Леонид Юзефович - Князь ветра

Привстав, он почтительно принял предложенную ему газету. Глаз выхватил несколько строк из середины: «Весь свой талант Каменский отдавал служению „малым сим“, за что его травили наши продажные зоилы, готовые рубить всякую голову, только она хоть на вершок приподнимется над общим ранжиром. Он всегда писал правду, и эта язвящая, горькая, обжигающая правда…»

Пафос был не совсем понятен. Утром, в постели, Иван Дмитриевич проглядел рассказы, вошедшие в книгу «На распутье». Не считая «Театра теней», в них главным образом действовали профессора, доктора, люди искусства и их жены, а также прислуга, с которой эти господа обращались хорошо или плохо в зависимости от того, были они персонажами положительными или отрицательными. Непосредственно «малым сим» посвящался только рассказ «У омута». Его герой, бедный крестьянин, непроглядной сентябрьской ночью ловил рыбу е барском пруду, но был схвачен, заточен в кутузку и там, доведенный до отчаяния, повесился.

Впрочем, по ходу чтения возникали вопросы. Во-первых, трудно было понять, почему семья крестьянина пухла с голоду не весной, а в сентябре, когда хоть картошка-то с огорода у них должна же быть! Во-вторых, кто ловит рыбу непроглядной ночью, когда рыба спит? В-третьих, для чего ловить ее непременно в барском пруду, если неподалеку, «за холмами», как указывал автор, протекала «великая и, как все великое, равнодушная к людским страданиям Волга»?

— Из Каменского хотят сделать мученика, — продолжал Шувалов. — Дело приобретает политическую окраску, а расследование ведете вы. Во избежание кривотолков я должен знать, какие отношения существовали между вами и покойным.

— Никаких не существовало.

— Тогда каким образом за несколько дней до убийства Каменского, — спросил Шувалов, показывая Ивану Дмитриевичу визитную карточку, в которой он узнал свою собственную, с привычной виньеткой в левом верхнем углу, -у него на квартире оказалась ваша визитка?

— Она там оказалась?

— Ее обнаружил ротмистр Зейдлиц. В тот день он посетил Каменского на дому и, пока горничная ходила докладывать о нем, просмотрел лежавшие в прихожей визитки. Вероятно, вы тоже не брезгуете этим приемом, когда хотите очертить круг знакомств интересующего вас лица. Среди других карточек находилась ваша. Пожалуйста, возьмите ее и прочтите надпись на обороте.

Иван Дмитриевич повиновался. На обратной стороне написано было карандашом: «Вторн. 11-12 ч.».

— Когда Зейдлиц нашел ее, — вновь заговорил Шувалов, — надпись па ней уже была. Тогда он не придал ей значения, но теперь мы не можем не сопоставить это с тем фактом, что Каменский убит вчера, то есть во вторник, между одиннадцатью и двенадцатью часами утра. Если вы по-дрежнему настаиваете, что не были с ним знакомы, извольте объясниться.

Иван Дмитриевич задумался лишь на секунду.

— Поскольку, — начал он, — визитка моя, но надпись на ней сделана не моим почерком, объяснение может быть двояким. Или господин Зейдлиц сознательно ввел вас в заблуждение…

— Исключено. Не путайте моих офицеров со своими агентами.

— …или кто-то ввел в заблуждение господина Зейдлица. Думаю, преступник заранее раздобыл где-то мою визитную карточку и пометил на ней время, на которое планировалось убийство. Затем он нашел случай незаметно подкинуть ее на квартиру Каменского.

— Зачем это ему понадобилось?

— Не сочтите за нескромность, но как сыщик я кое-чего стою. Имело смысл потрудиться, чтобы вывести меня из игры. Убийца решил бросить на меня тень в надежде, что расследование поручат кому-нибудь другому, кого он считает менее опасным противником.

Шувалов усмехнулся:

— В том виде, в каком вы его излагаете, этот план — не человеческого ума дело. Но так и быть, временно я принимаю ваше второе объяснение, хотя не могу исключить и третье.

— Какое?

— Что у вас есть причины скрывать свое знакомство с Каменским.

— Ваше сиятельство, клянусь!…

— Не надо патетики, — покривился Шувалов. — Подождите, сейчас вас проводят к ротмистру Зейдлицу.

Через десять минут Иван Дмитриевич сидел перед человеком никак не старше тридцати, улыбчивым, но невеселым, с той профессиональной доброжелательностью во взгляде, которая ясно говорила, что от этого малого лучше бы держаться подальше.

— Вы, конечно, — сказал Зейдлиц, — хотите знать, почему я заинтересовался вашей визиткой и, скажем так, изъял ее… Мы с вами коллеги, я подумал, что вы были у Каменского в связи с одной историей, очень меня занимающей. После его убийства это представляется мне тем более вероятным.

Повторив ему все, сказанное Шувалову, Иван Дмитриевич спросил:

— А что за история с Каменским? Чем он вызвал ваш интерес?

— Рассказом «Театр теней» из его последней книги.

— У вас есть время следить за литературными новинками? Завидую.

— Просто критики с таким остервенением взялись за эту книжку, что сделали ей рекламу. По-моему, рассказик вам знаком.

— Да, я прочел его буквально вчера.

— Помните имя главного героя?

— Намсарай-гун, кажется.

— Правильно, а прототипа звали Найдан-ван. Гун— княжеский титул всего лишь пятой степени, ван— второй; Этот монгольский князь входил в состав китайского посольства Сюй Чженя, приезжавшего к нам нынче осенью, и был убит в Петербурге.

— Странно, что я, как начальник сыскной полиции, об этом не знаю.

— Ничего странного. Следствие велось по линии Корпуса жандармов. Оно было поручено мне, и я постарался, чтобы инцидент не стал достоянием гласности. Посольская неприкосновенность — дело святое, лишние разговоры тут ни к чему.

— Но почему вы уверены, что этот Найдан-ван — прототип героя Каменского?

— Потому что обстоятельства его гибели загадочны и весьма схожи с описанными в «Театре теней».

— И убийца до сих пор не найден?

— Вы плохо обо мне думаете. Я нашел его почти сразу, хотя хвастать тут особо нечем. Князя убил истопник, служивший при посольской резиденции.

— Что же тут загадочного?

— Видите ли, убийца клялся мне, что в ту ночь к Найдан-вану приходил… Догадываетесь, кто?

— Нет, — не слишком убедительно соврал Иван Дмитриевич. Зейдлиц недоверчиво сощурился:

— Неужели? Вспомните, кого князь ждал в гости к себе.

— А-а, понятно. Пьян был?

— Если вы имеете в виду убийцу Найдан-вана, он в рот не берет спиртного. Более того! При осмотре трупа доктор отметил свежий порез на подушечке безымянного пальца левой руки. Эту деталь внесли в протокол, но в то время я не обратил на нее внимания. Где-то поранился, оцарапался. Мало ли! Жаль, никому тогда не пришло в голову осмотреть письменный прибор на столе. Не сомневаюсь, что кончик пера тоже был в крови.

Из записок Солодовникова

Сложнее всего мне приходилось даже не с простыми цэриками, а с офицерами. При назначении на должности деловые качества в расчет не принимались, зато тщательно учитывалось соотношение крови Чингисхана в жилах командиров и подчиненных, штатное расписание офицерского состава бригады процвело под сенью целой рощи генеалогических деревьев, сквозь пышные кроны которых не проникал свет разума. Я блуждал в этом заколдованном лесу, как Ганс и Гретель, без всякой надежды когда-нибудь из него выбраться, а роль ведьмы в пряничном домике принял на себя наш консул в Урге г. Орлов: он грозился отправить меня обратно в Россию, если я не научусь распутывать узлы на ветре и плести сети из песка. В этой ситуации я обнаружил в себе качества, о каких доселе не подозревал. Во мне проявилась жесткость в сочетании со способностью к мимикрии, я выучился понимать язык теней и говорить словами, лишенными смысла. Меня уже трудно было чем-либо удивить, но однажды настал момент, когда все окружающее я увидел в ином свете.

Мы тогда возвращались в Ургу после боев с китайцами на Калганском тракте, где нам противостояли не столько китайцы, сколько нанятые ими в качестве пушечного мяса восточномонгольские племена харачинов и чахаров. Последние считались грозным противником. Это было племя изгнанников, лишенных родины, оттесненных китайскими поселенцами в пустыню. Голод погнал их на службу к маньчжурскому императору, чумиза и гаолян взошли на пастбищах потерянных ими кочевий. Двенадцать лет назад, когда вооруженная фузеями и алебардами армия Срединного Царства рассеялась перед европейцами, как дым, как утренний туман, восемь чахарских полков императорской конной гвардии в безумной атаке остановили англо-французский десант, вынудили его окопаться и отступили только под огнем свезенной на берег корабельной артиллерии. Овцы у них перевелись, они торговали женщинами, верблюжьей шерстью и собственной храбростью, которая, после того как опустел яшмовый престол Циней, превратилась в лежалый товар и была задешево куплена китайскими генералами из северных провинций. Но поскольку даже это мизерное жалованье им платили не вовремя, в урезанном виде или не платили вообще, они частью разбежались, частью перешли на нашу сторону и теперь вместе с нами двигались к столице, чтобы, как было обещано, получить там недоданные китайцами деньги. Исполнять обещание никто не собирался, ожидание связанных с этим неприятностей несколько омрачало радость победы, но монголы не любят задумываться о будущем. Успех был налицо, командир бригады рассчитывал, что ему позволено будет справить триумф.