Скандал, связанный с его мертвым сыном.
Волны гнева, порожденного смертью принца Эдди, поднялись в душе принца Уэльского. Первые десять — пятнадцать минут он ощущал себя накрытым этими волнами с головой, утопающим в гневе. Потом прилив отступил, но лишь для того, чтобы раз за разом возвращаться, выбирая для этого время по собственному усмотрению.
Принцу Уэльскому и всегда-то не сиделось на месте. Теперь же он оставил свой кабинет и направился в бильярдную, на другой конец дома, зная, что там его никто не потревожит. Кто-то оставил на столе шары. Простой удар. Принц Уэльский взял кий, согнулся над столом, прижав его край животом. И промахнулся.
Он попробовал соорудить еще один карамболь. Уж, наверное, подумал принц, красный и белый не посмеют ослушаться воли своего господина. Посмели. Он снова промахнулся.
Скандал окружал его семью, как оправа — те весьма не дешевые бриллианты, которые он покупал в больших ювелирных домах великосветского парижского Фобурга. Небесам и его банкирам ведомо было, что за многие годы принц Уэльский отдал продукции этих домов изрядную дань. Драгоценные камни поступали к нему ящиками, обернутые во множество слоев изысканнейшей шелковой китайской бумаги. Снимая один шуршащий слой за другим, принц проникался уверенностью, что вот под ними-то, наконец, отыщется подлинное сокровище, — но только затем, чтобы лишний раз обмануться.
Эдди лежит в ящике, на самом дне. Или, вернее, на дне гроба. Эдуард вспомнил, как несколько месяцев назад, когда возникла угроза очередного скандала, обсуждал с Александрой будущность сына.
— Отошли его! Ради Христа, отошли куда-нибудь! В Европу, в колонии, мне все равно. Куда угодно, лишь бы его не было в стране, по крайней мере, два года!
Аликс тогда слабо взмолилась:
— О нет. Только не в этот раз. Ты уже отсылал его много лет назад и едва не разбил мне сердце. На этот раз Эдди останется здесь.
И он уступил, уступил вопреки здравому смыслу. Эдди остался. И вот полюбуйтесь, к чему это привело. Из всех их скандалов те, что были связаны с принцем Эдди, неизменно оказывались наиболее серьезными.
Принц Эдуард знал о них многое и думал, что знает практически все, но даже ему неведомо было, не существует ли и других слоев, ожидающих, когда их начнут разворачивать в ничего не прощающем свете публичности и негодования нации. Слой за слоем шелковой бумаги скандала.
Бильярдные шары лежали в лужицах света, темно-зеленое сукно ожидало новой партии. Смерть остановила игру.
Принц Уэльский принял решение. Он вызвал сэра Уильяма Сутера и сэра Бартла Шепстоуна в гостиную на задах дома, чтобы посовещаться с ними.
Очередная волна гнева налетела на него, точно неистовый тайфун.
— Личный секретарь, — сказал он. — Казначей и управитель моего Двора. Мне нет нужды растолковывать вам, джентльмены, причины, по которым я считаю, что случившееся надлежит утаить. Не смерть, разумеется, но убийство. Скандал может разразиться нестерпимый. Я считаю, что ни единое слово не должно просочиться отсюда во внешний мир. Однако не знаю, можно ли это устроить.
Личному секретарю Сутеру уже приходилось участвовать в весьма причудливых совещаниях со своим господином, обсуждая на них и темы чрезвычайно причудливые. Сейчас он взирал на принца так, точно разговор шел о заурядном процедурном вопросе — инспекционной поездке в пожарную бригаду Бирмингема, закладке очередного здания в Шордитче.
— Как можно быстрее вызовите сюда Роузбери. И этого его друга сыщика Пауэрсвуда, Пауэрсфилда, как его там.
— Лорд Роузбери и лорд Фрэнсис Пауэрскорт уже в пути, Ваше королевское высочество.
— И когда они появятся, джентльмены… — принц Уэльский встал. Он показался своим собеседникам внезапно постаревшим — волосы растрепаны, глаза горят от неукротимого гнева. — Я считаю, что нам потребуются две вещи.
Шепстоун, верный придворный, столкнувшийся с очередным кризисом, принялся что-то черкать в маленькой синей книжечке.
— Нам необходимо понять, можно ли утаить случившееся, скрыть его. И затем нам необходимо, чтобы — Пауэрскорт? Вы ведь так назвали его, Сутер? — нам необходимо, чтобы он нашел убийцу моего сына.
Вы знаете, Шепстоун, как надлежит поступить, когда убийца будет найден. Мы не можем призвать в помощь себе закон и суд Англии, однако существуют законы более древние. Мне отмщение, говорит Господь. Я воздам. «Даже до третьего и четвертого рода смеющихся надо мной»[18]. Каждый, кто причастен к этому убийству, должен заплатить за него. Своей кровью. Не кровью моего сына.
Принц Уэльский покинул гостиную. Стоящие в углу ее, рядом с книжным шкафом, старинные часы отбили пять. Со времени обнаружения тела прошло меньше суток.
Сэр Уильям Сутер безучастно взирал на часы.
Сэр Бартл Шепстоун некоторое время смотрел в огонь. Потом записал в книжечку еще кое-что. Он заполнил словами своего господина — такими, какими запомнил их, — три странички. Вообще-то, сэр Бартл предпочитал Бога Нового Завета, Бога любви и прощения, ветхозаветному трубному гласу: Мне отмщение. Но он знал, в чем состоит его долг.
— Роузбери! Пауэрскорт! Слава Богу, вы приехали, — сэр Уильям Сутер и сэр Бартл Шепстоун были в своих приветствиях единодушны. Пауэрскорт с интересом отметил, что траура ни на одном из них нет.
— Сообщите нам факты, друг мой. Сообщите факты, — Роузбери стоял, прислонясь к каминной полке гостиной, расположенной в глубине Сандринхема и выходящей окнами на снежную равнину и замерзшее озеро.
— Что ж, попытаюсь, — Сутер поморщился, перспектива вновь пережить последние двадцать четыре часа была ему явно не по душе. — Тело герцога Кларенсского обнаружили незадолго до семи часов прошлого утра. Лорд Генри Ланкастер, он, если не ошибаюсь, конюший или камергер герцога, заглянул к нему, чтобы осведомиться о его здоровье — герцог был сильно простужен — и спросить, не желает ли он, чтобы ему принесли завтрак. Слава Богу, это был Ланкастер, а не одна из убирающих комнаты горничных.
— Как лежало тело? — негромко спросил Пауэрскорт.
Сутер внимательно вгляделся в него. Возможно, именно в таком мире и вращается Пауэрскорт, в мире, где ночами по коридорам прокрадываются убийцы, а по утрам находят трупы. В мире, где запах крови остается в твоих ноздрях еще долгое время после того, как ты выйдешь из комнаты.
— Герцог лежал на спине. Горло перерезано. Так же как запястья и большие кровеносные сосуды на ногах. Кровь залила весь пол.
— Боже мой! — воскликнул Роузбери. — И это Англия, а не Рим времен Нерона или Борджиа. Какой ужас!
— Согласен. Согласен, — Сутер отнесся к его восклицаниям с терпеливостью взрослого человека, ожидающего, когда у ребенка утихнет вспышка раздражения. Лицо Сутера осталось таким же непроницаемым, как всегда, — маска, скрывающая работу ума. — Ланкастер соображал быстро. Он призвал еще одного конюшего, Гарри Радклиффа, и велел ему охранять дверь, никуда не отлучаясь, говоря всем, что герцог спит и будить его нельзя ни в коем случае. Я проинформировал о случившемся принца Уэльского, а тот сказал жене и прочим членам семьи.
Доктор Бродбент, осмотрев тело, пришел к заключению, что убийство произошло между одиннадцатью часами предыдущего вечера, когда Ланкастер пожелал герцогу спокойной ночи и оставил его, и пятью часами утра. Бродбент, естественно, также поклялся все сохранить в тайне. Принц пожелал, чтобы вы, джентльмены, приехали сюда, прежде чем мы решим, что предпринять дальше.
О том, что здесь произошло, знает меньше дюжины человек. Принц придерживается твердого мнения, что убийство необходимо скрыть, что мы должны придумать историю, которая позволила бы утаить правду. Этим, а не конкретными обстоятельствами смерти, — Сутер смерил Пауэрскорта мрачным взглядом, — нам и надлежит заняться без промедления.
— Господь милосердный, но это же Англия, друг мой! Речь идет о внуке Виктории! Вернее, о бывшем внуке Виктории, — поправился Роузбери. — Как вы можете думать о том, чтобы все утаить? Вспомните о парламенте! Вспомните о законах Англии! О нашей древней конституции!
— Я не уверен, — холодно произнес Сутер, — что кто-либо из ваших коллег или предшественников позаботился описать в ней то, с чем мы столкнулись. В нашей конституции, я имею в виду. И это дает нам некоторое пространство для маневра.
— Оставьте, Роузбери, — большую часть этого разговора сэр Бартл печально смотрел в окно, словно надеясь, что время возьмет да и обратится вспять. — Вы всегда давали королевской семье советы касательно конституции. Говорится ли в ней, что мы не можем утаить эту историю, скрыть ее, если такова воля родителей?
Роузбери взглянул на висевший у книжных полок портрет принцессы Уэльской. Казалось, в комнате присутствуют сразу три Александры — сияющая новобрачная, счастливая мать, окруженная тремя своими детьми, и царственная принцесса Уэльская в официальном убранстве и сверкающей диадеме.
