Леонид Юзефович - Князь ветра

9

На службе Иван Дмитриевич первым делом пригласил к себе в кабинет Валетко и отхлестал его газетой по щекам, приговаривая:

— Вот тебе Тургенев! Вот тебе, сволочь, Тургенев! Сунувшись в дверь, Константинов тут же отступил, дождался конца экзекуции в коридоре, потом быстро вошел и спросил:

— Что с Ванечкой? Как он себя чувствует?

— Все вранье, ничего не было. Кто-то подослал этого молодца. Ну-ка, — нахмурился Иван Дмитриевич, — опиши, как он выглядел.

— Обыкновенный питерский босяк, ничего примечательного. Штаны, помню, на нем солдатские.

— И все?

— Падла! -выругался Константинов, надеясь на отклик, в котором потонул бы вопрос о внешности вчерашнего оборванца. — И еше ведь в награду рубль просил, гад!

— А ты что? Дал?

— За что давать-то? В старые времена за такие новости гонцам головы секли, а ему рубль подай.

— Дал бы, так запомнил, кому даешь. Смотри,. — пригрозил Иван Дмитриевич, — в другой раз не спущу! Будет тебе праздник, и попляшешь, и попоешь свиным голосом.

Он подошел к бюро с картотекой и выдвинул ящичек, посвященный сектаторам, они же сектанты. Еще по дороге возникло подозрение, что угрожавшее Каменскому «братство» фанатиков — это какая-нибудь секта, чьи адепты имеются в образованных кругах общества, а то и в высших государственных сферах.

Картотека содержала в себе названия сект, имена ересиархов и краткие основы их вероучений, если таковые можно было внятно выразить словами (чаще бывало, что нельзя). Иван Дмитриевич перебрал все карточки, но не обнаружил ничего подходящего. Задвинув ящичек, он позвал писаря, велел ему взять бумагу получше и продиктовал официальный запрос в канцелярию Святейшего Синода.

В «Загадке медного дьявола» написано было, что своим небесным патроном эти фанатики почитают архангела Михаила. Отсюда и следовало танцевать. Наверняка «Священной дружиной» они именуют себя сами, а по документам, если, конечно, таковые имеются, в лучшем случае проходят под названием типа «михайловцы».

В письме Иван Дмитриевичьпросил ответить, не располагает ли Святейший Синод сведениями о такого рода ереси или секте, н если да, то предоставить их в его распоряжение по возможности срочно.

Едва ушел курьер с этим письмом, явился Гайпель.

— Иван Дмитриевич, — спросил он, — у вас револьвер с собой? Ну, который вы вчера нашли возле трупа.

— На что тебе?

— Вчера, когда мы расстались, Фохт рассказал мне про серебряную пулю. Хочу кое-что проверить.

Взяв протянутый ему револьвер, Гайпель сделал то, до чего у Ивана Дмитриевича как-то руки не дошли, — вынул обойму и по очереди выщелкнул на стол три оставшихся в ней патрона явно не фабричного производства. С одного взгляда видно было, что пули в них тоже серебряные.

— Обойма на семь патронов, а здесь их три, — констатировал Гайпель, — и все деланы на заказ. Вчера утром было, следовательно, четыре. Один израсходован. Из этого можно заключить, что вместе с Каменским у него на квартире находились или должны были находиться еще трое человек и убийца хотел разом покончить с ними со всеми. Причем, по его мнению, у всех у них имелось одно общее свойство: обычными пулями убить их было нельзя. — Логично. И кто они, по-твоему, эти трое?

— Во-первых, я бы не стал исключать мадам Каменскую. Вчера я переговорил с ней…

— Чего ты к ней полез? — вспомнив, разозлился Иван Дмитриевич. — Я тебя просил?

— Но ведь и не запрещали же! — нашелся Гайпель. — Константинов сказал мне, что с Ванечкой все в порядке, но вчера-то можно было предположить всякое, Я думал, в ближайшие дни вам будет не до того… В общем, она призналась мне, что этот череп имеет отношение к монгольской магии. Прибавим сюда ее увлечения, о которых мы слышали от горничной. Все это позволяет допустить, что они с мужем и, может быть, Довгайло с женой входили в некое общество или кружок мистической, условно говоря, ориентации. Возможно, с элементами политического радикализма.

— В таком обществе Ванечка мой состоял, — сказал Иван Дмитриевич. — Собрались трое обормотов, нарисовали гроб, череп с костями и расписались кровью, что будут любить свободу, а чтобы отличать своих, спарывать себе на мундире нижнюю пуговицу.

Увлекшись, он углубился в детали:

— Мать пришьет, он спорет. Она, бедная, опять пришьет, он в гимназию уйдет с пуговицей, пришел— опять нету. Мистика! Еле дознались.

— Тут почти то же самое, — улыбнулся Гайпель.

— Почему? Если это Каменский и Довгайло, им как-то не по возрасту.

— Да, но молодость Петра Францевича пришлась на годы николаевской реакции, тогда от подобных забав попахивало Сибирью. Теперь он наверстывает упущенное.

— И чем же конкретно они занимались?

— Да всякой ерундой. Какие-нибудь полуночные бдения вокруг черепа с горящей в нем свечкой, спиритизм с поправкой на переселение душ, доморощенный оккультизм тибетской закваски.

— Оргии, — дополнил Иван Дмитриевич.

— Это вряд ли. Думаю, все было вполне безобидно, по-интеллигентски, но людям известного сорта и того довольно, чтобы вообразить шабаш, поедание младенцев, культ Бафомета. Кстати, почему вы вчера о нем спрашивали?

— Так. Не важно.

— Вы от меня что-то скрываете, но сдается мне, что мы разными путями пришли к одному выводу: если убийца имел при себе заряженный серебром револьвер, значит, он готовился принять бой с исчадиями ада, против которых свинец бессилен.

— Может, он сумасшедший?

— Одно могу сказать точно: коли ему взбрело на ум истреблять служителей сатаны серебряными пулями, ума у него не палата.

— Можно предположить и обратное: он использовал такие пули нарочно, чтобы сбить с толку следствие.,

— Вы всегда это предполагаете, что делает вам честь. Уважать противника и допускать в нем высочайшие умственные достоинства — это, конечно, по-джентльменски. Куда нам с кувшинным-то рылом! Мы уж попросту.

— Но если убийца, как ты говоришь, полный идиот, почему он не унес револьвер с собой, а оставил на месте преступления?

— С чего вы взяли, что он его там оставил? — Так вот же он! — показал Иван Дмитриевич.

— Ну и что? Вероятно, кто-то, кто находился рядом с Каменским, после первого выстрела сумел выбить револьвер из руки убийцы, но не заметил, куда он упал. Его тут же засыпало бумагами со стола. Обезоруженный, убийца бежал, вслед за ним покинул квартиру и этот человек. Иметь дело с полицией ему не хотелось.

— Кто же это мог быть? Довгайло?

— Не думаю. Зато вызывает подозрения его любимый ученик. -Рогов?

— А вам не показалось, что вчера он вел себя странно?

— Да, пожалуй.

— Сидел как мешком прибитый. Только и оживился, когда вы спросили его про эту сокровенную мудрость. Труп еще не остыл, а тут какой-то Абатай-хан, монгольские обычаи, правила ухода за скотом…

Договорить Гайпель не успел.

— Иван Дмитриевич, — входя, доложил Константинов, — там посыльный от графа Шувалова. Зачем-то вы ему срочно понадобились.

Иван Дмитриевич встал и направился к двери, на прощанье бросив Гайпелю:

— Ни к Рогову, ни к Довгайло без меня не суйся. Понял?

Чуть задержавшись, Гайпель взял забытый на столе револьвер, вновь зарядил его оставшимися тремя патронами, заткнул за пояс, прикрыл сверху пиджаком и лишь затем спокойно вышел из кабинета.

Едва выехали на Фонтанку, Иван Дмитриевич велел кучеру остановиться. Безоблачное небо, солнце, ветер с моря, женские голоса вдали томили обещанием любви и счастья, как в юности. Хотелось забыть обо всем, о том, в частности, что внезапный вызов к шефу жандармов ничего хорошего не сулит. О жене с ее страданиями — тоже.

Два квартала он прошел пешком, сняв шляпу, иногда подолгу замирая у парапета, бездумно глядя и слушая, как вода плещется в гранитные стены. В этот теплый весенний денечек ей легок был их каменный плен. Ледяной — куда горше.

«Брось через барьер свое сердце, — вслух произнес Иван Дмитриевич, — и последуй за ним!» Куда? В последние несколько лет, особенно в солнечную погоду, особенно в начале весны, он с ужасом чувствовал, как неотвратимо сжимается с каждым годом отведенное ему пространство жизни. А раньше в такие дни казалось, что вот сейчас вздохнешь и душа, расширившись в бесконечном вздохе, заполнит весь мир, как цыпленок, вырастая, заполняет собой яйцо.

На вопрос, найден ли убийца Каменского, Иван Дмитриевич отвечал традиционно:

— Ищем-с.

— Неплохо бы поторопиться, — сказал Шувалов. — Убийство наделало много шуму, некоторые газеты поместили некрологи с недопустимыми намеками на то, что случившееся кое-кому на руку. Наши либералы подняли такой гвалт, будто мы лишились национального гения. Хотя я, признаться, вчера впервые услышал имя этого литератора.

— Ничего удивительного.Чай, не Тургенев, — поддакнул Иван Дмитриевич,

Привстав, он почтительно принял предложенную ему газету. Глаз выхватил несколько строк из середины: «Весь свой талант Каменский отдавал служению „малым сим“, за что его травили наши продажные зоилы, готовые рубить всякую голову, только она хоть на вершок приподнимется над общим ранжиром. Он всегда писал правду, и эта язвящая, горькая, обжигающая правда…»