– Подполковник граф Воронцов-Вельяминов.
– Ротмистр Кукольников! – мгновенно подтянулся бывший служака Жандармского корпуса. Чинопочитание в царской России всегда было на должной высоте, а тем более – в офицерской среде.
– Поручик Деревянов! – выпучил глаза в сторону графа и поручик, не столько от рвения, сколько от неожиданности.
– Прошу за мной, господа! Приглашаю вас отдохнуть с дороги и перекусить, чем Бог послал.
– Спасибо, господин подполковник! – ответил Кукольников. Он был явно не похож сам на себя, и Деревянов едва не почесал затылок, глядя, как ротмистр угодничает перед этим графом-подполковником, невесть откуда свалившимся на их головы.
– Полноте, господа, не за что. Долг гостеприимства…
Прихватив с собой охотничью добычу графа (то есть, взвалив ее на плечи непривычно грустного и унылого Христони), все двинулись вниз по распадку, стараясь приноровиться к легкому размашистому шагу графа…
Макару Медову и старому Колыннаху поставили палатку неподалеку от избушки – господа офицеры не пожелали делить ложе с туземцами. Владимир и не настаивал на обратном – в избушке и впрямь было тесновато, а морозы уже пошли на убыль. Якуты жгли в палатке с вечера костерок, разогревая едва не докрасна несколько гранитных обломков. Камень долго отдавал накопленное тепло, и в их очень хлипком жилище до утра было жарко, как в хорошо протопленной бане.
Вскоре на наружной поверхности палатки появился ледяной панцирь, от чего образовался кокон со свойствами термоса. Христоня тоже решил присоединиться к якутам – лишь бы подальше от глаз господ офицеров. Он страдал безмерно: и от присутствия под боком туземцев, и по той причине, что его использовали в качестве тягловой лошади. Владимир в душе хвалил себя за предусмотрительность – кожаный мешок с добытым золотом он хранил после ночной стычки с компанией Делибаша в потайном месте, в скалах. А судя по разговорам и многочисленным намекам и выпытываниям, вновь прибывшие именно за этим сюда и пришли. Конечно, скрыть то, что он занимается старательским промыслом, ему не удалось – промывочный лоток и кирку незаметно спрятать он не мог. Да и не хотел.
Но так как в избушке оказалось совсем немного золота – четверть фунта, добыча последней недели, – Владимир показал его Деревянову и ротмистру и посетовал на фатальное невезение. Поверили ему или нет, неважно – нужно было выиграть время, чтобы убраться подобру-поздорову и подальше от этих пришельцев. За Макара Владимир был спокоен: якут не отличался болтливостью, а предупрежденный им, тем более. То, что господа офицеры не обладая старательским опытом, в скором времени доберутся к золотоносной дайке, тоже было маловероятным, да еще в зимний период. На это потребуется не один месяц и то при условии, что им знаком метод пробных промывок. Или нужно, чтобы они знали точное местонахождение золотоносной жилы.
Но Владимир Воронцов-Вельяминов не учел одно обстоятельство, а именно: ему противостоял человек иезуитской изворотливости и проницательности, которому удивлялись даже в Жандармском корпусе, – ротмистр Кукольников. Не обладая громкими титулами и даже не имея чести называться дворянином, что в царской России было отнюдь немаловажным в продвижении по служебной лестнице, худой и болезненный с виду делопроизводитель, мелкая жандармская сошка, архивная крыса, неожиданно для всех своих коллег сделал стремительную карьеру по части политического сыска. Способность к анализу, хорошая память, невероятное самообладание и сильно развитое честолюбие единственного сына рано овдовевшего мещанина за сравнительно короткий срок службы в Жандармском корпусе позволили ему подняться вровень со старыми титулованными служаками и даже обойти их.
Агентурная сеть ротмистра его стараниями стала одной из самых разветвленных и мобильных. Людей для этих целей он умел подбирать, как никто другой, в самых разных слоях общества. Плоды его деяний не замедлили сказаться на внутриполитической арене предвоенной России. Были разгромлены большевистские центры в Туле, Пскове, Новгороде, захвачены склады оружия и подпольная типография эсеров в Петрограде, и сам Савинков с трудом сумел ускользнуть из ловушки, сооруженной для него Кукольниковым. Одесские анархисты, организацию которых он вырубил под корень, пытались устроить на него покушение. Но самодельная бомба, изготовленная в мастерской Яшки Менделя, что само собой служило гарантией безотказности, неожиданно (для анархистов) взорвалась в руках боевиков.
Кукольников был инициатором и обширного рапорта на высочайшее имя самодержца всея Руси. Уже в конце 1915 года он предвидел грядущую революцию и всеми силами стремился оградить русскую армию от большевистских агитаторов, которых партия направляла для подрывной работы среди солдат. Кукольников предлагал создавать из политически неблагонадежных, в основном рабочих и мастеровых, специальные воинские подразделения смертников и направлять их в самые опасные места. Мало того, для страховки – чтобы смертники не разбежались или не взбунтовались – он выдвинул идею заградительных отрядов, состоящих из казаков и черкесов. К глубокому сожалению Кукольникова, эта затея не выгорела. И разгневанный шеф жандармов, который не был уведомлен о затее с рапортом, отправил самонадеянного выскочку с понижением в должности во Владивосток.
Революционные события в Петрограде застали Кукольникова на Камчатке, где ротмистр с обычными для него упорством и предусмотрительностью создавал еще одну агентурную сеть. На Камчатке он оказался по самой, что ни есть, прозаической причине: шеф опального жандарма, не желая иметь под боком весьма опасного заместителя, явно метившего на руководящее кресло, постарался заслать его подальше. Впрочем, и сам Кукольников не горел желанием ежедневно выслушивать сентенции недалекого служаки, мнившего себя гением политического сыска.
Камчатка оказалась для него идеальным местом для налаживания связей с американцами и японцами. К первым Кукольников благоволил больше. Янки были прагматиками, так же, как и он, а потому ротмистр точно знал, чего они хотят. С японцами все оказалось сложней. С этими хитрецами нужно было держать ухо востро. Их сладкие речи и неизменные улыбки Кукольникова не убаюкивали. Он им не верил. Правда, приятелей среди японцев завел. На всякий случай. И нередко пользовался их услугами. Несмотря на то, что Кукольников принимал самое активное участие в белом движении, особых иллюзий на предмет победы он не питал – чересчур уж хорошо ему были известны те подспудные силы, что привели к краху русскую монархию.
Можно сказать, что все эти годы он плыл по течению, потому что иного пути для него не было. А оставаться в бездействии не позволяла его энергичная и целеустремленная, несмотря на внешнюю инертность и холодность, натура. Особо не надеялся он и на интервенцию, так как сразу раскусил далеко идущие намерения и американцев, и японцев. События в центре России интересовали интервентов поскольку постольку. Сорвать пожирнее куш и отхватить кусок земли русской побольше – вот все, о чем они мечтали, по мнению ротмистра.
Свободно владеющий тремя языками (немецким, французским и английским), и довольно сносно изъяснявшийся по-японски, хорошо начитанный, как для жандарма, Кукольников тешил себя примером Французской буржуазной революции, потерпевшей поражение. Конечно, твердил он себе, и время иное, и условия не те, но гниющей ране примочки извне мало помогут, если организм сам не сумеет перебороть хворь. Пока народ не поймет, что его обманули, сладу с ним не будет. Рано или поздно, но это должно случиться, в чем Кукольников был твердо убежден. Он хорошо знал тех, кто возглавлял революционное движение. Многие из них были агентами царской охранки; некоторых Кукольников вербовал лично.
Этих людей прельщали не мифические свобода, равенство и братство, а маниакальная жажда власти. Их поступками управляла самая примитивная месть. Они не могли простить богатым – за их богатство, предприимчивым – за их предприимчивость, умным – за их ум. Им нельзя было отказать в настойчивости при достижении цели, – настойчивости, граничащей с самопожертвованием. Но она была направлена на разрушение, а не на созидание. Когда-нибудь этот молох обернется против них, утешал себя Кукольников. Это как в артиллерийской пушке: выстрел – отдача. Нельзя вытоптать хлебное поле и ждать потом урожая. Все в мире имеет свое начало и свой конец.
Поэтому, нужно было набраться терпения и ждать.
Но ждать где-либо на заграничных задворках и, вдобавок ко всему, без гроша в кармане, – этого ротмистр позволить себе не мог. Кое-какие сбережения у него имелись в одном из швейцарских банков, где он завел себе счет во время заграничных командировок. Немалую сумму удалось переправить и в Харбин – выручку от проданной фирме «Свенсон и Кo» тайком от Деревянова пушнины. Но это были крохи. Нужен был запас денежных средств посолиднее. И тут подвернулся случай с татарином Сафи Шафигуллиным, Бориской, который Кукольников, конечно же, упустить не мог. Богатая золотая жила, открытая старателем в колымских дебрях, сулила бывшему жандарму безбедное существование в ожидании грядущих перемен в России. И этот случай, эту удачу ротмистр не хотел делить ни с туповатым Деревяновым, ни тем более с графом Воронцовым-Вельяминовым. Намерения графа, конечно же, не составляли трудной загадки многоопытному ловцу человеческих душ из Жандармского корпуса. Он видел его насквозь.
