Зал покойницкой Сити на Голден-лейн был просторным и светлым. Здесь было холодно и пахло карболкой. Под высоким сводчатым потолком гулко раздавались шаги посетителей по выложенному плиткой полу. Посреди зала стояли столы, один из которых занимал гроб с убранным телом, лицо которого было закрыто простыней. Батчелор пошел к служащему морга уладить формальности, а Легран подвел Пакера ко столу.
– Мы привезли вас в морг Сити, чтобы убедиться в искренности ваших показаний, – сказал Легран, налегая на слово «Сити». – Сейчас мы вам покажем тело, но учтите, что это тело может и не быть тем телом, что нашли во дворе Датфилда. Вы посмотрите на него и скажете, эту ли женщину видели вы в ночь убийства с молодым человеком, покупавшим у вас виноград.
Пакер вздохнул, собираясь с силами перед ответственным испытанием, и французу пришлось ободряюще похлопать его по плечу, чтобы клиент от волнения не лишился способности соображать и не ляпнул чего-нибудь лишнего. Тем временем к столу подошел Батчелор со служителем морга и тот поднял простыню. Едва взглянув в изуродованное лицо, Пакер отрицательно покачал головой:
– Нет, это не та женщина. Я никогда не видел ее.
– Вы уверены? – Легран пристально посмотрел на Пакера.
В морге стало совсем тихо. Зеленщик взглянул на служителя, затем на француза. Его глуповатое лицо являло всем, кто стоял рядом, внутреннюю борьбу, происходившую у Пакера в душе. Наконец продавец фруктов неуверенно произнес, вперив взгляд в мраморный пол:
– Конечно. Та должна быть не здесь, а в морге нашего прихода, в Сент-Джордж.
* * *
Чтобы восстановить силы после вчерашнего покушения на Фаберовского и ужасной ночи в кресле под пальмой в гостиной у поляка, Владимиров с самого утра поехал на Пикадилли, где весело провел время в ресторане, спустив почти все свои деньги. Вечером он вернулся к себе в гостиницу в самом игривом расположении духа, ущипнул служанку, случайно опрокинул на пол вазу с цветами, стоявшую на стойки у портье, но ни деньги, которые ему пришлось заплатить за разбитый фарфор, ни телеграмма с Эбби-роуд: «Srochno priezhjayte. Faberowski» не могли испортить ему настроения. Несмотря на ужасный холод, сырость и промозглость, он отправился к поляку через Гайд-парк, насвистывая патриотический гимн и помахивая тросточкой.
Вид Фаберовского, вышедшего к нему навстречу на крыльцо, поразил Артемия Ивановича. Всклокоченная шевелюра, обезумевшие глаза за стеклами очков, растерзанная одежда – все это было так не похоже на поляка!
– Что случилось? – испуганно спросил Владимиров, которому сразу же захотелось повернуться и убежать.
– Узнаешь? – поляк сунул ему в лицо утренний номер «Таймс» и Артемий Иванович сразу почувствовал, что Фаберовский пьян.
Он взял газету, развернул ее под фонарем, раскачивавшимся над дверью, и взглянул на рисунок, в который Фаберовский молча ткнул трясущейся рукой.
– Да это же Урод! – удивленно воскликнул Владимиров.
С газетного листа на него смотрел составленный по описаниям очевидцев портрет предполагаемого убийцы, в котором любой видевший когда-либо фельдшера смог бы узнать скуластое лицо с коротенькими усиками на верхней губе.
– Откуда они его знают?! – спросил Артемий Иванович, не в силах оторвать взгляд от портрета.
– От свидетеля, который видел Урода разом с бабой в Сити.
– Ну и ладно… Ну и ничего страшного… – не очень уверенно успокоил поляка Владимиров. – Да кто ж в Уайтчепле и в Вулворте читает «Таймс»?
– «Таймс» читает доктор Смит, а также Делхей и д-р Уилльямс. А он видел Васильева в лицо, ведает, что Урод не совсем нормальный и способен на все, и главное: ведь это я заставил доктора Смита выслать мистера Андерсона на континент, как только тот был назначен главой Департамента уголовных расследований в Скотланд-Ярде! Только идиот не сумеет сделать соответствующих выводов!
– Но… мы же можем пригрозить доктору… У вас же есть какие-то документы…
Фаберовский схватил Владимирова за руку и потащил наверх к себе в кабинет. Он распахнул дверь и Артемий Иванович увидел выволоченный из угла на середину комнаты внушительных размеров сейф, обитый красным деревом, с начищенными до блеска медными ручками. Деревянные планки спереди были оторваны, а на самой дверце на месте замка зияло отверстие. В сейфе ничего не было, по полу кабинета разлетелись немногие бумажки, а в камине кипами лежали обгорелые исписанные листы.
– Тут действовал опытный медвежатник, – сказал поляк с истерической дрожью в голосе. – Он обсверлил коловоротом замок в дверце, а потом клювом тройножки вырезал его как консервным ножом.
– Он был один? – спросил зачем-то Артемий Иванович.
– На эти дела громилы ходят шивесом, компанией в два-три человека. Они связали Розмари, а в рот воткнули механический кляп, чтобы не могла закричать.
– Вы думаете, это Смит?
– Исчезли только те документы, которые уличали именно его. Все остальные лежат в камине, у воров не было времени толком спалить их. Как только Андерсон повернется до Англии, он будет ведать о нас все! Доктор лишил нас обороны.
– Сначала Продеус, теперь это… Так, я понял, – как можно более энергичным голосом произнес Владимиров. – Нужно немедленно снестись с Рачковским. До моего возвращения из Парижа…
– С Парижу?! – взревел Фаберовский, схватив Артемия Ивановича за шиворот и выволакивая в холл. – С Парижу?! Не будет тебе никакого Парижа! Если мы и пойдем до каторги, то разом с тобою.
– Боже мой, Боже мой! – запричитал Владимиров, схватившись за голову. Он вдруг выскользнул из рук Фаберовского и бросился вниз по лестнице. Внезапно из темноты коридора на весь дом прозвучал полный отчаяния и ужаса крик:
– Полиция!!!
– Назад! – заревел поляк. – Не шевелись!
В три прыжка он преодолел лестницу и увидел в дверях смутную тень. Оттолкнув в сторону Владимирова, мгновение спустя поляк был уже рядом со входом.
– Прошу прощения, мистер Фейберовский, я только взяла у почтальона письмо! – испуганно сказала Розмари, виновница переполоха.
Фаберовский нервно выхватил у нее белый прямоугольник конверта и велел Владимирову зажечь в коридоре свет.
– Это от Рачковского, – поляк разорвал конверт и развернул сложенный вчетверо лист и прочел по-русски:
«30 сентября 1888 года.
Париж
Как сообщил мне доверенный источник в Сюртэ, сегодня ночью в Париж из Швейцарии приехал мистер Андерсон. В связи с убийствами в Лондоне он полагает более целесообразным находиться ближе к Британии. В любой момент он может отправиться в Лондон, так что мое известие о его отъезде может прийти к вам одновременно с его прибытием или даже позже. Будьте осторожны.
Ваш Рачковский».
– Что же нам теперь делать? – жалобно спросил Владимиров.
– Не ведаю, – огрызнулся Фаберовский. – Но до утра пан останется со мной.
4 октября, в четверг
Утром Фаберовский вышел в сад, чтобы освежить голову, одурманенную алкоголем и дымом от сигарет Артемия Ивановича. Трава была седая от инея, дыхание висло в холодном воздухе паром, а лужи под ногами отвратительно хрустели тонким ледком. Яркие листья раздражающе желтели на фоне пасмурного октябрьского неба.
Поляк обошел сад по кругу, заглянул в конюшню, где воняло навозом, и обе лошади брезгливо фыркнули при его появлении.
– Ах так! – дал волю раздражению Фаберовский. – Овса хотите? Так вот и сена вам не будет до завтра. Может, вовсе скоро на колбасу пойдете!
Он беседовал с лошадьми, жаловался им на Артемия Ивановича и читал им письма Рачковского, до тех пор, пока от Рачковского не пришла телеграмма. Измаявшись от скуки и вынужденного молчания, Артемий Иванович вышел покурить на улицу и вернулся с бумажкой, сунутой ему каким-то мальчишкой.
Рачковский писал о том, что Монро в общем доволен, но надо сильнее раскрутить убийство Страйд.
Поляк вышел из конюшни и увидел в саду Розмари, рядом с которой мычал горбатый глухонемой конюх, пугая ее своей рожей и ужимками. Поляк прогнал конюха в его конуру и вернулся на террасу, куда уже выполз Артемий Иванович и теперь с душераздирающим треском в суставах разминал затекшие члены.
– Поздравьте меня, – сказал Фаберовский. – Я придумал для нас слабое утешение. Доктор Смит видел Васильева у меня дома и без свидетелей.
– Ну и что в том утешительного?
– Он не ведает, где живет Урод, а за обвинение меня в укрывательстве убийцы без веских доказательств я могу привлечь его к суду.
– Ха! Действительно! – оживился Владимиров.
– Но все равно мы попали с паном в большую дупу.
– А как было бы хорошо и легко, если бы в Лондоне вовсе не было газет, – мечтательно произнес Владимиров.
– Я предпочел бы жить до изобретения книгопечатания, – Фаберовский вошел в дом и прошел в столовую, где извлек из буфета две бутылки пива.
