопреки всем законам физики медленно всплыла над крышами. Она была огромной, но слегка ущербной.
— Красиво, — сказал Джерри, когда мы вышли.
— Похожа на подгнивший апельсин.
— Сами по себе вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке[6]. — Джерри всегда очень любил произносить сентенции, почерпнутые на студенческой скамье. Он пружинящим шагом подошел к машине и завел мотор. — Мы уже опаздываем к Годвину.
— Ты что-нибудь разузнал об алиби Брэдшоу?
— Да. По-моему, оно неуязвимо. — Пока мы ехали через город, он рассказал мне подробности. — На основании температуры тела, степени свернутости крови и т. д. и т. п. медицинский эксперт считает, что смерть мисс Хагерти наступила не позднее половины девятого. С семи до половины десятого декан Брэдшоу сидел или выступал в присутствии нескольких сотен свидетелей. Я разговаривал с тремя из них, выбранными более или менее наугад, и они все подтвердили, что за это время он не покидал место председательствующего. Это полностью его исключает.
— Вероятно, да.
— Ты расстроен этим?
— Частично да, а частично обрадован. Мне симпатичен Брэдшоу. Но я был почти уверен, что он тот, кто нам нужен.
В оставшееся время я рассказал ему, что мне удалось узнать от Макги и от шерифа. Джерри присвистнул, но оставил мое сообщение без комментариев.
Дверь нам открыл доктор Годвин. На нем был свежий халат, выражение лица было удрученным.
— Вы опаздываете, мистер Маркс. Я уже собирался все отменить.
— У нас было срочное дело. В семь вечера был арестован Томас Макги. Поскольку с ним в момент ареста оказался мистер Арчер, его тоже арестовали.
Годвин повернулся ко мне:
— Вы видели Макги?
— Он просил меня встретиться с ним и поговорить. А теперь я очень хочу сравнить его версию с версией его дочери.
— Но ведь вы, кажется, не приглашены на этот сеанс, — с легким раздражением произнес Годвин. — Вы не обладаете профессиональной непредвзятостью — я вам уже говорил об этом.
— Я буду вести себя, руководствуясь исключительно указаниями мистера Маркса.
— По-моему, мистер Арчер прав, — сказал Джерри.
Годвин с неохотой впустил нас. Мы были чужаками, вторгшимися в его призрачное царство. За истекшее время у меня несколько поколебалась вера в благонамеренность его деспотизма, но я предпочел пока это не обнародовать.
Он отвел нас в смотровую комнату, где нас дожидалась Долли. Она сидела на столе, обитом войлоком, свесив ноги, в одной больничной рубашке. Рядом стоял Алекс, держа ее за руки. Он неотрывно глядел на нее с восторгом и мольбой, словно она была богиней или жрицей какого-то призрачного культа.
Ее волосы были гладко причесаны, и лишь взгляд оставался тревожным. Он скользнул по мне, но она не узнала меня.
Годвин дотронулся до ее плеча:
— Ты готова, Долли?
— Думаю, да.
Она легла на стол. Алекс встал рядом, держа ее за руку.
— Мистер Кинкейд, вы можете остаться, если хотите. Но лучше было бы, если бы вы ушли.
— Только не для меня, — произнесла девушка. — Я чувствую себя лучше, когда он рядом. Я хочу, чтобы Алекс знал все обо всем.
— Да. Я хочу остаться.
Годин набрал лекарство в шприц, ввел иглу ей в руку и укрепил ее на коже пластырем, потом попросил Долли считать в обратном порядке, начиная с сотни. На девяносто шести ее тело расслабилось, и внутренний свет, озарявший лицо, погас. Правда, при каждом вопросе он потом снова возвращался.
— Ты слышишь меня, Долли?
— Я слышу вас, — пробормотала она.
— Говори громче. Я тебя не слышу.
— Я слышу вас, — повторила она. Говорила она не совсем внятно.
