— Отпустите меня, сэр! Вы делаете мне больно!
Она попыталась вырваться, но я держал крепко.
— Уделите мне минутку вашего времени, мисс Картерет.
Она увидела решимость в моих глазах, почувствовала силу моей хватки и, смирившись с неизбежным, перестала сопротивляться.
— Да, сэр?
— Давайте присядем на наш старый добрый диванчик у окна. Там так приятно беседовать.
Она скинула плащ и подошла к диванчику. Прежде чем последовать за ней, я запер дверь на ключ.
— Вижу, я ваша пленница, — сухо промолвила она. — Вы собираетесь убить меня?
— Для человека перед лицом смерти вы держитесь с завидным хладнокровием, — сказал я, стоя над ней.
Она лишь слегка пожала плечами в ответ и устремила взор в окно, на исполосованный ливнем сад.
— Вы упомянули о бракосочетании, — продолжал я. — С мистером Даунтом. Не стану скрывать, ваше заявление стало для меня в своем роде сюрпризом.
— Значит, вы еще глупее, чем мы думали.
Я твердо решил держаться с беззаботной бравадой, но, по правде сказать, я чувствовал себя беспомощным, как малое дитя. Конечно, я имел преимущество в физической силе — но какой в этом толк? Она обвела меня вокруг пальца, все в порядке, и опять Феб Рейнсфорд Даунт отнял у меня то, что по праву принадлежало мне. Потом я вдруг осознал, что безудержно смеюсь, смеюсь так сильно, что мне приходится вытирать слезы рукавом; смеюсь над своей глупостью, над своей непроходимой глупостью, заставившей меня довериться ей. Ах, если бы только я внял совету мистера Тредголда!
Она с минуту наблюдала за мной, пока я неверной поступью ходил взад-вперед по комнате, сотрясаясь от хохота, словно буйнопомешанный. Потом встала, гневно сверкая черными очами.
— Вы должны выпустить меня, сэр, иначе вам же будет хуже. Отоприте дверь, немедленно!
Проигнорировав требование, я быстро подошел к ней и швырнул обратно на диванчик. Она принялась стрелять глазами по сторонам, словно ища путь к бегству или какое-нибудь оружие, чтобы напасть на меня. Если бы только она тогда улыбнулась и сказала, что все это было лишь глупой шуткой! Я бы мгновенно заключил ее в объятья и все простил ей. Но она не улыбнулась. Она сидела очень прямо, тяжело дыша, яростно сверкая широко раскрытыми глазами — сейчас ставшими огромными как никогда на моей памяти.
— Позвольте поинтересоваться, любите ли вы мистера Феба Даунта?
— Люблю ли?
Она прижалась щекой к оконному стеклу и вдруг блаженно улыбнулась, словно в магнетическом трансе.
— Я спрашиваю единственно потому, что вы ясно дали мне понять — как и ваша подруга мисс Буиссон, — что он вам отвратителен.
— У меня нет слов, чтобы описать мои чувства к Фебу. Он мое солнце, моя луна, мои звезды. Он полновластный владыка моей жизни. — На запотевшем от дыхания стекле она начала медленно выводить пальцем букву, потом вторую: Ф-Е…
Уязвленный до глубины души и теперь по-настоящему разозленный, я оттолкнул ее руку прочь и рукавом стер буквы.
— Почему вы лгали мне?
Ответ последовал незамедлительно:
— Да потому что вы для меня ничто по сравнению с ним и потому что мне нужно было пичкать вас ложью, покуда вы не передадите мне свидетельства, удостоверяющие вашу подлинную личность.
Она бросила взгляд на портрет юного Энтони Дюпора в нарядном детском костюмчике, с синей лентой через плечо. Ее слова как ножом резанули по сердцу. В два широких шага я подошел к портрету и, приподняв его одной рукой, другой попытался открыть спрятанный за ним потайной шкапчик — но он оказался заперт.
— Не желаете ли воспользоваться ключом? — Она запустила руку в карман. — Я же обещала хранить все надежно. — Улыбаясь, она протянула мне маленький черный ключик.
По выражению ее лица я тотчас понял, что все пропало. Но даже в этой агонии отчаяния я все же взял ключ, вставил в замок шкапчика — и дверца отворилась. Схватив свечу со стола рядом, я заглянул внутрь, но ничего там не увидел. Я подступил ближе и пошарил рукой. Шкапчик, разумеется, был пуст.
— Вот видите, — услышал я голос мисс Картерет. — Все в порядке. Теперь никто никогда не узнает вашей тайны. Ни одна живая душа на свете.
Мне не было необходимости спрашивать, где бумаги. Они находились у него. Ключи от ворот моего вожделенного рая теперь находились в руках моего врага.
И тогда я понял, что потерпел поражение, что все надежды и мечты, которые я лелеял, рассыпались в прах.
Что тебе известно? Ничего.
Чего ты достиг? Ничего.
Кто ты такой? Никто.
Я все еще стоял спиной к ней, тупо глядя в пустой шкапчик, когда она заговорила, лихорадочным, восторженным шепотом:
— Я любила Феба, сколько себя помню. Даже в самом раннем детстве он был моим принцем, а я — его принцессой. Мы уже тогда знали, что однажды поженимся, и мечтали жить вдвоем в каком-нибудь огромном доме вроде Эвенвуда. Мой отец всегда питал к Фебу неприязнь и недоверие, но мы быстро научились изображать безразличие друг к другу на людях, а по мере взросления притворялись все искуснее. Никто никогда не заподозрил правды — лишь один раз, на званом обеде по случаю дня рождения лорда Тансора, мы потеряли бдительность. Всего-то ничего — быстро брошенный взгляд, — но отец заметил и рассердился на меня страшно, как никогда на моей памяти. Однако я убедила его, что он ошибается. Он поверил мне, разумеется. Он всегда мне верил. Мне все верят.
— Но ведь Даунт убил вашего отца! — вскричал я. — Как же вы можете любить его?
Последние несколько минут она все смотрела неподвижным взглядом сквозь затуманенное стекло, на котором начала писать имя своего возлюбленного, но сейчас повернула лицо ко мне, и я содрогнулся, увидев гневно горящие черные глаза и услышав звенящие нотки застарелой обиды в голосе.
— Я любила отца, но и ненавидела тоже — за то, что он ненавидел Феба и шел на поводу у своего необоснованного предубеждения, не позволявшего нам быть вместе. Думаю, все дело было в гибели моей сестры. Он хотел, чтобы я неотлучно находилась при нем, принадлежала ему одному. И я оставалась неизменно почтительной дочерью еще долго после своего совершеннолетия; я подчинилась воле отца, чтобы угодить ему и чтобы сдержать слово, данное моей любимой матушке, — я пообещала не расставаться с ним, покуда он жив. Однажды он сказал мне, что навсегда перестанет считать меня своей дочерью, если я выйду замуж за Феба, — а такого я не могла вынести. Но с его стороны было жестоко препятствовать велению моего сердца, когда он знал, что я бы по-прежнему любила и почитала его и никогда не бросила.
— Но смерти-то он всяко не заслуживал!
— Да, не заслуживал, — промолвила она более мягким тоном, — и не должен был умереть. Плакроуз, как всегда, перестарался. Феб зря привлек его к делу — он сам признает свою ошибку, и мы оба претерпели жестокие душевные страдания из-за содеянного Плакроузом. Когда Плакроуз принес Фебу письма и доложил о случившемся, Феб был вне себя от ярости. Нет. Он не должен был умереть. Он не должен был умереть.
После последней дважды повторенной фразы голос ее пресекся и умолк. Неужто она плачет? Действительно плачет? Значит, она еще не вполне чужда всякому пристойному чувству. В ней еще осталось что-то человеческое.
— Вы рассказали достаточно, чтобы я понял, сколь жестоко я был обманут.
Мисс Картерет не взглянула на меня. Сейчас она прижималась лбом к оконному стеклу и смотрела отсутствующим взглядом в густеющие сумерки.
— Но я должен знать одно: как вы узнали о поступке леди Тансор?
— Милый Эдвард!..
О, этот голос! Такой нежный, такой призывный, такой обманчивый! От прежней холодной ярости не осталось и следа; теперь на лице у нее появилось жалостливо-примирительное выражение — словно она хотела раскрыть передо мной свою тайную сторону, дабы избавить меня от дальнейших мук и сомнений. Она протянула мне руку, длинную и белую. Взяв ее, я сел рядом с ней.
— Я ведь не ставила цели возбудить в вас любовь. Но когда стало ясно, что вы влюбились, — ну это значительно упростило дело. Я знаю, Мари-Мадлен предостерегала вас…
— Мисс Буиссон! Так она все знала?
— Разумеется. У нас с Мари-Мадлен нет секретов друг от друга. Мы с ней ближайшие подруги. Порой я рассказывала ей про себя такие вещи, о которых не знает даже Феб. Но, полагаю, ко времени, когда она написала вам, дело уже зашло слишком далеко, так ведь? Бедный, милый Эдвард!
Она подалась ко мне и принялась ласково убирать волосы у меня со лба. В своем гипнотическом состоянии я не находил в себе сил остановить ее.
— А знаете, мне нравились ваши ухаживания. Это страшно злило Мари-Мадлен. — Мисс Картерет испустила озорной смешок. — Она неоднократно говорила, что мне не следует поощрять вас — мол, это излишне жестоко. Но я ничего не могла с собой поделать, а с течением времени мне даже начало казаться, что я и сама немного влюбляюсь в вас, совсем чуть-чуть. Это было дурно с моей стороны, знаю, и это еще сильнее возмутило Мари-Мадлен, когда я ей рассказала. Маленькая плутовка! Думаю, она не отказалась бы сама прибрать вас к рукам! Но вы спрашивали, как мы узнали о маленькой эскападе леди Тансор… Это произошло совершенно случайно. Однажды отец попросил меня помочь ему с переводом кое-каких писем на французский. Он крайне редко допускал в свой рабочий кабинет посторонних — помимо лорда Тансора, конечно, — но в данном случае сделал исключение. Когда я управилась с делом, он велел мне отнести бумаги в архивную комнату. Я уже собиралась спуститься обратно вниз, когда внимание мое привлек окованный железом сундучок. Ярлык на нем свидетельствовал, что там содержатся личные бумаги первой жены лорда Тансора. Лаура Тансор всегда вызывала у меня восхищение. Самая красивая женщина в Англии, по всеобщему мнению. Ну, разумеется, я не удержалась и заглянула в сундучок. И как вы думаете, что я извлекла оттуда с первого же раза? Письмо от шестнадцатого июня тысяча восемьсот двадцатого года, написанное на парижский адрес леди Тансор некой подругой — чья личность скрывалась за инициалом «С.» — из городка Динан в Бретани.
