— Не разыгрывайте глупую девственницу! — грубо бросил Бестужев. — Вы все прекрасно понимаете не хуже меня!
Какое-то время царило напряженное молчание. Потом Жак, ссутулившись еще более и буравя взглядом пол, глухо сказал:
— Они меня убьют. Как только узнают…
— А почему они непременно должны об этом узнать? — пожал плечами Бестужев. — От кого? От меня или от вас? От Мадлен? Вздор, она будет держать язык за зубами… И потом… Только от вас зависит сделать так, чтобы никто не узнал.
— Как это?
— Вы, правда, не понимаете? — усмехнулся Бестужев. — Если вы надежно сдадите нам всех, вас будет попросту некому уличить. Эти субъекты все до одного давным-давно находятся в розыске, их имена и описание внешности — в картотеках полиции всех европейских государств, даже, вполне возможно, Османской империи — там тоже не любят анархистов… За каждым из них числится столько грехов, что при самом для них благоприятном обороте на свободе они окажутся очень не скоро… Решайтесь, Жак. Вы, в конце концов, не анархист… я имею в виду, вы не состоите в партии, не участвуете в их деятельности, вы просто старые знакомые с Гравашолем, единомышленники… Решайтесь. У вас есть только два пути. И я не собираюсь вас уговаривать — к чему? Если вы заартачитесь, я вас преспокойнейшим образом сдам австрийцам. Они обязательно вытрясут из вас ту же самую информацию, разве что пройдет некоторое количество времени. Но сложилось так, что нам эта информация нужна сейчас — и я предлагаю вам шанс. Я даже дам вам денег. Не особенно много, но все же… Вам ведь, по словам Мадлен, Гравашоль заплатил некоторую сумму за соучастие в его делах? Так что не разыгрывайте из себя идейного борца, которого грубые сатрапы вынуждают предать некие светлые идеалы… Нет у вас никаких идеалов, месье. Идеалами вы баловались в студенческой юности на пару с Луи Гравашолем, но потом ваши дорожки разошлись — он ушел в идеалы с головой, а вот вы предпочли погоню за презренным металлом с помощью разнообразных авантюр… Я вас не порицаю и не осуждаю, отнюдь. Наоборот, мой опыт показывает, что с человеком, предпочитающим отвлеченным идеалам звонкую монету, договориться не в пример легче. И человек такой склонен крайне бережно относиться к своему благополучию — ну а уж когда речь идет о жизни и свободе… Я не собираюсь вас уговаривать. Я просто-напросто напоминаю, что у вас только два пути: либо вы пойдете мне навстречу, либо окажетесь уже через час в полицай-дирекции, откуда вас выцарапает только чудо, а чудес в нашем материалистическом мире как-то не отмечено, даже всезнающей тайной полицией… Да или нет?
— Но должны же быть какие-то гарантии…
— Прикажете их изложить в письменном виде, на гербовой бумаге? — не без издевки сказал Бестужев. — Вы же не ребенок, Жак, какие, к дьяволу, могут быть письменные гарантии… Разве что мое слово. Вам придется ему верить, потому что другого выхода у вас нет. Есть вообще-то — но он вам по вкусу не придется. И потому…
Он замолчал, прислушался. Поднялся со скрипучего стула и, продолжая держать циркача под прицелом, встал у окошечка. Чуть отвел указательным пальцем тонкую муслиновую занавеску, стоя так, чтобы его не заметили снаружи.
Да, так и есть: двое мужчин в пиджачных парах и котелках направлялись прямехонько к фургону Живой Молнии. Высокие, широкоплечие, крепкие… совершенно незнакомые. Трудно было ручаться со стопроцентной гарантией, но Бестужеву сразу показалось, что на полицейских в цивильном они не похожи — во всем их облике не хватало чего-то трудно излагаемого словами, но прекрасно знакомого каждому полицейскому, привыкшему уверенно опознавать коллег по ремеслу с первого взгляда, к какой бы чужестранной конторе они ни принадлежали. И, что уже подлежало сомнению, оба выглядели нездешними. Бестужев достаточно долго пробыл в Вене, мало того, Вена на пару с Лондоном была главным законодателем мужской европейской моды, так что ошибиться он не мог: портной, который этих двоих обшивал, не имел никакого отношения к Вене, а быть может, вообще к Европе. Покрой, сочетание цветов, жилеты, трости — все было нездешнее…
Бестужев отпрянул в дальний угол, откуда мог держать Жака под прицелом и не опасаться неожиданного нападения с его стороны. Быстрым шепотом распорядился:
— Встаньте и подойдите к окну! Живо! Вы их знаете? Да не высовывайтесь!
— Первый раз вижу… — пробурчал Жак.
— Это не полиция, — сказал Бестужев. — Кто угодно, только не полиция…
Лесенка фургона уже жалобно скрипела под двойной тяжестью. Громкий, бесцеремонный стук в дверь.
— Поговорите с ними, — распорядился Бестужев. — Меня здесь нет!
Он на цыпочках скользнул за занавеску, прижался к стене, держа пистолет дулом вверх. Дверь уже распахнули снаружи.
Ему пришло в голову, что ситуация может оказаться опаснее чем представилось поначалу. В конце концов, Жак мог и соврать, что не знает этих двоих, а они могут оказаться и людьми из банды Гравашоля… Два агента Васильева остались на приличном отдалении, Бестужев с ними даже не обговаривал варианта, по которому они должны в случае опасности спешить на помощь… Ну ладно, бог не выдаст, свинья не съест!
Он прижался к стене и, держа указательный палец на спусковом крючке браунинга, обратился в слух. Раздался голос Жака:
— Чем обязан, господа? В приличном заведении вообще-то полагается стучать…
— А мы и стучали, ты что, не слышал, парень? — ответил ему незнакомый голос на французском, но довольно корявом, с непонятным акцентом. — Стой где стоишь, и не дергайся…
Вслед за тем последовала реплика вроде бы на английском — обращенная явно не к циркачу, а к спутнику. Обостренным чутьем Бестужев сообразил, о чем может идти речь в такой момент — и, на цыпочках сделав три шага, бесшумно нырнул под покрывало, свисающее с кровати до самого пола. Оказался в ловушке, но приходилось рисковать…
Под кроватью, разумеется, оказалось пыльно, Бестужев прилагал титанические усилия, чтобы не чихнуть, лежал на спине в полумраке, готовый к любым неожиданностям. Шаткие половицы заскрипели — судя по звукам, второй, как он и предвидел, заглянул на отделенную занавеской половину фургона. И тут же отошел, спокойно бросил фразу на этом своем странном английском, такое впечатление, здорово искаженном.
— Ну, раз мы тут без лишних глаз и ушей, сразу о деле, — продолжал гость, как теперь совершенно ясно, незваный. — Короче, парень, нам нужен аппарат Ш… Шит… Штупаньека, Шупаника… ну, ты прекрасно понимаешь, о ком я. Аппарат того парня, что научился пересылать живые картинки по проводам.
— А при чем тут я? — с определенным хладнокровием вопросил Жак. — У меня другая профессия, никакими проводами не занимаюсь, вы меня с кем-то путаете…
Глухой удар, а следом — жуткий треск ломающегося дерева. Вспомнив меблировку той половины, прикинув происхождение звуков, Бестужев пришел к выводу, что загадочный визитер не стал терять времени, без обиняков припечатал месье Жаку по наглой физиономии, и тот, улетев в угол, доломал многострадальный стол посредством собственной падающей персоны. Что ж, довольно практичный подход к делу, эти двое явно не любители интеллигентских словопрений…
Со всеми предосторожностями, стараясь передвигаться абсолютно бесшумно, Бестужев вылез из-под кровати, словно любовник в пошлом фарсе, встал на прежнее место.
Послышался новый звук, прекрасно ему знакомый — именно такое короткое лязганье можно услышать, когда отводят хорошо смазанный пистолетный затвор.
— Ты не понял разве, что мы не шутки шутить пришли? — продолжал незнакомец. — Парень, мы не для того сюда плыли из Америки, чтобы ты нам пудрил мозги, как детишкам. Давай-ка посерьезнее к делу относиться, а то я в тебе дырок понаделаю в два счета…
«Вот оно что, — подумал Бестужев. — Все сходится: странный акцент, лексикон с уклоном в просторечия — то, с чем он уже столкнулся, когда на французском изъяснялась мисс Луиза Хейворт (правда, ее французский, надо отдать должное, был гораздо лучше). Нездешний крой одежды, явная вульгарность в подборе жилетов, галстуков, цветов ткани, какой европеец наверняка не допустил бы… Американцы. Черт знает что, — с большим неудовольствием выругался он про себя. — Уже и обитатели этого забавного заокеанского захолустья полезли в Европу с тайными миссиями. Если так дальше пойдет, следует ожидать в Старом Свете мексиканцев, а то и жителей Венесуэлы…»
— Кончай вилять, — заговорил второй. — А то Чарли в самом деле разозлится и понаделает в тебе столько дырок, что ни один доктор не залатает. Местечко тут тихое, никто и внимания не обратит, стрелять будем через платок, у нас есть некоторый опыт. Тебе что, охота сдохнуть в такую прекрасную погоду? День-то какой, французишка…
Вмешался его напарник:
