Р. — УЕЗЖАЙ ASAP.[55] ВСТРЕТИМСЯ В КИТО, КАК ТОЛЬКО СМОГУ. ТОРОПИСЬ!
С ВЕЧНОЙ ЛЮБОВЬЮ, ДЖЕЙ.
Впервые приехав в Кито, он все надеялся, что Джей объявится со дня на день. Вглядывался в пешеходов на плазе, на булыжных тротуарах, заглядывал в тесные переполненные магазины, сидел в разных интернет-кафе и вводил имена Джея в поисковые системы — все его имена, какие мог припомнить. Проверял свою электронную почту и еще раз перепроверял.
Не хочется думать, что Джей мертв, хотя это легче представить, чем то, что он попросту не приехал.
Что Джей его бросил.
Что Джей даже не Джей, а — что? — очередной аватар?
В те первые месяцы он стоял на балконе своей квартиры на втором этаже, прислушиваясь к девчонкам-торговкам у театра «Боливар» в конце квартала. Прекрасные и печальные Отавеланья, возможно сестры, близнецы, с черными косами, в белых крестьянских блузах и красных шалях, держали перед собой корзинки с клубникой, лимской фасолью, цветами и нараспев повторяли: «Доллар, доллар, один доллар». Сначала он думал, что они поют песню. Сладкие, мелодичные и манящие голоса сплетались гармоничным контрапунктом: «Доллар, доллар, доллар». Словно сердца их были разбиты.
Теперь прошел почти год, и он уже не так часто думает о Джее. Не так часто.
Днем пошел по калле Флорес к излюбленному интернет-кафе. Надо только пройти мимо покрытых коралловой штукатуркой стен отеля «Вена Интернасиональ», где американские и европейские студенты могут снять дешевые номера, а эквадорские бизнесмены провести час-другой с проститутками. Надо только спуститься с холма, где из узкого переулка внезапно открывается широкий панорамный вид на восточные горы, бесчисленные скопления домов, располагающихся кругами, как на кукурузном початке, под тонким голубым небом.
Вот открытый вход с рукописной табличкой «Интернет», ряд высоких покосившихся стульев. Захламленный чулан с устаревшими грязными компьютерами.
Заведение принадлежит старому американцу. Он называет себя Рейнсом Дэвисом, ему лет семьдесят, и он сидит за стойкой, медленно наполняя пепельницу окурками. Густые седые волосы приобрели желтоватый оттенок, словно окрасились табачным дымом.
Здесь часто полно студентов, сгорбившихся над клавиатурами, не отрывающих глаз от мониторов, но иногда к концу дня в заведении более или менее пусто, и это любимое время Райана, спокойное, тихое, личное, тонкие завитки сигаретного дыма висят под самым потолком. Да, порой он набирает «Райан Шуйлер», просто чтобы проверить, что будет; смотрит на спутниковые снимки Каунсил-Блаффс — теперь такие точные, что можно даже дом разглядеть, увидеть машину Стейси на подъездной дорожке, которая трогается с места: должно быть, она отправляется на работу.
Даже интересно, что было бы, если бы он с ними связался, если бы дал знать, что, в конце концов, жив. Что это было бы — благодеяние или жестокость? Неужели действительно остается желание, чтобы мертвый вернулся к жизни после того, как долго старался привести мир в порядок? Он в этом не уверен — кого спросить, не знает, — хотя, возможно, как-нибудь обратится с вопросом к мистеру Дэвису, когда они поближе познакомятся.
Мистер Дэвис неразговорчивый, но с ним можно беседовать время от времени. Мистер Дэвис — старый солдат. Настоящий экспатриант. Вырос в Айдахо, уже тридцать лет живет в Кито, не надеясь вообще вернуться в Америку. Больше даже об этом не думает, сказал он.
И Райан кивнул.
По его представлению, должна быть точка, на которой перестаешь быть гостем. Когда схлынут туристы, когда приехавшие по обмену студенты перестанут изображать из себя местных, когда мысль «вернуться домой» покажется фантастической.
Как далеко он ушел от ребенка, которым был для Стейси и Оуэна Шуйлер. Как далеко ушел от пылкого глупого дружка, которым был для Пикси; от соседа по комнате в общежитии, которым был для Уолкотта; от сына, которым был для Джея.
Что реальнее — это или мелкие преходящие, надетые на время и сброшенные личины? Казимир Черневский, Мэтью Блертон, Макс Уимберли.
В какой-то момент можно выскользнуть на свободу. В какой-то момент чувствуешь себя свободным.
Можно быть кем угодно, думал он.
Кем ты сам пожелаешь.
Джордж Орсон терял хладнокровие.
Вскакивал среди ночи с оглушительным воплем, потом сидел, вздернув колени, при горевшей настольной лампе на тумбочке у кровати и включенном телевизоре.
— Опять страшный сон, — говорил он, и Люси неловко сидела рядом, пока он погружался в долгое пустое молчание.
Это был второй день их пребывания в Африке, в номере на пятнадцатом этаже отеля «Ивуар», и Джордж Орсон уходил, приходил, при каждом возвращении все сильнее возбуждался и нервничал.
Люси торчала тем временем в номере, в высокой башне гостиничного небоскреба. Скучая и пугая себя до ужаса, она осторожно отклеивала с книжных страниц банкноты, глядя вниз на поток машин на хайвее. Шесть полос по окружности лагуны Эбрие — вовсе не с лазурной, как в буклете, а обыкновенной серой водичкой, не сильно отличающейся от озера Эри. Впрочем, тут хотя бы есть пальмы.
Она услышала, как он поворачивает ручку за дверью, бормоча про себя, наконец, ворвался, швырнул на пол электронную карточку-ключ, оскалил зубы.
— Мать твою, — сказал он, бросив с размаху кейс на кровать. — Будь оно все проклято ко всем чертям на хрен. — А Люси стояла с бумажкой в сто долларов, испуганно моргая. Никогда раньше ничего такого от него не слышала.
— Что случилось? — спросила она, глядя, как он шагнул к мини-бару, рывком открыл дверцу.
Пусто.
— Дерьмовый отель, — сказал он. — Называется четырехзвездным?
— Что случилось? — повторила она, а он лишь раздраженно затряс на нее головой, запустил пальцы в волосы, вздыбившиеся клочками засохшей травы.
— Нам надо получить новые паспорта, — сказал он. — Как можно скорее отделаться от Дэвида и Брук Фремден.
— Я не против, — сказала она, глядя, как он направился к телефону на письменном столе, сорвал с рычага трубку выразительным жестом, полным сдержанной ярости.
— Алло, алло, — сказал он и, по ее мнению, как-то странно вдохнул. Лицо заметно изменилось, когда он заговорил с сильно преувеличенным французским акцентом. Веки чуть опустились, губы обвисли, подбородок вздернулся. — Service des chambres? — сказал он. — S’il vous plaît, je voudrais une bouteille de whiskey. Oui. Jameson, s’il vous plaît.[56]
— Джордж, — сказала она, совершенно забыв, что он «папа». — В чем дело? — Но он лишь предупредительно поднял палец: ш-ш-ш.
— Oui, — сказал он, — chambre quinze quarante-et-un,[57] — сказал он и, только положив трубку, взглянул на нее.
— Что случилось? — сказала она. — Возникла проблема?
— Мне надо выпить, вот главная проблема, — сказал он и, сев на кровать, сбросил с одной ноги туфлю. — Но если хочешь знать правду, я несколько беспокоюсь, поэтому хочу сменить имена. Завтра.
— Ладно, — сказала она. Положила «Холодный дом» на журнальный столик, тайком сунула в передний карман джинсов сто долларов. — Только ты на вопрос не ответил. В чем дело?
— Все в полном порядке, — коротко бросил он. — Просто я параноик, — сказал он и сбросил другую туфлю на пол. Носил мокасины без шнурков, с кожаными кисточками спереди. — Спустись завтра утром в салон, — сказал он. — Попроси осветлить волосы. И подстричь, — сказал он, и она уловила в его тоне легкое отвращение. — Как-нибудь помоднее. Наверняка сумеют.
Люси дотронулась до своих волос. Еще не заплела косы Брук Фремден, которые ненавидела. Слишком детские, говорила она. «Мне, должно быть, шесть лет? Или восемь?» — говорила она, хотя в конечном счете поддалась уговорам Джорджа Орсона.
Начнем с того, что таких волос никогда не хотела. Вот о чем она собиралась напомнить, но, возможно, это значения не имеет. Он вытащил из кармана пиджака блокнотик размером с ладонь и принялся что-то записывать крошечными прописными печатными буквами.
— Значит, сутра первым делом займись волосами, — сказал он. — До полудня сфотографируемся, будем надеяться получить новые паспорта в среду утром. В среду днем переберемся в новый отель. Хорошо бы как можно скорее покинуть страну. Хотелось бы как минимум к субботе быть в Риме.
Она кивнула, глядя в ковер, усеянный маленькими ожогами от сигарет. Остатки жвачки плотно растоптаны до толщины монетки. Отодрать, конечно, невозможно.
— Ладно, — сказала она, хотя к этому моменту тоже разнервничалась, потому что еще не выходила из номера без Джорджа Орсона. Сама мысль о парикмахерской вдруг показалась страшной. «Просто я параноик», — сказал он, но она была уверена, что он только выдумал приемлемое объяснение.
Жутко будет одной выйти на люди.
Во-первых, все кругом черные. Она будет чувствовать себя белой, непривычно заметной, не имея возможности раствориться в толпе. Вспомнилось, как они всей семьей проезжали по черным кварталам Янгстауна, а люди на улице, на автобусной остановке поднимали головы, глазели. Словно их старый четырехдверный седан окружала аура белой европеоидной расы, как будто от него исходило сияние. Помнится, мать нажала на кнопку автоматической блокировки дверцы, проверила, заперто ли, и еще раз перепроверила.
