– Никого, – проворчал Марк Ковет. – Меня надули, подсунули неверную информацию...
Я отступил назад, поднял голову и посмотрел на фасад.
Окно на втором этаже все еще было освещено.
– У нее есть прислуга? – спросил я.
– Ничего не знаю. Если и есть, то она не торопится.
– А она, случайно, не оглохла с возрастом?
– Ничего не знаю.
Он опять принялся давить на кнопку. Звонок мне показался другим, чем был в первый раз, – жидким, неприятным, как бы ироничным.
– Вот те на! – воскликнул вдруг журналист.
Он машинально надавил на дверь, и она стала поворачиваться на своих смазанных петлях.
– Раз уж мы дошли сюда, пошли дальше, – сказал я. Мы вошли в темную прихожую.
– Мадемуазель Люси Понсо! – позвал Ковет. – Это пресса! "Ле Крепюскюль". Триумф, мадемуазель... Настоящий триумф...
Слова потерялись в недоброжелательной тишине, в липких потемках.
– Надо посмотреть наверху, – сказал я. – Там, где горит свет.
Мы поднялись по лестнице. Луч света пробивался из щели под дверью. Эта дверь оказалась незапертой, как и все те, что мы уже прошли, и привела нас в уютную, роскошно обставленную комнату. Одна стена была занята книжными полками с дорогими безделушками наверху. На маленьком столике стоял телефонный аппарат. На стене застенчиво тикали маленькие ходики. Две большие книги в кожаных переплетах валялись на пушистом шерстяном ковре, как бы брошенные хозяйкой в припадке усталости. Как я установил позже, первая книга была подшивкой уже несуществующих киножурналов, вторая – подшивка пожелтевших газетных вырезок со статьями, воспевающими кинозвезду в зените славы. По обе стороны книжных полок висели портреты Люси Понсо, подписанные именами прославленных художников. Там и здесь на глаза попадались застекленные фотографии актрисы в период ее триумфа, позирующей в одиночку или со своими коллегами по профессии. Сама актриса лежала на кровати с закрытыми глазами, с лицом, освещенным изящным светильником. Это была старая женщина, старее, чем было записано в ее метрике, гораздо старее, чем та актриса, которую я видел на экране кинотеатра "Голубая лента" всего четверть часа тому назад. На ней была шелковая пижама, расшитая вышедшими из моды узорами в дешевом китайском стиле. Ее крашеные волосы составляли подобие бесформенной подушки для ее исхудавшего с землистым цветом лица.
– Будь оно все проклято! – выдавил из себя Ковет, сжимая в руке блокнот и авторучку.
– Она не умерла, – сказал я.
Но и хорошим ее состояние тоже не было. Пульс едва прощупывался, дыхание было слабым, хотя и частым, как будто она спешила. Она могла и поспешить. Ей оставалось недолго.
Глава четвертая
Тень сомнения
Я протянул руку к телефону, и можно было поклясться, что он только и ждал этого жеста, чтобы зазвонить. Я снял трубку:
– Алло!
– Алло! Э-э-э... (похоже, что мой собеседник был удивлен, когда услышал мужской голос на другом конце провода) ... Э-э-э... я попал к мадемуазель Люси Понсо?
– Кто говорит?
– Норбер, ассистент Жака Дорли. Я...
– Кто вам нужен?
– Мадемуазель Люси Понсо.
– Очень жаль, папаша. Мадемуазель Люси Понсо здесь нет.
– Как нет? Вы хотите сказать, что я ошибся номером или что-нибудь в этом роде?
– Я не знаю. А что я сказал?
– Тьфу, черт! – произнес он.
– Это как раз то, что я думал, – ответил я.
Он положил трубку. Я тоже. Потом снял ее и набрал домашний номер моего старого друга, комиссара полиции Флоримона Фару. Его не было. Тогда я позвонил на Кэдез-Орфевр[4].
– Комиссара Флоримона Фару, пожалуйста. Его просит Нестор Бюрма.
– Алло! Бюрма, – зазвучал через несколько секунд ворчливый голос грозы нарушителей закона, – если вы думаете, что это подходящее время...
– Время сейчас не имеет значения, раз я нахожусь там, где мне следует находиться.
– И где же вы находитесь?
– У Люси Понсо, актрисы... (я дал адрес) ...Быстро сюда со "скорой помощью" и врачом, это все, что я могу вам сказать. Может быть, остался еще крохотный шанс спасти ее...
– Черт побери, Бюрма, я...
– Ругаться будете позже.
Я положил трубку и вернулся к Люси Понсо. Она еще была жива. Крохотный шанс. Совсем крохотный. И вряд ли он возрастет.
– О! Право! – проворчал Ковет. – Вы что думаете...
Я пожал плечами:
– Ничего я не знаю.
– Но мы ведь не пьяны!
– К счастью. Я...
Меня прервал телефонный звонок. Я взял трубку:
– Алло!
– О! Извините меня.
– Неважно. Что...
Трубку положили. Я сделал то же самое.
– Что там еще? – спросил Марк Ковет.
– Женщина.
– Что ей надо?
– Не сказала.
– Гм... (он облизнул сухие губы) ... Охотно выпил бы.
– Я тоже.
– О! Этот телефон!
В самом деле он снова зазвонил. Проклятое изобретение.
– Алло!
– О! Черт!
– Вы это уже говорили, папаша!
– Да что это такое! Я все время попадаю не туда. И меня же поносят!
– Уж не знаю, папаша... (я положил трубку) ...Мне не хотелось бы видеть тут всех этих киношников, прежде чем прибудут фараоны, – сказал я, обращаясь к Господу Богу.
Марк Ковет, который не был Господом Богом, промолчал.
Он присел на край табурета. Я сделал то же самое. "Ждать и надеяться", – как советовал Эдмонд Дантес[5]. Больше нечего было делать. Я дважды посмотрел на часы, в промежутке мой взгляд задержался на подшивке старых газет, полной хвалебных статей, и на альбоме с вырезками из журналов того же содержания. Это было все, что осталось от блестящего прошлого... Брошенные усталой рукой альбомы упали на пол возле постели. Я заметил настольные часы, старинное произведение искусства, нечто вроде роскошного будильника. Стрелка звонка стояла на десяти часах. Не исключено, что они позвонили именно в этот час. Десять часов... двадцать два часа... В тот момент, когда в «Голубой ленте»... Я прошептал:
– Она не верила в это, правда, Ковет?
– Во что?
– В свою новую удачу.
– Я ведь вам говорил... (Ковет покачал головой) ...Она сомневалась. Она все время сомневалась, как мне рассказывали.
– Во всяком случае, если вы мчались за сенсационной статьей...
– О! Правда!
Он вытащил свой блокнот и отправился в соседнюю комнату писать статью. Я не тронулся с места. Через открытое окно из Парка Монсо вливались ночные ароматы растений. Часы на маленьком столике отмеривали время, тот короткий отрезок времени, который остался Люси Понсо, с каждой минутой все больше слабеющей. Она лежала на своей постели в той самой пижаме, в которой играла в фильме "Раненый ангел". Я невыносимо страдал от бессилия чем-либо помочь ей. Тик-так, – отстукивали часы, стрелка звонка замерла на цифре 10... В этот час в кинотеатре "Голубая лента" бежали титры фильма, в успех которого только одна эта несчастная и не верила, и который вновь сделал ее кинозвездой. Ее уход, обставленный несколько театрально? Да. Даже очень театрально. Но это шло от ее артистической природы, и осуждать за это актрису было невозможно.
* * *
К моему большому облегчению, остановившиеся у трагического особняка машины принадлежали слугам закона. Из первой вышли два полицейских в форме, хилый тип в гражданском одеянии с саквояжем в руке и Флоримон Фару в лихо сдвинутой набок шоколадного цвета шляпе. Из второй никто не вышел. Это была "скорая", чтобы забрать ее.
– Ну и что? – загремел комиссар. – Кажется, вы опять влипли в историю? И Марк Ковет вместе с вами? Это упростит дело. Что вы тут делаете в смокинге?
– Не заводитесь, – сказал я. – Черный цвет надевают на похороны.
– И что же? Что тут происходит?
Я ввел его в курс дела: как и зачем мы прибыли сюда, что обнаружили и так далее.
– Ладно, – ответил он. – Где труп?
– Это еще не труп. Я...
– Скажем тело. Так где тело?
– Наверху.
– Пошли туда. Идемте, доктор. И вы тоже, Бюрма. Ковет, оставайтесь тут. Для моего счастья хватит одного частного детектива. Журналист не нужен.
Мы вошли в спальню.
– Ничего не трогали? – спросил комиссар.
– Ничего, – заявил я.
– Вы, кажется, пристрастились к кино. Телохранитель Грас Стендфорд. У этой тоже были телохранителем?
– Нет.
– Вы для нее работали?
– Да. Я должен был быть ее дублером в следующем фильме.
– Не завирайтесь, – пробурчал он, пожав плечами.
Врач с саквояжем в руках подошел к Люси Понсо и принялся ее осматривать. Флоримон Фару, стоя посреди комнаты, осматривал стены, мебель, картины. Я же уставился на носки своих лакированных туфель. На лестничной площадке инспектор, пожевывая спичку, размышлял о смысле жизни.
– Мгновенное общее отравление, – произнес эскулап через минуту. – Вот что я нашел рядом с телом, комиссар. Это почти закатилось под него.
Соблюдая необходимые предосторожности, он протянул полицейскому комиссару металлическую коробочку, которую тот принял от него так же осторожно. Она содержала плоские пастилки красно-коричневого цвета, издававшие сильный запах мака. Здесь хватило бы на целое стадо носорогов! "О, тонкий и могучий опиум! "
