Руководимый именно этими побуждениями — и будучи к тому же, пожалуй, человеком скорее добродушным, чем черствым, — чиновник произнес мягчайшим тоном:
— Любезный господин Фихте, пожалуйста, успокойтесь. И изложите, в чем ваше дело. Я здесь для того и нахожусь, чтобы улаживать все возникающие хлопоты…
— Вы мне не поможете… — продолжал Бестужев тем же чуточку истеричным голосом. — Или нет, только вы способны… Нет, мне никто не поможет…
— Я попробую, господин Фихте, — заверил чиновник, все же, однако, поглядывая на кнопку вызова секретаря. — Вы только изложите ваше дело…
— Мне так неловко…
— Я попытаюсь помочь, — заверил Гейльборн.
То вскидывая на него глаза — в которых даже поблескивали самые натуральные слезинки, правда, скупые, — то вновь принимаясь блуждать взглядом по кабинету, Бестужев сбивчиво начал:
— В конце концов, это уже случалось… Не я первый, не я последний… Это такой удар… — он принял вид человека, очертя голову бросающегося с высокого места в холодную воду, закончил с надрывом: — Моя супруга сбежала! С любовником! Совершенно неожиданно, оставив сумбурную записочку…
Господин Гейльборн осторожно заметил:
— По-моему, вам следовало бы обратиться в полицию…
— Я надеюсь справиться своими силами… — пролепетал Бестужев. — Но для этого мне необходимо именно ваше содействие… Этот… этот… субъект, с которым она бежала, подвизается силовым акробатом в странствующем цирке Лябурба, который, по моим сведениям, как раз и отбыл совсем недавно по железной дороге с вашего вокзала… Я хотел бы поехать следом, убедить ее не поступать так опрометчиво, одуматься…
Внимательно наблюдая за собеседником, он не на шутку удивился: господин Гейльборн, полное впечатление, словно бы испытал огромное облегчение, даже заулыбался, будто совершенно точно знал откуда-то, что визитер неопасен, никаких хлопот более не доставит. С чего бы вдруг такое спокойствие?!
— Ах, вот оно в чем дело! — с тем же нешуточным облегчением воскликнул чиновник. — Вы хотите знать, куда направился цирк?
— Да, именно, — сказал Бестужев, ерзая на стуле, комкая шляпу. — Я совершенно уверен, что она действовала под влиянием минутного порыва… Наш Лёвенбург — довольно скучное местечко, а Минна всю жизнь была помешана на романтике, на дамских романах с роковыми страстями и приключениями… Я поеду следом, мне удастся, думаю…
— Молодой человек… — сладчайшим тоном произнес господин Гейльборн. — Я вам в отцы гожусь… Признайтесь, как на духу — вы, случайно, не собираетесь, э-э… наделать глупостей? Ревность толкает людей на такие поступки…
— О, что вы! — воскликнул Бестужев, старательно изображая жалкое существо без тени мужественности, сущую тряпку. — Мне и в голову не придет, что вы… Я собираюсь напомнить Минне о прожитых вместе годах, обо всем, что нас связывает… Это минутный каприз, в коем она, быть может, уже раскаивается… Я не способен на глупости…
— Да, пожалуй, — сказал чиновник, внимательно его оглядев. — Ну что же, вашей беде легко помочь…
Он нажал кнопку звонка, и в дверях почти сразу же возник молодой человек в железнодорожном вицмундире, с безукоризненным пробором и моноклем в глазу. К некоторому удивлению Бестужева Гейльборн, вместо того, чтобы задать вопрос или дать конкретное поручение, распорядился только:
— Принесите нам чаю, Мориц.
Молодой человек очень быстро вернулся с мельхиоровым подносом, где в начищенных массивных подстаканниках исходили парком два стакана чая и в алой розетке из богемского стекла искрился наколотый сахар. Положив два кусочка, Бестужев размешал сахар и тут же положил ложечку на белоснежную салфетку — он сейчас был австрийцем, а ложечку в стакане оставляют только в России: как-никак пожил в Лёвенбурге достаточно, присмотрелся к обычаям немцев…
Господин Гейльборн, поворошив бумаги на столе, почти сразу же поднес к глазам одну из них:
— Передвижной цирк-шапито Лябурба… Ну да, конечно… Сегодня в восемь сорок пять утра погрузился на грузопассажирский состав, прямым сообщением следующий в Париж. Пятнадцать лошадей, для которых потребовались два лошадиных вагона… Шесть фургонов — это две грузовые платформы… Одиннадцать мест в багажном вагоне… девятнадцать пассажирских билетов… Это, вне всякого сомнения, те, кого вы ищете. Все, и люди, и лошади, и багаж, следуют прямиком до Парижа. Это все, чем я могу вам помочь — с той минуты, как они погрузились на поезд, вышли из сферы моей компетенции.
— Прямиком в Париж…
— Да, именно.
— Париж… — грустно произнес Бестужев. — Да, Минна всегда мечтала там побывать… Я пущусь вдогонку…
— Вы можете даже их опередить, если воспользуетесь экспрессом, — подсказал господин Гейльборн. — Грузопассажирские поезда не особенно быстры, если вы купите билет на «Ориент-экспресс», отходящий сегодня вечером, вы и тогда их опередите в Париже.
Бестужев рассыпался в сбивчивых, сумбурных благодарностях. Он и в самом деле рад был получить точные сведения, но мысли его были заняты совершенно другим: почему документ о столь рядовом клиенте, каким, несомненно, был цирк Лябурба, оказался на столе Гейльборна? Не мог же он заранее знать о визите соломенного вдовца, смешного и нелепого Фихте? Подобных клиентов в сфере деятельности Гейльборна за день проходят десятки, если не сотни. Это должно иметь какое-то объяснение…
— Какое-то чудо… — пробормотал он, шумно, в наигранном волнении прихлебывая чай. — Я и не думал, что на железных дорогах столь строгая отчетность и оперативность… Вы мне помогли, нисколечко не рассуждая…
Господин Гейльборн уже убедился, что бедолага-посетитель совершенно не опасен и хлопот не доставит. Он ответил благодушно, охотно:
— Ну, виной всему даже не оперативность… По совести признаться, это грустное совпадение. Три часа назад ко мне явилась в расстроенных чувствах молодая особа, иностранка, дама из Северо-Американских Соединенных Штатов. Бедняжка оказалась в затруднительнейшем положении: ее муж, увлекшись воздушной акробаткой из цирка Лябурба, неожиданно укатил вместе с ней… Дама в ужасной ситуации, места себе не находит…
Бестужев нисколечко не вышел из роли, лицо его по-прежнему оставалось скорбным, стыдливо смущенным. Но про себя он энергично и пространно охарактеризовал эту молодую даму в тех словечках, какие употреблялись в чисто мужском обществе кавалерийских офицеров…
В такие совпадения он не верил нисколечко. По его глубокому убеждению, в Вене имелась одна-единственная молодая американка, способная выкинуть такой фортель. На несколько часов раньше него осуществившая ту же задумку. Повторялась история с гостями профессора Клейнберга: сразу нескольким людям одновременно пришла на ум неплохая идея, и каждый считал, что только он до такого додумался… Конечно, это Луиза, кто же еще? Пора побыстрее убираться отсюда, пока не явился еще один расстроенный муж или озабоченный папенька. Положительно, удачные идеи носятся в воздухе… Интересно, каким образом Луиза взяла след? Как бы там ни было, след она взяла…
— Я прекрасно понимаю, что вам это не может послужить утешением, — продолжал Гейльборн. — Но, как видите, не вы один оказались в столь печальном положении. Вам, можно сказать, повезло — справка уже была у меня на столе. А бедной даме пришлось ожидать три четверти часа, пока мои подчиненные копались в бумагах…
— Да, да… — пробормотал Бестужев.
— Прямо-таки поветрие, — сказал Гейльборн. — Во времена моей молодости, в Линце, пришлось столкнуться с чем-то подобным: в городе гастролировал довольно многочисленный венгерский оркестр, и, когда он уехал, оказалось, что вслед за музыкантами увязались сразу три девицы — причем речь шла о барышнях из весьма приличных и благопристойных семейств… Ах, эта неистребимая тяга к романтике на фоне серых будней… По моему глубокому убеждению…
Бестужев уже не слушал дальнейших разглагольствований: он отставил опустевший стакан, вскочил и, кланяясь, бормоча сумбурные благодарности, бочком-бочком направлялся к двери — вряд ли собеседник мог удивиться столь эксцентричной манере прощаться, учитывая личность «соломенного вдовца». Он и не удивился, благодушно кивал вслед с видимым облегчением…
Оказавшись на улице, Бестужев подумал, что оказался совершенно прав в своих предположениях. Не стоит и гадать сейчас, что именно связывает этого Лябурба (о котором рассказал Жак) с Гравашолем — что-то наверняка связывает. Это уже второстепенные детали, которыми не стоит сейчас забивать голову.
Странствующий цирк, цирковые фургоны, циркачи… Ну конечно же, Гравашоль, как человек умный и хитрый, не мог не понять, что захватить Штепанека — полдела, нужно еще ухитриться вывезти его из страны, не попавшись. Как уже было подмечено, мы обитаем не в авантюрном романе, а в реальной жизни, в благополучной Европе, где полиция работает хватко и четко, а жизнь сплошь и рядом уподобляется отлаженному часовому механизму, где всякая странность способна привлечь внимание — особенно если учесть, что и банда Гравашоля, и Штепанек объявлены в розыск, и не кем-нибудь, а тайной полицией…
