— Выходить где будет? — деловито осведомился коротышка.
— В Белгороде. На автостанции.
— Без проблем, — кивнул водитель. — Не волнуйтесь, папаша, доставим в лучшем виде. Пускай проходит и занимает место. Уже отправляемся…
Обращение «папаша» смутило Макса, и он почувствовал, как его щёки обдало жаром. Поправлять низкорослого ковбоя дорог он не стал; вместо этого лишь откашлялся и бросил коротко:
— Спасибо.
Водитель, сверявший по ведомости количество имевшихся в наличии пассажиров с числом проданных билетов, рассеянно кивнул, не поворачивая головы.
— Ну, вот и всё, — Макс протянул Птице рюкзак.
Лина, кусая губы, взяла свои пожитки, а затем, не в силах сдержаться, бросилась к Максу и обняла его. Он, задохнувшись, обхватил девочку руками, присел на корточки и крепко прижал её к себе. На несколько долгих, как жизнь, мгновений они замерли вот так, на глазах у всех, зажмурясь, не чувствуя ничего, кроме друг друга. Затем Лина шепнула Максу на ухо: «Прощай!» и, подхватив рюкзак, взбежала по ступенькам автобуса.
Она миновала длинный проход, по обе стороны которого тянулись кресла, занятые пассажирами, и остановилась почти в самом конце салона, где два ряда пустых сидений отделяли её от ближайших соседей. Лина взобралась на своё место, отдёрнула занавеску и увидела Макса, жадно выискивавшего её в широких окнах «Икаруса». Когда он заметил Птицу, губы его дрогнули и сложились в вымученную улыбку. Лина тоже попыталась улыбнуться, но и у неё ничего не получилось.
Дверь «Икаруса» закрылась с недовольным ворчанием. Автобус дрогнул и медленно отошёл от платформы. Макс подбежал к окну, чтобы лучше видеть лицо девочки, и вскинул руку в прощальном взмахе. Лина тоже помахала ему в ответ.
Водитель ускорил ход. Макс шагал всё быстрее и быстрее, не отрывая взгляда от окна, за которым сидела Птица. Она продолжала махать ему рукой, но «Икарус» деловито фыркнул, разгоняясь, и покатил вперёд, глотая асфальтированные метры. Лина взобралась с ногами на сидение и прижалась щекой к стеклу, жадно ловя взглядом удаляющегося Макса, пока его высокая фигура не стала совсем крошечной, а затем, и вовсе, исчезла из виду.
Тогда Птица медленно повернулась и застыла, чувствуя, как что-то оборвалось у неё внутри. Она сжала губы, пытаясь сдержать несущиеся из груди рыдания, но одинокая слезинка уже выкатилась из её глаз и упала вниз, на подол дешёвого ситцевого платья. За ней другая пробежала по щеке, оставив после себя мокрую дорожку. А затем слёзы полились неудержимо, словно одолев невидимую преграду внутри Лины, и она заплакала горько, навзрыд, обхватив руками свой многострадальный рюкзачок, крепко прижимая его к себе и раскачиваясь вместе с ним на сидении. Она глотала слёзы, давясь рыданиями, и иногда постанывала, как маленький волчонок, который в боли и страданиях стал превращаться в человека. Лина плакала, и ледяная корка, сковавшая её сердце за последние годы, таяла и исчезала, смешиваясь со слезами, унося с собой всю злобу и жестокость, которые окружали её до сих пор. Она хотела остановиться, но не могла и лишь вздрагивала всем телом, кусая кулак, пытаясь хоть как-то заглушить свои слёзы, чтобы к ней не начали приставать с ненужными расспросами.
Но, остальные пассажиры были заняты своими делами, и никто из них не обращал внимания на маленькую девочку, безутешно плакавшую на заднем сидении.
Макс стоял у дороги и смотрел вслед уехавшему автобусу, пока тот не скрылся за поворотом. В горле его застрял комок, который никак не удавалось сглотнуть, и он некоторое время безуспешно пытался убедить себя, что это всё от выхлопных газов. Когда же ярко-красный зад «Икаруса» мелькнул в последний раз в многоцветном потоке машин, сворачивающих в сторону проспекта Космонавтов, Макс повернулся, глубоко засунул руки в карманы брюк и, ссутулившись, побрёл обратно к зданию вокзала.
На душе у него было пусто и тоскливо. Чувство утраты, такое знакомое, снова вцепилось в него своими холодными пальцами. И хватка эта была безжалостно крепкой. Не помогало ничего: ни мысли о том, что у Виты есть своя семья, пусть бабушка, но родная, которая любит и ждёт её. Ни то, что у него тоже есть ребёнок, которого ему ещё предстояло найти. Ни то, что после смерти Генки Абезгауза и налёта на его квартиру, все деньги, что остались — это, лишь, несколько не очень крупных купюр, лежавших в кармане пиджака.
В сердцах он поддел ногой маленький камешек, который, пронесясь по асфальту, звонко ударился о стенд с расписанием автобусов, отскочил и замер, поблёскивая на солнышке и насмешливо демонстрируя всем своим видом, что плевать он хотел на Макса и всех остальных. Макс остановился около него, некоторое время стоял и смотрел, как маленькие бусинки кварца весело подмигивают ему в лучах утреннего солнца, а затем поднял, осторожно погладил пальцем и положил на основание тумбы. Подальше от людских ног.
До встречи с майором Гребенюком из отдела по борьбе с особо тяжкими преступлениями ещё было около четырёх часов. Можно заняться своими делами. Макс вздохнул, огляделся по сторонам и направился в сторону навеса, под которым размещались пригородные кассы.
Автобус на Рыжеватово должен был вот-вот отъехать, поэтому Макса пустили без очереди. Выйдя оттуда с билетом в руках, он пересчитал сдачу, ещё раз подвёл неутешительный итог своему финансовому состоянию и невесело усмехнулся, опуская билет в боковой карман пиджака.
В первый момент, когда его пальцы наткнулись на плотный кусочек картона, он не сразу понял, что это такое. Макс остановился и вынул листок из кармана, недоумевая, как он там очутился. Затем повернул его, став спиной к слепящему глаза солнцу, чтобы получше рассмотреть находку, и застыл на месте, перестав дышать. Рука его мелко-мелко задрожала.
Со старой затёртой фотографии, явно хранившейся долгое время где попало, на него смотрела Маринка. Такая, какой он запомнил её во время их расставания, когда она уходила от него, а он ещё не знал, что это навсегда. Такая, какой она являлась ему в снах почти каждую ночь. Та, которую он любил и продолжал любить до сих пор.
Маринка смотрела на него, чуть прищурив глаза, как это она делала всегда, когда собиралась сказать что-нибудь важное. На губах её играла лёгкая, немного грустная, улыбка, мягко оттенявшая красоту правильных черт лица. За руку Маринка держала маленькую Птицу, наряженную в костюм Снегурочки, с её, тогда уже, пышными волосами, щедро разбросанными по плечам. Девочка восторженно глядела в объектив камеры, одной рукой держась за маму, а другой элегантно придерживая подол расшитого блёстками платья.
Макс попытался вздохнуть, но не смог. Всё вокруг закружилось в бешеной карусели, центром которой оказалась старая фотография, зажатая в его руке.
Оглушённый, всё ещё не понимая, что происходит, он перевернул листок. На обратной стороне неровными детскими буквами старательно была выведена надпись:
«На добрую, долгую память. Лина Воробцова».
И чуть ниже добавлено:
«Ты самый лучший папа на свете».
Макс опять попытался вздохнуть. Сердце стучало так, словно хотело разнести его на части, разорвать эту глупую голову, которая всё никак не могла понять, что происходит. Или произошло… Мысли налетали неисчислимым роем, мешая одна другой, пытаясь все сразу пробиться к его сознанию, и так же все исчезали, оставляя после себя лишь бездумную пустоту.
Что это? Откуда они здесь, на этой фотографии? Вита говорила, что не помнит маму совсем и, даже, не знает её имени. Хотя… Макс застонал. Идиот, она же вешала ему лапшу на уши. Потом он сам заметил, что девочка — мастерица на подобные штуки, но не догадался, дундук деревянный, расспросить её поподробнее. Всё времени не хватало. А она наскоро слепила себе легенду, чтобы Макс не бросил её в Каземате, и продолжал думать, что она может быть его дочерью.
Но тогда… Что получается? Это — действительно его Вита, которую он ищет? Макс снова перевернул фотографию. Лина Воробцова. Ну, правильно. От Виталины осталась лишь вторая половина имени. Может быть, и в документах она теперь значится просто как Лина. А Воробцова… Это девичья фамилия её матери. Выходит, Маринка перевела её на свою фамилию. Господи, если бы не всё это, — искать ему свою Виту Лазареву до второго пришествия.
Ты самый лучший папа на свете. Ты самый лучший… ПАПА… Макс запрокинул голову и звонко рассмеялся, не обращая внимания на удивлённо оглянувшихся на него людей. Счастье, безбрежное и лучезарное, переполнило его, разом сдёрнув серое покрывало с этого дня, оказавшегося на удивление празднично-ярким, залитым ослепительным, и в то же время нежным и тёплым, весенним солнцем.
Новая мысль пронзила Макса, и он лихорадочно зашарил по карманам в поисках денег, умоляя удачу не отвернуться от него в последний миг, чтобы его скудных остатков наличности хватило сейчас на одну поездку в такси.
