– Что же вы меня сразу пугаете-то! – обиделся швейцар. – Мы люди православные, Государя и Господа нашего чтим, отчего ж не рассказать правды-то?
– Вот и давай без предисловий, – жестко сказал поляк, чтобы перехватить, пока не поздно, инициативу у Артемия Ивановича.
– Садитесь, ваше превосходительство, – Самсон Лукич уступил свой стул поляку, подобострастно протерев сидение рукавом. – Перво-наперво, упомяну о том, что вчера за час до вечерней службы от французского консульства неизвестные на тройках дежурного дворника похитили! Один валенок остался.
– Чего?!
– Вот вам истинный крест! Бабы наши говорили, что Андрейка сам на метле улетел, да только дуры они суеверные: где ж это было видано, чтоб мужеской пол на метлах летал! Да и какая у него метла могла быть, когда он на часах! Дворник наш, Митрич, – вон он лопатой на улице махает, – своими глазами видел, как его в сани втащили. Я-то в это время господина кухмистера с семейством поздравлять поднимался, так не видел, но Андрейка точно часа четыре отсутствовал. Мы в участок докладывали, пришел околоточный, всех опросил: кому в зубы, кому в ухо. Сам-то похищенный отпирается, дескать, не увозили его никуда, просто из-за бурана никто его не видел, а Митричу померещилось. Полиция в похищение так и не поверила, а зря: я-то заметил, что когда нас сегодня утром околоточный допрашивал, Андрейка странно так, словно аршин проглотил, прохаживался, руки за спину, словно граф какой, и так затравленно на всех посматривал… Должно быть, что его пытали.
– Подозреваешь на кого? – спросил Артемий Иванович.
– А то ж! Вот видите, ваше превосходительство, дом Фредерики Карловны Балашовой, вдовы камер-юнкера, напротив?
– Вижу? – переспросил Артемий Иванович. – Да в таком буране дальше своего носа не увидишь!
– Андрейка как раз в нем дворником служит. Очень, я вам скажу, подозрительный дом. На первом этаже всякое быдло живет: прачка наша, к слову, с мужем там же… А на втором этаже две сомнительные квартиры. Одну снимает преображенский капитан, Череп-Симонович, я его еще по службе помню. Живет-то он в полку, во флигеле на Миллионной, а сюда по субботам приезжает и на воскресенье остается. Вот уж год я тут швейцаром, и всякий раз это повторяется. А то, ваше превосходительство, здесь подозрительное, что, во-первых, как он на капитанское жалование лишнюю квартиру держит, когда он и в полку у всех перехватывал, и во-вторых, ходят к нему в эти дни и гвардейские офицеры разные, и солдаты. Причем остаются там на ночь. Ни буйств никаких, ни дебоширств, а шторы всегда опущены – и днем, и ночью. Если бы они все были из одного полка – еще куда ни шло: может песенников с собой взяли, или так, для обслуги за столом… Но они все из разных полков! Я сам видел, как сюда рядовой один из кавалергардов приходит. Огромный такой, наверняка из первого эскадрона, и в царевых покоях на карауле наверняка стоит. Что ему тут делать? А подполковнику из пограничной стражи?
– С чего ты решил, что он из пограничной стражи?
– Да они же все в мундирах, долго ли принадлежность определить! Вот взять, к примеру, подполковника пограничной стражи. У него приборное сукно салатного цвета. А вот изредка туда заходит семеновский капитан, так у него приборное сукно голубое. И он не просто капитан, а адъютант Штаба гвардейского корпуса, потому как аксельбанты у него…
– Это же наш капитан наверное! – сказал Фаберовский. – Я, пока за ним в «Пассаже» следил, голубое сукно хорошо разглядел.
– Мне кажется, – сказал Лукич, понизив голос, – что это заговор! Господа офицеры даже озираются кругом, перед тем как в дом зайти.
– А Анна второй степени у него на шее есть? У того точно есть, я заметил.
– Имеется, – подтвердил швейцар.
– Если это наш капитан, то встречу у французского консульства он мог назначить потому, что будет на сборище у Черепа-Симановича, – сказал Фаберовский. – Может, он ей даже какую-нибудь резолюцию передаст, а она у них вроде курьера, отвезет документ в Полюстрово.
– А в другой квартире, – не унимался Лукич, – живет капитан Варакута, инженер с Патронного завода. Он к нам обедать в кухмистерскую ходит. Я в кухмистерской у господина Владимирова еще и гардеробщиком подслуживаю, так однажды сам слышал, как он кухмистеру хвастался, что ему в мастерских гильзового отдела здесь по соседству котлы для самоваров делают, а в инструментальном отделении на Васильевском краны точат. Он, дескать, все это к себе приносит, доделывает да продает. То, что Варакута ворюга – это верно. А вот насчет самоваров он врет. Я видел, как однажды летом он привез к себе несколько круглых предметов, завернутых в бумагу. Но это не были самовары. Я уверен, что это были бомбы или мины, вроде тех, что мы в турецкую войну на Дунае ставили. А еще я слышал, что он подрядился во французском посольстве какие-то трубомедницкие работы произвесть. Французы ему кучу денег отвалили, а он материалы казенные берет с завода, да еще рабочих задарма на работу гоняет.
– А почему он с кухмистером так откровенничает? – спросил поляк. – Этот господин Владимиров тоже в доле?
– Господин кухмистер хотел бы заманить Варакуту себе в зятья. У него две дочки есть – настоящие тумбы! Облепи афишами да на улице поставь – никто разницы и не заметит.
– Ну-ка, зови хозяина.
Артемий Иванович сунул швейцару полтинничек и обернулся к поляку:
– Хоть мы люди и государственные, но инвалида надо уважить, все-таки праздник, – пояснил он.
Швейцар с благодарностью сунул монетку в карман шинели и поспешил по украшенной еловыми ветками лестнице наверх. Очень скоро Самсон Лукич вернулся обратно в сопровождении высокого чернобородого мужчины в белой косоворотке, облегавшей под жилетом большое брюхо. Мужчина шагал через две ступеньки, на ходу влезая в рукава длинного сюртука из синего люстрина. Вокруг себя он распространял аромат ладана, жареного гуся и печеной ветчины.
Поляк встал, поправил кашне так, чтобы был виден орден, и принял монументальную позу.
– Честь имею, господа, поздравить с превеликим праздником Рождеством Христовым, – приветствовал их кухмистер, застегивая пуговицы. – Могу чем-нибудь служить?
– Можете. Покажите ему лист.
Фаберовский повелительно посмотрел на Артемия Ивановича и тот мгновенно извлек из-за пазухи свой открытый лист.
– Простите, как ваша фамилия будет? – Голос кухмистера дрогнул.
– Так же, как и у вас: Владимиров.
«Не делай этого, Бог накажет» – вспомнились вдруг кухмистеру слова его жены. Год назад Волжско-Камский банк объявил, что по истечении 20-летнего срока разыскиваются наследники вклада, завещанного псковским купцом 2-й гильдии Иваном Карповичем Владимировым своему сыну Артемию Ивановичу Владимирову. Банковский чиновник, искавший следы возможных наследников, нашел кухмистера Петра Емельяновича Владимирова в адресном столе и обратился к нему за разъяснением вопроса, не приходится ли он родственником пропавшему Владимирову. Дернул же черт его ляпнуть тогда чиновнику, что он действительно родственник разыскиваемого! По наведенным справкам выяснилось, что сумма вместе с наросшими за 20 лет процентами составляет круглый капиталец. С таким капиталом можно было арендовать свободный угол Невского и Литейного и составить конкуренцию Соловьеву с его ресторанами Палкина! Поиски собственно Артемия Владимирова успехом не увенчались, последний раз он наследил в Священной Дружине, после чего окончательно затерялся. За большие деньги кухмистер собрал кипу справок, устанавливающих его родство с завещателем, но адвокат банка разбил его на суде в пух и прах. Особенный смех в зале вызвали рекомендательное письмо псковского общественного раввина Розенштейна и генеалогический труд псковского помещика, отставного штабс-капитана Бенца о происхождении рода его земляка купца Владимирова от равноапостольного князя Владимира и его ординарца Путяты. Позор был жуткий. Целый месяц петербургское купечество ходило к Петру Емельяновичу в кухмистерскую ехидствовать, благо не выгонишь, а потом поднесло к празднику образ князя Владимира, который, хочешь-не хочешь, пришлось принять и повесить в красном углу.
Неужели теперь, когда дело слегка подзабылось, Господь послал ему в качестве кары в первый день Рождества самого наследника, да еще не абы как, а в лице агента полиции с открытым листом от директора Департамента и в сопровождении свирепого начальника, на которого и взглянуть-то боязно?
– Какого черта вам моя фамилия? – спросил сердито Артемий Иванович. – Уж не в родственники ли вы мне набиваетесь?
«Все, пропал! – обмер кухмистер. – Сейчас велят вещи собирать – и в Пересыльную. Или разорят.»
– Что ж, любезный, отвечайте, когда вас спрашивают, – велел поляк.
– Упаси Боже! – кухмистер замахал руками. – И не думал. Оно как-то само так вышло…
– Дошли до нас сведения, – начал поляк, – что этим летом вы, как бы это помягче сказать…
