— Хорошо. После того как вы покинете этот дом, вам бы следовало навестить полицейских. У меня есть один приятель в отделе убийств, лейтенант Синкфилд. Я ему позвоню и скажу, что вы уже на пути к нему. Синкфилд обязан мне за парочку услуг, одна из которых довольна значительна. Будет с вами любезен — кое-что отработает…
Я поднялся.
— Окей! Если не случится больше ничего волнительного, увидимся в следующий день выплаты жалованья.
— С вашей стороны будет очень любезно оставаться на связи, — сказал Сайз на прощанье.
Лейтенант Девид Синкфилд из отдела убийств столичного департамента полиции оказался парнем моих лет и заядлым курильщиком. По его словам, он выкуривал до четырех пачек в день! У меня — человека, который уже два года как сумел вообще отказаться от этой дурной привычки — такое признание не могло не вызвать чувства превосходства.
Я рассказал о гибели Каролины Эймс все что мог. Слушателей в мрачной комнате на третьем этаже здания окружного управления (Индиана Авеню, 300), у меня было двое — сам Синкфилд и его диктофон. Потом мы некоторое время сидели в молчании. Лейтенант, по-видимому, тщетно силился придумать еще какой-нибудь вопрос, а я с тем же успехом пытался убедить себя, что совершенно не хочу сигарету.
— Так сколько ей было, — спросил я, — 23?
— 22. Едва стукнуло. У нее день рождения был в прошлом месяце.
— И что, есть какие-то идеи?
Синкфилд уставил на меня пару голубых глаз, в которых не сквозило ничего, кроме подозрения. У него был крючковатый тонкий нос и крупная челюсть курильщика трубок. Его волосы уже приобрели оловянно-седоватый оттенок, и, похоже, он кичился ими — поскольку носил достаточно длинными и тщательно расчесывал. Его тонкие губы были обычно слегка поджаты, и даже улыбка (за час, что я провел там, он улыбнулся только раз), выходила у него полной подозрительности.
— Есть ли у меня идеи относительно чего? — спросил он.
— Относительно того, кто убийца.
— А что, черт возьми, нам известно? Пока у нас есть вы и все, что вы наболтали.
— Это немного.
Он, похоже, согласился с этим. Еще некоторое время мы посидели молча. Затем он потушил свою сигарету и сообщил:
— Кто-то побывал в ее квартире.
— Что?!
— Да. Там все перевернуто вверх дном. Наверно, искали те записи, о которых вы говорили. Это не ограбление. У нее стоял портативный цветной телевизор. Они к нему не притронулись — только сняли заднюю крышку и покопались внутри. У нее также было два магнитофона. Один из них такой, знаете, который можно присоединить к телефонной трубке…
— Где она жила?
— В Джорджтауне, — сказал он. — На Р-стрит. Квартирка с чертовой уймой всяких таких миленьких вещиц — типа натурального камина, который топят дровами, с этим… как он называется? Атриумом. Кухня здоровенная. Должно быть, отдавала за квартиру столько же, сколько я за две недели зарабатываю.
— Ну, полагаю, что она могла себе это позволить.
— Что сие означает?
— Это означает, что у нее была богатая мамочка.
— Да и папочка тоже, — добавил Синкфилд. — Я так понимаю, что по поводу денег ему беспокоиться нечего. Могу себе представить, чтоб моя благоверная отвалила мне миллион баксов! Да-а, представить-то могу… Вы-то ведь не женаты?
— Да пока нет.
— Так и держитесь!
Тут лейтенант, похоже, на миг предался печальным размышлениям о своей личной жизни.
— Угадайте, что мать Каролины Эймс подарила дочери на ее 22-летие?
— Миллион баксов? — ляпнул я наудачу.
Как мне показалось, Синкфилд впал в легкое раздражение от моего всезнайства.
— Вы что, в самом деле все вынюхиваете вокруг?
— Я просто в теме, как я это называю.
— Гм!.. Ну да, миллион в доверительное управление. Она должна была жить на доходы с него вплоть до 30-летия — чего она, кстати, делать не собиралась. Как вы думаете, сколько б у нее выходило годовых?
— Ну, я не знаю. Тысяч шестьдесят в год как минимум. Все зависит от процентной ставки. Может быть, даже и 75 тысяч.
— Не хило, а? Попробуй-ка тратить по 60 штук в год! И, заметь, в одиночку!
— Задачка, об которую так и хочется обломать зубы.
Синкфилд нахмурился.
— У старины Френка денег под завязку. Тебе он, надо полагать, платит очень даже немало.
— Но уж, извини, никак не 60 кусков.
— Половину?
— Да и половины не выходит.
Синкфилд перестал хмуриться. Мое сообщение явно улучшило его самочувствие. Видимо, он даже решил, что может позволить себе быть чуточку великодушным, раз уж оказалось, что уровень моих доходов почти соответствует его собственному. Поэтому он сказал:
— Мы все-таки отыскали в ее квартире одну занятную вещицу.
— Какую?
— Завещание. Много вам приходилось встречать девиц 22 лет от роду, которые составляют завещание? Обычно в 22 года думаешь, что будешь жить целую вечность — ну и еще пару недель в придачу.
— А вы много встречали 22-летних особ, которым приходится беспокоиться о доверительном управлении фондом в миллион долларов?
— Немного, — признал он. — По правде говоря, нисколько.
— Когда она его составила? Дата? — спросил я.
Лейтенант кивнул.
— Да, в этом, возможно, что-то есть. Она написала его три недели назад.
— И кому ж она все завещает?
— Бывшему сенатору. Дорогому старенькому папочке.
— Что ж, вот у вас и подозреваемый наконец появился…
— Знаете что, уважаемый? Убирайтесь-ка домой, спать! — рявкнул Синкфилд.
Разразившейся буре я бы дал баллов шесть по Шкале Лукаса (т. е. моей собственной), применяемой для измерения интенсивности домашних перебранок. А может быть, и все семь.
Добравшись, наконец, до родного очага, я тут же проявил неосторожность, посвятив Сару в интересные подробности моих приключений минувшим днем на Коннектикут Авеню. Поначалу бедняжка переполошилась — переполошилась до такой степени, что по ее настоянию мы немедленно отправились в постель. Наверно, она хотела спеть мне колыбельную песенку — способом, в котором она лучше всего знала толк. В итоге эту песнь мы исполняли друг другу — во всем ее эротическом великолепии — три четверти часа без перерыва.
А потом грянуло! Буря разгорелась после мартини и новостей от Уолтера Кронкайта, а к обеду (тушеные говяжьи ребрышки, салат из латука и моркови с маслом) достигла своей ревущей вершины. После этого она пошла на спад, и весь остаток вечера проявлялась лишь в редкой снайперской перестрелке колкими и холодными фразами. К завтраку (подгоревшая яичница, пережаренный бекон, сырые тосты) мы окончательно перерезали все линии коммуникации между собой, оставив только шуршание газеты да громкий стук чашек об стол.
— Ну хорошо, — сказал я наконец. — Я очень виноват, что меня чуть не убили. Приношу свои извинения!
— Пошел ты, умник чертов! — ответила она, продолжая старательно вглядываться через окно в сад.
Заслышав наш первый за долгое время обмен репликами, Мартин Рутерфорд Хилл тут же решил присоединиться к беседе, сказав что-то вроде «Бара-Зара-Так!» или, может быть, «Таг!»
— Но ты же мог по крайней мере позвонить и рассказать мне, что с тобой все в порядке!
Я чуть было не поддался — к счастью, это длилось лишь мгновенье — искушению поискать логику в этой фразе.
— Виноват, — повторил я. — В следующий раз буду помнить.
— В следующий раз?! Какой еще следующий раз? Что, твоя работа на Френка Сайза — это вот так теперь и будет? Когда ты за нее брался, ты говорил, что теперь сможешь работать дома. А сам за последние три недели был дома два дня! Последнее время ты вообще постоянно торчишь то в Джорджии, то в Пентагоне с этим сумасшедшим майором!..
Сумасшедший майор — это Карл Соммерс, историк Армии Соединенных Штатов. Тема его диссертации (армия об этом не догадывается) — «Действия американских джи-ай на черном рынке в Европе в ходе Второй мировой войны и в разгаре войны во Вьетнаме — сравнительное исследование». Трудяга-майор раскопал множество весьма и весьма сочных подробностей. По завершении работы он намеревается издать ее отдельной книгой, уйти на пенсию с военной службы и присоединиться ко мне на факультете в отдаленном провинциальном университете. Сара записала его в сумасшедшие, поскольку он каждый день проходит десять миль пешком по дороге на службу и обратно, не ест ничего, кроме постного мяса и прессованного творога с проросшими пшеничными зернами, а каждую субботу по вечерам надевает рыжий парик и отправляется шататься по Джорджтауну, стараясь подцепить кого-нибудь моложе 16-ти. Майор Соммерс способен делать ЭТО только с 14- или 15-летними девицами. Он говорит, что испытывает определенное беспокойство по данному поводу, но не до такой степени, чтобы начать как-то с этим бороться. Самому майору 36 лет.
