– Вы же обе знаете, что в эту ночь Потрошитель пообещал убить еще двух! – сказал поляк. – Неужели вам не страшно?
– Да-да, я уже иду, – пролепетала Келли, протрезвев от ужаса в обществе двух страшных гостей Хаи Шапиро. – Меня уже ждет Барнетт, он сам меня выпотрошит, если я опоздаю.
– Подумаешь, Потрошитель! Мне ли его бояться! – пьяно расхохоталась де Грассе, глядя, как Келли бегом пустилась домой. – Я о нем знаю!
Висевшая на Уайтчеплом туча наконец разродилась дождем. Владельцы балаганов и палаток засуетились, сворачивая свое хозяйство, стали расходиться зеваки и улица быстро опустела.
– Ну вот что, – сказал де Грассе поляк, раскрыв над собой зонт. – Я дам тебе полкроны. Ты знаешь, где находится «Корона»? Иди туда, там все время находятся люди из Комитета бдительности. Выпей за мое здоровье и за здоровье мистера Ласка. И не вздумай до утра высовываться на улицу.
Осчастливленная де Грассе схватила серебряную монету и выскочила из под зонта прямо под дождь, направившись в сторону Майл-Энда.
– По-моему, мы дали маху, отправив открытку, – сказал Артемий Иванович, когда на улице не осталось вообще никого, кроме редких проституток, державшихся по двое, по трое, да толп переодетых сыщиков-любителей, фланировавших по улицам в надежде поймать неуловимого убийцу. – Такое ощущение, что сюда на охоту за Потрошителем собрался весь Лондон.
– Идиоты, – устало сказал поляк. – Мы же ясно написали, что на этот раз не в Уайтчепле, потому что здесь стало слишком шумно!
– Так они вам и поверили! – хмыкнул Владимиров.
– У меня нехорошие предчувствия. Предлагаю пану Артемию пойти в «Улей» и выпить.
Быстрым шагом они добрались до Фэрклаф-стрит и вошли в трактир. Первым делом Артемий Иванович с тревогой осмотрел всех присутствовавших, опасаясь увидеть среди них Продеуса.
– Ущипните меня, – вдруг шепнул он поляку.
Фаберовский с удовольствием исполнил его просьбу.
– Я думал, что все еще сплю, – кривясь от боли, простонал Артемий Иванович.
– А в чем, собственно, дело?
– Да вот же, смотрите! Ваша невеста с женой доктора Смита.
В трактире действительно сидели Эстер и Пенелопа. Хотя обе были одеты весьма скромно для их класса, они все равно выделялись из прочих женщин, находившихся в «Улье», и заполнявшие кабак мужчины бросали на них косые взгляды. Артемий Иванович с Фаберовским переглянулись. Взор Владимирова был ясен и чист.
– Что это значит? – спросил, не здороваясь, Фаберовский, подходя к дамам.
В смятении те долго не могли найтись, что ответить.
– Мы с Пенни решили положить конец страшным Уайтчеплским злодеяниям, – все-таки призналась Эстер. – Вы читали, что этой ночью Потрошитель обещал совершить еще два убийства? Он хотел убедить всех, что совершит убийства не в Уайтчепле, но мы-то знаем, что они произойдут здесь.
Пенелопа жалкой улыбкой подтвердила ее слова.
– А вы обе решили стать этими двумя его жертвами? И как это вас доктор Смит сюда на ночь глядя отпустил? – Фаберовский пристально посмотрел на девушку, пытаясь прочесть по ее лицу ее отношение к Артемию Ивановичу.
– Не бойтесь, мы вооружились револьверами и ножами.
Эстер достала из муфты и продемонстрировала поляку маленький бескурковый дамский револьверчик «Паппи», помещавшийся у нее в ладони. – А Гилбарту мы сказали, что останемся сегодня на ночь в клубе «Виктория» на Олд-Кавендиш-стрит, это женский клуб и там при необходимости предоставляют его членам спальные комнаты.
– Да таким револьвером только орехи колоть! – нервно рассмеялся Артемий Иванович, которому тоже было не по себе от этой встречи. – И часто вы можете себе позволить ездить на ночь в этот клуб?
– Мужчин в наш клуб не пускают, – с легким раздражением сказала Эстер.
– Зачем же в клуб? Мы можем встречаться у меня в номере.
– А кто вам, мистер Гурин, сказал, что я желаю встречаться с вами? – оборвала его Эстер, краем глаза посматривая в сторону Пенелопы, которая со страхом ожидала от поляка вопроса о ее ужасном поведении.
– Я не могу позволить вам оставаться здесь, – сказал Фаберовский. – Либо я сейчас отвожу вас обеих домой и вы даете мне слово не пытаться возвратиться сюда, либо уже сегодня ваш обман будет известен доктору Смиту.
– Так вы, мистер Фейберовский, собираетесь нас шантажировать? – сердито спросила Эстер.
– Если бы я собирался вас шантажировать, я не стал бы убеждать вас покинуть это злачное место, а утром потребовал бы плату за молчание.
– Забирай их, Степан, быстрее отсюда, – сказал со слезой в голосе Артемий Иванович. – Я к ней со всей душой, а она меня вон как обидела! Не нужен я ей, видите ли!
Фаберовский понял, что сегодня удачи не будет. Но он должен был увезти отсюда дам и оставить Владимирова одного. Забрав Эстер с Пенелопой из «Улья», поляк вывел их на Коммершл-роуд и сел вместе с ними на голубой блэкуэлльский омнибус, чтобы у Лондонского банка пересесть на какую-нибудь линию, идущую по Оксфорд-стрит. Долгая дорога требовала от них поддерживать хотя бы видимость светской беседы и Фаберовский спросил, пытаясь нащупать нейтральную тему:
– Как ваше здоровье?
– Сейчас хорошо, – поддержала его Эстер, – а неделю назад Пенелопе так было скверно…
– Мистер Гурин хотел, чтобы мы выпили за здоровье его лучшего друга, то есть вас… – еле слышна произнесла Пенелопа, стыдливо отворачивая лицо к стеклу, за которым в паутине дождевых струй проплывало мокрое серое здание церкви Марии Матфелон.
– Она раньше даже вина не пила, – заступилась за нее Эстер. – А тут Гурин заставил нас пить виски.
– Но давайте поговорим о чем нибудь другом, – умоляюще попросила Пенелопа.
Фаберовский чувствовал, что совершает одну глупость за другой. Он оставил Артемия Ивановича обиженного в трактире без присмотра, а ведь мог посадить дам на омнибус одних и пригрозить, что расскажет все доктору, если узнает, что они не ночевали дома. Но гораздо большей его ошибкой будет, если, учитывая их серьезное положение, он позволит вмешаться эмоциям в ту сложную игру, затеянную, чтобы обезопасить себя от доктора Смита, и частью которой был брак с Пенелопой Смит.
– Хотите, я расскажу вам о спиритическом сеансе, который мы устроили с мистером Гуриным намедни, пригласив королевского медиума Роберта Лиза? – спросил он, пытаясь подавить в себе растущее ощущение краха.
– Ой, хотим, хотим! – захлопали в ладоши дамы.
– Мистер Лиз сумел проследить психический след убийцы и назвал нам его имя.
– Кто же это?
– Вы даже представить себе не можете, кого он назвал! Я не могу сообщить вам его имя, потому что вы все равно мне не поверите. Скажу только, что по профессии он врач. Да-да, он доктор.
– О Боже, я не верю, – сказал Эстер.
– Я же говорил, – развел руками Фаберовский.
– Вы специально говорите это, потому что не любите моего отца! – заявила Пенелопа.
– Да я ни словом не обмолвился про вашего отца. Я и в мыслях его не имел!
– А что вам еще медиум сказал? – поспешно спросила Эстер.
– Я задавал ему разные вопросы, но он так и не ответил мне на главный вопрос, – голос поляка задрожал, он потерял контроль над собой, – что же произошло в Гайд-парке?
Пенелопа всхлипнула и, уткнувшись лицом в муфту, зарыдала.
– Да, я хотел это знать, – подтвердил поляк, – но у Гурина нет ауры, а вместо нее плавает всякая дрянь туда-обратно!
Оскорбленный в своих лучших чувствах, которые ему так редко приходилось испытывать, и обиженный на весь женский пол, Артемий Иванович сразу же после ухода Фаберовского с дамами заказал себе пинту портера и сел дожидаться Даффи с Леграном. Обида его была столь велика, что даже животный страх перед Продеусом был ничто по сравнению с нею.
В трактире было еще полно народу. Для пьяных работяг и матросни из доков субботний вечер был самым священным и желанным временем, и они спешили воспользоваться им по полной. Те, кто еще мог держаться на ногах, то и дело затевали жестокие потасовки или задирали проституток. Остальные тупо глушили пиво.
На взгляд Артемия Ивановича, англичане совсем не умели веселиться. Ну, какой интерес в том, чтобы пить, пить и пить, пока не свалишься под стол? А где же цыгане, где задушевные песни, разговоры о жизни, где пляски до утра? Разве можно только вином заглушить терзающую грудь тоску? Даже поляк не умел по-настоящему кутить. Напился, а потом ползал, как таракан, по рельсам.
Еще больше загрустив, Артемий Иванович выпил свое пиво, потом заказал джина с теплой водой и лимоном, и еще раз повторил заказ. И вдруг в общем шуме голосов он услышал родную русскую речь.
– Я не могу сидеть с тобой в одном трактире с этим господинчиком! – говорил мужской голос, а женский голос отвечал ему:
– Но он же плачет.
Артемий Иванович уронил скупую мужскую слезу в пенящееся пиво, обернулся и рассмотрел в табачном дыму стоявших в нерешительности Мориса Адлера и Ханну Мандельбойн.
