— И когда же похмелье наступило? — помолчав, обронил Игорь.
— Когда он Настю оставил на растерзание этим... партработникам, а сам приехал в пионерлагерь — уговаривать меня и еще нескольких таких же куриц поучаствовать в веселой вечеринке, где жратвы навалом. А у нас на ужин были — чай и овсяная каша с молоком! Только поэтому мы и поехали... — Женя всхлипнула, затем зарыдала в полный голос, не стесняясь посетителей. Немного успокоившись, продолжала:
— Настя своей смертью, не зная того, многих из нас тогда спасла от бесчестья, а мне лично открыла глаза на этого подонка. Ведь он же просто использовал девчонку, которая его любила, для своей карьеры — подсунул почти силой под первого секретаря обкома партии, от подписи которого зависело: быть ему замдиректора коксохимического завода или оставаться «шестеркой» на всю жизнь. Это я уже потом разузнала. А тогда... был бы у меня пистолет — клянусь, я не пожалела бы на него всех патронов!
— И что потом?
— Через два дня после того случая у общежития я сделала аборт. А через две недели он пришел валяться у меня в ногах, клялся в вечной любви и упрашивал никому не говорить о случившемся. Я изодрала ему ногтями лицо и выгнала вон.
— Он и Насте клялся в любви до гроба, даже обещал жениться, когда понял, что ему светит за изнасилование несовершеннолетней! Кстати, Настя и была этой самой несовершеннолетней! — рассказал ей Игорь. — Она же его и спасла от тюрьмы, а то и чего покруче.
— Что уж теперь? — вздохнула Женя, пряча в сумочку платочек. — Но кошмары этих двух вечеров, вы правы, преследуют меня постоянно. Я уже и к психотерапевту ходила, и к бабкам-знахаркам, даже к экстрасенсу одному... Вроде бы на время прекратится, а затем — вновь...
— Замужем была? — спросил Игорь.
— Была, — вновь тяжело вздохнула Женя. — Восемь лет промучилась, алкаш достался такой же, как и мои покойные родители. Те допились до того, что продали дом, а на вырученные деньги продолжали пить, пока не сгорели, а этого белая горячка в дурдом загнала. А жили мы у его родителей...
— Так тебе, получается, и жить негде? А дети?
— Какие дети с таким пропойцей — себя бы прокормить! А жить действительно негде — разве иначе я пошла бы в этот придурастый салон?— Женя вновь закрылась ладонями.
— Да ладно, брось ты, не реви, — попытался утешить ее Игорь, — придумаем чего-нибудь, правда, Гек? — обратился он за поддержкой к Геку.
Тот вроде бы не слышал его, уставя глаза в пространство и шевеля губами.
Игорь пожал плечами, налил шампанского и подал его Жене.
— На вот, выпей и успокойся! С твоей внешностью да не устроиться ! Тебе в актрисы прямая дорога или в манекенщицы!
— Пробовала в актрисы! — всхлипнула Женя, беря бокал. — В первый же вечер режиссер одной самодеятельной киностудии завалил меня на диван еще до подписания контракта. Пообещал, что я в новом фильме буду играть главную героиню. А наутро оказалось, что на эту роль уже назначена его жена. И в салонах моды точно также — если не трахнешься с режиссером, продюсером... Противно, так противно, что повеситься хочется! — Она залпом выпила шампанское.
— А деньги хоть есть у тебя?
— Есть, — Женя невесело улыбнулась, открывая сумочку. — Около миллиона.
— Ого! — воскликнул Игорь, но, увидев деньги, которые она достала, поправился: — Да это же хохлобаксы!
— Да, это карбованцы, — подтвердила Женя. — Их хватит, чтобы только за одну из этих бутылок расплатиться, — кивнула она на шампанское.
— Вспомнил ! — крикнул вдруг Гек. — Хотите стихотворение послушать? — И, не дожидаясь ответа, начал:
Рассветный час. Не спится, тишь...
В квартире сумрачно и пусто.
А в грудь тихонечко, как мышь,
Скребется грусть, поддавшись чувствам.
Курю, и сигареты тлен
Плывет к окошку узкой лентой.
Мороз чеканит на стекле
Узоры — памяти моменты:
...Вокзала шпиль. И сам вокзал,
Перрон-разлучник со скамьею,
И я. И ты. Глаза — в глазах,
Но только не душа с душою.
Рывок — и шпиль поплыл назад,
Не успевая за вагоном, Мы — рядом.
Я ловлю твой взгляд,
Но ты — в купе, я — на перроне.
Исчез, укрытый темнотой,
Фонарь последнего вагона.
...Вдруг сердце сжало пустотой
До помрачения, до стона!
Ну почему, взглянув в глаза,
Я не сдержал ее порыва
И не нажал на тормоза
На самой кромке, у обрыва?
Зачем, поддавшись чарам злым,
Без возражения, без боя
Я взял — и разрубил узлы,
Что были связаны судьбою?
...Да ну, зачем копать в душе?
Ты не девчонка. Я — не парень.
Ведь мы с тобой давно уже
На разных точках полушарий.
А глаз тоску, печаль — слезой
Отмоет дочиста, до блеска!
..Лишь сердце — как перед грозой
В воспоминаниях-отрезках!
— Хорошие стихи! — Женя улыбнулась Геку. — Это твои, я знаю. Но почему — грустные?
— Далеко любимая! — вздохнул Гек тяжко. — А я ведь тоже пишу! — объявила она. — И тоже — почему-то грустные. Может, любовь такая есть? А может, потому что в стихах — зима, она замораживает любовь. До весны... Потому и грустно.
Среди толпы, у елки новогодней,
Узрев лишь профиль, да и то — на миг,
На площади, при всем честном народе,
В Снегурочку влюбился Снеговик.
Она прошла, его не замечая,
Красою обжигая вновь и вновь,
И Снеговик почувствовал, что тает,
Познавши безответную любовь.
...Ночь усыпила праздник тьмой бездонной
До утреннего первого луча.
А он в огне любви неразделенной
Все таял, как горящая свеча.
...Наутро ребятишки птичьей стаей
Кричали, затевая хоровод: —
Снегурочка! Чего-то не хватает! —
А вот чего — никто не разберет!
Она же, песнь прервав на полутоне,
Прикрыв глаза небесной чистоты,
Держала на немеющей ладони
Сердечко — льдинку дивной красоты.
Шептала льдинка: — Будет впредь уроком,
Несовместимы снег и человек!
Позволь же мне хоть как-то, ненароком,
Послать тебе свой маленький привет!
Моя любовь, снежинкой пролетая,
На твой балкон неслышно упадет.
И пусть, коснувшись губ твоих, — растает,
Как поцелуй под старый Новый год!
— Пошли домой, а то я сейчас заплачу! — Игорь сгреб со стола неоткрытые бутылки с шампанским и виски и торжественно заявил: — Я знаю, где ты будешь жить. У бабы Зины!
Глава Х
КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
Но так просто уйти им не удалось. К столику подошел один из музыкантов и обратился к Геку:
— Там парень один на улице хочет потолковать с тобой! — Сейчас подойду! — Гек поднялся из-за стола. — Я с тобой! — Игорь рванулся следом. Когда проходили мимо стойки, Катя подмигнула им:
— Не бойтесь, у моих мальчиков все схвачено! У входных дверей бара стояла знакомая фигура — Лесик. Игорь подошел к нему.
— Вы что-то забыли, синьор?
— Я насчет Женьки... — начал было Лесик, но Гек перебил его: — Об этом не может быть и речи! Она не ваша игрушка!
— Да не о том я! — поморщился охранник. — Ей лицо или фигуру могут испортить!
— Как это? — не врубился Игорь.
— А вот так это: или бритвой по лицу писанут, или мотоцикл «случайно» собьет! — объяснил Лесик. — В первом случае — красоты как не бывало, во втором — в лучшем случае — хромота...
— Ты что, гад, опять со своими угрозами? — схватил его за грудки Гек. Из темноты тотчас же, пошлепывая о ладони увесистыми битами, выступили фигуры.
— Да нет, ребята, что вы, не угрожаю я! — боясь повторения пройденного, Лесик заговорил быстрее: — Просто так ее из «Интима» уже не отпустят, раз она влезла туда. Откупные нужны — неустойкой называются...
